Вместилище душ.
Первое сообщение я прочитал летом.
Полгода я уже не заходил в комнату Эн, но тут, забывшись, зашёл. Эн всё ещё была на кухне, а на её узкой кровати лежала газета бесплатных объявлений. Эн уже несколько лет подрабатывала репетиторством и искала клиентов подобным способом. Очень кстати вспомнив, что мне нужно продать старый фотоаппарат, я взял газету с собой.
В метро, как всегда, было полно народу. Едва сдерживая тошноту от сжавших меня липких тел, я кое-как примостился и нашёл нужный раздел, но там ничего не оказалось.
С девяти до часу я выписывал накладные и, как автомат, ругал коммерческих агентов, которые путали цены на комбинезоны и полукомбинезоны. Затем до двух предполагалась некоторая передышка, но я успел проглотить только половину обеда, как прибежал мой начальник и велел срочно оформлять крупную партию комбинезонов.
Оформление затянулось почти до семи, и, когда я возвращался домой, поток пассажиров уже схлынул. Сесть мне не удалось, но все одиннадцать перегонов – четыре станции, пересадка и ещё семь – я довольно комфортно стоял в углу и, чтобы отвлечься от этой засасывающей тоски метро, листал газету Эн, раздел «Послания и сообщения».
Тот, кто придумал её, хорошо знал людей. Я читал сопливые откровения подростков, пылкие признания неудовлетворённых замужних дам с указанием размера их талий и бюстов, скабрезные желания старцев и мольбы о помощи обанкротившихся дельцов. Здесь было всё, что невозможно услышать в разговоре между приличными людьми, зашнурованными и застёгнутыми под самое горло. И всё же большая часть авторов этих полуанонимных посланий была теми самыми приличными людьми… Словом, я держал в руках настоящее вместилище душ, не всегда - приличных, но всегда - живых.
Эн была холодней, чем обычно. Заметив в руках у меня газету, она процедила сквозь зубы, чтобы я не смел заходить в её комнату и касаться её вещей. Сказав это, она сильно хлопнула дверью. Газету, разумеется, Эн взяла с собой.
На следующее утро я купил в киоске свежий выпуск. Послания были не менее увлекательными. Но одно я отметил особо: его я уже читал накануне. Тексты были разные, но у меня возникло убеждение, что писала их одна рука.
«Мы одиноки. Всё – только оболочка. Твоя улыбка – не твоя улыбка. Это вообще не улыбка».
«Одиночество = один + ночь. А вокруг – стены ночи. За ними – другое одиночество. Но стен не проломить. Тот, другой, не хочет. Да и ты сама – тоже. С ними удобней».
На службе у меня несколько раз выдавались свободные минуты, и я думал над обоими посланиями. Вечером, в электричке, я сочинил ответное и, вырезав из газеты бланк,, отправил его утром на адрес редакции.
Его опубликовали через две недели. За это время я ещё трижды наталкивался на послания той незнакомки. Они не были подписаны, но мне не составило труда идентифицировать их.
Ещё почти три недели я ждал ответа, просматривая каждый выпуск. Мне опять попадались несколько её посланий, но ни в одном не было и намёка, что это отклик на моё. Тогда мне пришло в голову, что, возможно, она не сумела прочесть его, и я наклеил на открытку ещё один заполненный бланк, благо, их у меня скопилось достаточно. А через месяц, стиснутый в электричке, я прочитал вот что:
«Лиес тоэ ыт, я дара. Он, жетмо ьтыб, ёсв – кашибо?»
Шифр оказался не Бог весть какой: в многосложных словах слоги следовало читать, начиная с последнего, в односложных были просто «перевёрнуты» буквы.
Я ответил длинным посланием, закодированным аналогично, и продублировал его ещё двумя.
Ответ пришёл уже в сентябре. Она повторила, что очень рада.
Была суббота. Я лёг на нерасправленную постель и слушал, как в своей комнате возится Эн. В последнее время она выглядела не так мрачно, и я заключил, что у неё появился любовник. Что ж, это её дело… В конце концов, мы давно уже каждый сам по себе. И сейчас - ещё более чужие друг другу, чем вчера или год назад. Хотя и вчера, и год назад я думал, что дальше уже некуда. Оказалось, есть куда… А шесть лет назад?.. Были ли мы близки тогда? Было ли между нами хоть что-то?.. Нет, ничего. Просто мы росли рядом, наши семьи дружили… и то, что я и Эн оказались вместе, представлялось обычным и само собой разумеющимся, как восход солнца или сентябрьский листопад. Конечно, мы осознали свою ошибку, но слишком поздно: та сила, что бросила нас навстречу друг к другу с неизбежностью закона всемирного тяготения, была лишь силой привычки. Я думал прежде: а ведь в этом есть своя закономерность. Теперь я знаю: эта закономерность была случайна. На месте меня и Эн могли оказаться другие мальчик и девочка – и всё повторилось бы. Не случайна только случайность. И разве то, что я зашёл в комнату Эн, и всё последовавшее дальше – разве это не было случайностью?.. И почему я не должен воспользоваться этой случайностью?
Сделав свой выбор, я снял с понедельника абонентский ящик: связываться через газету становилось не совсем удобным.
Через два дня после публикации моего послания на ящик пришла корреспонденция. Там же, на почте, я с нетерпением вскрыл конверт и развернул вложенный в него листок. Почерк был изящный и тонкий, стремительно улетающий вправо, а на конце строк взмывающий вверх. Я ещё не прочел, что там написано, но уже один очерк букв взволновал меня. Мне казалось, что я знаю его целую жизнь!
Письмо было короткое – одна страница. Прежде я опасался, что моя незнакомка чересчур юна, но опасался напрасно: всё говорило о том, что она – отнюдь не девочка. Она писала о самых простом и обыденном, но, преломлённый её отношением к этим вещам, передо мной возникал живой образ автора. «Вместилище душ»,- заметила она мимоходом о газете, «встретившей» нас, - и это совпадение поразило меня… Некоторые обороты и самый стиль письма свидетельствовали о наличии у автора, как минимум, ума и такта, что сразу возвысило её в моих глазах. Она не спрашивала напрямик, а предпочитала медленное самораскрытие. И я по достоинству оценил предложенные правила игры и принял их.
Она тоже сняла ящик и, если прежде от послания до послания проходил месяц, то теперь этот срок сократился до нескольких дней. Мы писали обо всём, что только взбредёт в голову, и лишь о себе, о своих занятиях, возрасте, внешности – условились молчать. Это должно было защитить наше воображение от «призраков», как называл их Бэкон, - того наносного, что нередко обманывает нас, диктуя свои устоявшиеся стереотипы. По этой причине мы даже не знали настоящих имён друг друга – имена тоже отягощены смыслом… Я про себя звал её Айна – не зная, есть ли такое имя в природе, а просто зачарованный игрой звуков: А й н а. И, самое главное: каждый из нас оставлял за собой право в любой момент прекратить переписку безо всяких объяснений. Рвать тем труднее, чем позже, - и я не желал повторять прежних ошибок.
Что-то в моей жизни изменилось, я словно очнулся… спал, спал в оцепенении, но кто-то невидимый будто тронул меня ладонью – и я проснулся, сел и не могу понять: как же я здесь очутился?.. Почему я служу в этой тупой, дурацкой конторе по пошиву рабочей одежды? Почему по утрам на меня смотрит растолстевшее и неуловимо знакомое лицо с небритыми щеками и нездоровой одутловатостью?.. Я задавал себе эти бесконечные «почему», и все они оставались без ответа.
Тогда, шесть лет назад, я бросил учёбу и начал с агента. Нам – тогда я ещё говорил: «нам» – нужны были деньги. Эн перешла на третий курс, её мать состарилась и овдовела, мои родители, всю жизнь надеявшиеся на государство, были этим государством брошены и радовались, когда оно платило им зарплату за прошлый год. Верхний предел заработков был для меня в то время ограничен только способностью моих ног передвигаться от офиса к офису, длительностью рабочего дня клиентов и моим представлением об этом пределе, который, будучи достигнут, опять отодвигался на недостижимую, казалось, высоту. И это ощущение потолка над головой, на самом деле – лишь коснись его макушкой - не существующего, дарило мне тогда необычайное чувство свободы и желание жить. И вот сейчас я вновь чувствовал их!
Теперь мне снова приходилось часто разъезжать – но уже по стране. Обычно я пропадал на два-три дня, но иногда отсутствовал и по неделе. Я вспомнил о старых друзьях, некоторые из них были нашими общими с Эн знакомыми. Они мне обрадовались, увидев меня прежним или почти прежним. И я тоже был счастлив возобновлению нашей дружбы и нашим встречам, теперь уже без Эн. Но всё таки единственной, о ком я скучал в этих частых отъездах, была Айна, её письма.
Её письма… За годы, проведённые с Эн, я и она не написали друг другу ни строчки: мы всё время были вместе. Раньше мне казалось это естественным, сейчас – абсурдным. Всё время – вместе! Как мы не сошли с ума? А может быть, к концу этого шестилетнего срока – всё же сошли?..
Сразу из аэропорта, или с вокзала, не заезжая домой, я мчался на почту, где меня уже ждала весточка от Айны. Каждое такое письмо приоткрывало мне новую грань её. Многое из того, что она писала, могло быть и моим.
«То, что люди принимают за Провидение, почти всегда – случайность, ставшая возможной благодаря цепочке совпадений. Истинная Судьба – там, где не благодаря, а вопреки».
«В сущности, смысла нет ни в чём. Мы обманываем себя, выдумывая маленькие смыслы: любовь, скачки, вино, работа… Смысл – в самом процессе, а не в его результате. Но и это бессмысленно, если рядом нет Второго…»
«Больше всего в жизни я боюсь случайностей».
«В 12 лет я вдруг остро почувствовала, что каждый человек – такой же мир, как я. Теперь это притупилось, но и сейчас иногда мне хочется войти в другого и стать им».
«Нет ничего страшней подземки. Если ты видел лица людей в вечерней электричке, ты поймёшь…»
«Всё началось с нашей слабости, с того, что мы были нужны друг другу. Эту связь укрепил язык – один на всех. Теперь мы сильны. Мы не нужны друг другу и разбегаемся в разные стороны, как звёзды. Скоро наш язык умрёт, подобно латыни, и у каждого будет свой язык. Только понимать его будет один он. Мы снова станем безъязыкими».
Как-то она написала, что с детства хотела бы почувствовать невесомость своего тела: прыгнуть с парашютом. И, вдруг вспомнив, что и меня когда-то одолевали подобные желания, я закрыл глаза и представил себя и Айну в прыжке, взявшимися за руки… Но уже через мгновение в комнате Эн некстати скрипнул паркет, и моё виденье пропало.
Уже к концу зимы я почувствовал, что не могу без Айны. Я желал увидеть её и быть с ней.
И я написал ей об этом…
Ответа не было девять дней. Целых девять дней! Всё это время я не находил себе места, слоняясь между почтовым отделением, где у меня был ящик, и кофейней, где в обычные периоды жизни я любил отдохнуть за чашкой каппучино и со свежей газетой. Но теперь, узнав, когда приходит корреспонденция (а поступала она дважды в день, утром и вечером), я просто убивал это самое время, пожирая немыслимое количество пирожных и запивая их осточертевшим каппучино. Умом понимая, что это глупо, глупо, безнадёжно глупо!..- я всё же торчал в этой кофейне и игнорировал отчаянные сообщения моего директора на пейджер, пищавший как брошенный ребёнок, и пялился в давно прочитанные газеты или на прохожих за окном. А вечером, убедившись, что для меня опять ничего нет, плёлся домой…
С Эн в эти дни совсем не хотелось встречаться, даже взглядом. К счастью, почти всегда она возвращалась позже меня, когда я уже лежал на своём диване, безуспешно пытаясь заснуть. Лишь однажды мы всё же встретились в коридоре, и она показалась мне похорошевшей. Она что-то напевала, в руке у неё была какая-то программка, и я решил, что они только что возвратились с концерта или из театра. Давно, ещё в начале, когда недели отчуждения сменялись безумными днями и ночами и казалось, что всё случившееся накануне – ерунда, недоразумение, Эн говорила мне как бы в шутку, но как бы и всерьёз: «Знаешь, Глебушка, если ты не будешь меня любить, я уйду к другому». – «К кому?»- спрашивал я. «Неважно к кому. К другому… Высокому и стройному». И сейчас, подумав «они», я вспомнил её слова и представил высокого мужчину и Эн рядом с ним. Он открывает перед ней дверцу, и они едут в театр. Впрочем, нет, не так: трудно предположить, что у него имеется машина, если нет крыши над головой. Иначе бы зачем она возвращалась в конце вечера к себе? Значит, подытожим: он высок (здесь можно быть уверенным), широкоплеч (это тоже наверняка), ему не меньше тридцати пяти… стоп! А как же с жильём? Следовательно, он - студент-юнец (что вряд ли…), либо он беден как церковная крыса (теплее) или женат и дома у него семеро по лавкам (вот это скорее всего). И, пытаясь заглушить тревогу и страх потерять Айну (а ведь это так просто: она не ответит, замолчит – и всё…), я начинал с какой-то внутренней издёвкой и садомазохизмом прокручивать перипетии романа Эн и этого безымянного Его. Благо, времени у меня было много… На сто двадцать первом варианте их встречи я засыпал… а, проснувшись поутру от шагов Эн, снова с гудящей головой спешил на почту. И, когда ничего там не обнаруживал, шёл в кофейню и, будучи в этот ранний час единственным посетителем, напивался до одури кофе, отчего голова начинала болеть ещё больше.
На десятый день Айна ответила. Она писала, что чувствует то же самое, но встречаться нам ещё рано. Я отложил письмо и перечёл его ещё раз только в кофейне, но там было одно: рано.
Почему – рано?- думал я. Ну, почему рано?..
До сумерек я бродил по городу сам не свой, пересидел на всех лавочках бульварного кольца и на каждой перечитывал её письмо, и опять повторял: почему рано?.. И только вечером, вернувшись к себе, сняв промокшие ботинки и отогревая под краном заледеневшие, скрюченные пальцы, я понял, как она права. Прежде мне следовало разрешить одну проблему… Я был не мальчик и Айна, скорее всего, далеко не девочка. Я не мог привести её в отель, даже в самый лучший, я не мог привести её в снятую квартиру – не мою квартиру, я не мог, встретившись раз, отпустить её от себя хотя бы на ночь – как отпускает сейчас Эн её нынешний любовник. В конце концов, я не мог допустить, чтобы они встретились: она - и Эн!
Осознав это, я как будто снова вернулся из мира, где были только я и Айна, в мир, населённый другими людьми. Для них (а их, собственно, было немного: пять-шесть человек на фирме и, возможно, Эн) я опять стал прежний. Но теперь я был другой.
В один из вечеров я подстерёг Эн на кухне – ели мы уже давно по отдельности, и я называл это «раздельным питанием» - и сказал ей о разводе и размене квартиры. Наше с ней жилище в две комнатки с крошечной кухней и миниатюрной ванной разменять без солидной доплаты на две хотя бы самые убогие, но отдельные квартиры было невозможно. За то, что она въедет в коммуналку, я предложил ей чудом умостившийся на нашем маленьком «Саратове» японский телевизор с огромной, больше холодильника, диагональю, который мы никак не могли поделить и смотрели – если сходились на кухне вместе – в гробовой тишине, ну, кроме звука телевизора, разумеется. Ещё я пообещал новый большой морозильник, стоявший в коридоре, стиральную машину, пылесос, мебель, какую она пожелает, и все деньги, что у меня были. В ответ Эн только презрительно усмехнулась и проронила, глядя сквозь меня, чтобы я и думать забыл об отдельной квартире и что в коммуналку придётся въезжать мне.
Любовник, до этого времени достаточно гипотетический, материализовывался... К счастью, в тот раз у меня хватило ума промолчать. Скандалы были мне ни к чему.
Ночь я провёл плохо… почти не спал и ушёл из дому в скверном настроении. Даже письмо от Айны меня не обрадовало, наверное, даже расстроило… Она писала, что, возможно, мы скоро встретимся, но ей необходимо время, чтобы привыкнуть к этому.
Скоро встретимся, - мысленно произнёс я, и опять всё повторилось. Я слишком хорошо помнил, как долго, уйдя от родителей, мы с Эн мыкались по чужим углам, то ютясь в бараке у алкоголички, то в дворницкой на Большой Бронной, как залезали по простыням на второй этаж общаги, из которой нас гнал комендант по фамилии Бобок… Впрочем, именно то время и было лучшим у нас с Эн. Позже, когда я, наконец, заработал на квартиру, и началось наше странное отчуждение. Так что дома у нас всё равно не получилось: мы жили как два государства, которых в годы холодной войны вдруг вынудили бы пользоваться общими кухней, ванной с туалетом и постелью. Да, постелью… Когда мы ещё спали вместе, я иногда просыпался среди ночи и смотрел на спящую Эн. Всё в её лице казалось таким знакомым, таким обычным - и оттого почему-то чужим. Я думал: неужели это – моя женщина, моя половинка? Я пытался вглядеться, проникнуть сквозь смеженные ресницы, попасть внутрь её – но кроме воспоминаний о привычках Эн, так раздражавших меня в последнее время, я ничего не видел… Однажды, вот так же проснувшись, я заметил, как дрогнули её глаза, как она сразу же отвернулась к стене. Она тоже смотрела на меня спящего! И неужели же она думает обо мне так же?!. Представив это, я почувствовал, как это страшно: два чужих человека лежат в одной постели и длится это год, два…всю жизнь!
Айна ответила, что да, она меня понимает. Больше об этом я не нашёл в конверте ни слова. Но между строк читалось: ей тоже знакомо такое чувство.
Участие Айны и эта схожесть со мной укрепили меня в мысли, что я должен, должен уломать Эн и её парня. Но случай представился только через три дня.
Битых два часа на кухне лилась вода и несло тушёной уткой, а в комнате Эн звякало стекло и ножи с вилками. Я предположил, что Эн пригласила в гости своего бездомного любовника, и теперь валялся на диване, положив голову на валик и задрав ноги к потолку, и строил варианты, как буду вести разговор…
И тут неожиданно Эн сама постучала в дверь. Застигнутый врасплох, я не ответил… Эн вошла. Я ничего не мог придумать лучшего: за секунду до того схватил биржевые новости и сделал вид, что изучаю котировки.
«Ты помнишь,- спросила она, - какой сегодня день?»
«Суббота».
Она покачала головой.
«Неужели уже воскресенье?»
«Нет, сегодня суббота».
Я задумался: что же она имеет в виду?..
«Ясно,- сказал я через полминуты.- Значит, сегодня у нас поминки по тому печальному событию, случившемуся шесть лет назад.»
Умом я понимал, что, если я хочу добиться нужного результата, мне лучше помолчать. Но меня понесло…
Эн – и это было на неё непохоже – не завелась. Она присела на край дивана и взяла меня за руку:
«В общем, я тебя приглашаю…»
Не скажу, что её движение или слова тронули меня. Совсем нет… Но я почему-то вспомнил наш первый год, который был совсем не плох. Правда, после него были ещё пять…
Выстрелила в потолок пробка. Я разлил шампанское, и мы выпили по бокалу. Щёки Эн порозовели… Если бы я видел её впервые, я бы, пожалуй, сказал, что Эн чертовски хороша. Но миг, когда она тронула меня за руку, прошёл, воспоминания улетучились… И потому я открыл коньяк и выпил, потом налил и опять выпил.
Эн подкладывала салаты, я автоматически закусывал, ничего не ощущая. Напротив, с трюмо, прямо на меня смотрели улыбающиеся я и Эн. Помню, что и ей, и мне очень нравилась эта фотография. Конечно, тогда мы ещё улыбались… А сейчас не о чем было говорить. Даже алкоголь не сближал нас…
«Где твоя химия?»- спросил я в первый и в последний раз, заметив, что не видно колб и реторт для опытов. Она что-то ответила. Я уже не слышал её. Я смотрел на праздничный стол, на Эн, на вырез её платья и ноги в чёрных чулках...и вдруг осознал, что жутко хочу её. Так мне её никогда не хотелось!
От моего прикосновения она вздрогнула.
«Ну-ну»,- проговорил я и второй рукой обнажил плечо. Тёмно-синее платье медленно сползло вниз, оставляя за собой белое, как снег, тело Эн. И точно так же, медленно, ступенька за ступенькой, сходил с ума и я…
Когда я нёс её на руках, она не сопротивлялась, только отвернула голову в сторону. И потом, одеваясь, глядела куда-то в окно, словно находилась не со мной, а со своим любовником…
Она ушла, и я протрезвел… В кармане летнего костюма отыскался «Честерфилд», который я держал для клиентов. В ту ночь я научился курить и высмолил всю пачку. Что-то мучило меня, что-то держало… Я пытался найти эту связь, но безуспешно: она была не на уровне слов. И была ли она?.. Я отодрал оконную створку и, одуревший от дыма, в бессилии свесился вниз. Что связывало меня с этой женщиной? Чужой, совершенно мне незнакомой, далёкой и ненужной, как формула какого-нибудь бензолпропилена…
Забылся я только на утро, часа на два. Так же внезапно очнулся и, вспомнив, что произошло накануне, неслышно покинул квартиру и отправился по оттепельным улицам, в никуда, безо всякой цели.
Когда я вернулся, промокнув и так и ничего не поняв и не решив, Эн пригласила меня отобедать. Я не мог смотреть ей в глаза и только кивнул…
Всё повторилось, как в старые времена, которые я уже забыл. Играло радио, в открытую форточку доносились скрип качелей и голоса детей. Эн придвинула ко мне тарелку наваристого супа и плеснула по капле слабого вина… Я молчал, мне опять нечего было сказать. Мы были чужие…но ведь что-то меня держало?
«Я ещё вчера хотела с тобой поговорить»,- сказала Эн, тоже избегая смотреть мне в глаза.
Я почувствовал, что у меня отчего-то сильней забилось сердце и стало трудно дышать. С трудом проглотив уже откушенный кусок хлеба, я, чтобы скрыть внезапное волнение, отошёл к окну и пошире распахнул форточку. Было жарко, хотелось открыть всё окно или выбежать на балкон…
Эн медлила. Её длинные пальцы теребили вилку, пробовали зубчики, словно проверяя их остроту.
«Ты же видишь, как мы живём,- наконец, произнесла она.- Дело даже не в том, что плохо, а что – по отдельности. У тебя своя жизнь, у меня – своя…»
Жар так же внезапно спал, как появился. Я вдруг почувствовал, что мои зубы начинают подрагивать, как при ознобе, и сжал их со всей силы.
«Я думаю, ты уже понял, что у меня есть…- она заколебалась, - скажем так: друг. Я с ним встречаюсь, но долго так продолжаться не может. Мне нужна полноценная жизнь – то, чего не получилось у нас с тобой».
Было уже невыносимо холодно. Я с треском закрыл форточку и вернулся за стол. Зубы перестали постукивать, а голова теперь была холодной и ясной, как день за окном.
«Судя по всему, ты тоже понимаешь, что нам необходимо расстаться – не только фактически, но и формально. Возможно даже, что у тебя тоже кто-то есть… так?»
Я молчал, и она истолковала это как согласие.
«Я наводила справки. Мне сказали, что для того, чтобы разменять эту квартиру на две более или менее нормальные потребуется денег раза в три больше, чем есть у тебя. Но мне предложили хороший вариант: однушка в этом районе и большая комната в Центре в коммуналке с одной старушкой. Старушка без родственников, так что есть хорошие перспективы занять обе комнаты».
«Что ж, перспективы и впрямь блестящие, - согласился я; ко мне уже вернулась способность говорить. - Я думаю, ты и твой друг прекрасно сможете их использовать».
Эн нахмурилась.
«Ты меня не так понял: это мы хотим въехать в однушку».
«Вы?- переспросил я, как бы раздумывая.- К сожалению, не выйдет: у нас такие же планы».
Я доел суп и второе, выпил компот и, поблагодарив Эн за обед, ушёл к себе. Я видел, что оставляю Эн обескураженной, и хоть это тешило моё обманутое самолюбие.
С того момента, когда я втянулся в переписку с Айной, и до этого самого дня странное ощущение не отпускало меня ни на час. Я пытался поймать это чувство и определить его. Несколько раз я хватал его, как птицу, за хвост, но оно всегда ускользало, оставив в руке несколько невесомых перышков… И только сейчас, избавившись от него, я, наконец, ухватил и узнал это чувство. Оно было банально как сифилис… Но я был оскорблён не этой банальностью, а своим непониманием уготованной мне роли, ожиданием иного исхода, нежели тот, самый очевидный и ясно видимый мной. Неужели всё так глупо и просто?- думал я. Неужели моё положение и всё, что я чувствовал в эти месяцы, можно определить так банально и пошло: между двумя женщинами? И неужели же я на что-то надеялся? Нет, совсем нет! Но тогда - откуда такая реакция?..
Новое чувство упало на меня – вдруг, неожиданно, окатив с головы до кончиков пальцев на ногах холодной лавиной страха, изгоняющей последние остатки разума… Мне вдруг захотелось бежать из этого дома – теперь уж точно последнего, что связывало нас с Эн. И, накинув куртку, я выскочил на улицу.
Допоздна я бродил по Тверской, заглядываясь на освещённые витрины и вызывая подозрительные взгляды охранников ресторанов и бутиков и недоумённые - окрестных проституток. Часам к десяти ноги сами принесли меня к нашему общему с Эн знакомому, который к тому времени уже женился, и за месяц до этого я даже выступал в роли крестника его сына. Он слегка удивился, но, посмотрев на моё лицо, постелил мне в гостиной, и я слышал, как его жена недовольно ему выговаривает.
Утром, едва дождавшись, когда они встанут, я ушёл.
Странно, но Эн встретила меня, как будто между нами не было ни двух последних дней, ни пяти лет.
«Ты точно к завтраку, - сообщила она, выйдя из кухни, едва открылась дверь.- Раздевайся и проходи к столу».
Я слегка притормозил. Логика её действий была вполне понятна, но неужели – недоумевал я - всё так просто?
«Та-ак… Я вижу, ты собираешься прикормить меня?»
«Конечно,- в тон мне ответила она и улыбнулась с некоторым, я бы даже сказал, вызовом.- Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок».
«Ну, в данном случае речь о сердце не идёт».
«Кто знает, - уклончиво ответила она. - То, что мы в чём-то несогласны друг с другом, к еде не имеет никакого отношения. Поэтому – давай есть».
«Давай,- согласился я. – Только я должен тебя предупредить: ничего у тебя не получится. На коммуналку я не соглашусь».
«Поживём – увидим,- опять уклончиво сказала она.- Ну, ты идёшь или нет: у меня всё остывает?»
Мы молча позавтракали. Эн сунула мне завёрнутые в вощёную бумагу бутерброды, и я ушёл на работу.
Так продолжалось целую неделю, потом ещё одну и ещё… Эн готовила еду, мы молча ели, а потом я уходил до самого вечера. С бутербродами Эн в кармане.
Через несколько дней после того уик-энда от Айны пришло сразу два письма. Это был ответ на моё, отправленное в воскресенье, когда я, замёрзнув на Тверской, спустился в метро – карманной мелочи на кафе не хватило – и, сидя на лавке, исписал несколько листов купленной в переходе тетрадки. Уже позже, лёжа на жёстком диване и стараясь не пошевелиться, чтобы не разбудить заснувших ребёнка и его родителей, я горько сожалел об этом письме. Безусловно, когда писал его, я контролировал себя, фильтруя чувства и «призраки», но той ночью меня охватило чувство неуверенности: а вдруг что-то осталось?
Вероятно, это действительно было так, потому что Айна спрашивала: что с тобой случилось?
С четвёртой попытки у меня сочинилось довольно оптимистичное письмо. Фальши в нём не чувствовалось совершенно. Во всяком случае, в ответе Айны ничто не указывало на то, что я разоблачён. Но всё же я понял: она знает. Где-то между строк это сквозило.
«Горько, - писала Айна, - когда два нужных друг другу человека живут в одном городе, ходят, возможно, по одной улице – и не смеют встретиться. П о к а не смеют…»
Неопределённость, двойственность выводили меня из себя. Я был как комок нервов, у меня ныла голова и – чего никогда не случалось - болел желудок. Но как раз в те дни забрезжил свет в конце тоннеля: фирма из Сибири, которую я вёл уже несколько месяцев, факсом дала предварительное согласие на контракт и просила на следующей неделе прислать представителя для обсуждения деталей и, может быть, подписания. Размер моих комиссионных по этому договору, если бы не пришлось сильно падать в цене, составлял как раз стоимость отдельной квартиры.
Я сообщил о своей командировке Эн, умолчав, впрочем, о комиссионных. Она поинтересовалась: надолго? Я пожал плечами: я и вправду не знал, насколько это затянется… Но в воскресенье вечером, за несколько часов до самолёта, когда Эн кормила меня на дорогу ужином, мне вдруг захотелось поделиться с нею своей радостью. Я спросил, почему она больше не заводит речь о квартире.
«А что?»- повернулась она ко мне, и в её лице я прочёл ожидание. Но тут во мне сработал уже изрядно подзабытый агентский правило-страх: никогда не говорить о сделке, пока она не свершилась и комиссия не лежит у тебя в кармане.
«Да так…- пожал я плечами и спросил: - А сколько ты ещё собираешься меня кормить?»
Эн пристально, с какой-то непонятной пытливостью посмотрела мне в глаза, как будто пытаясь проникнуть в мою маленькую тайну.
«Думаю, уже недолго, - произнесла она после паузы и покопалась в портмоне. – Ещё рублей двадцать – и всё!»
И мы оба рассмеялись.
Всё прошло просто превосходно. Цену пришлось за счёт своих комиссионных немного снизить, но зато удалось ужесточить условия оплаты. Договор был заключён в четверг, тут же при мне подписали платёжку и первая часть суммы ушла со счёта. Остатки должны были быть переведены до конца месяца. Это означало, что скоро, очень скоро мы с Айной сможем встретиться!
В командировке я забыл, что такое вялость, бессонница и боли в желудке и теперь, впервые за последние недели, чувствовал себя по-настоящему хорошо. Сидя в холодном зале ожидания и потом, в кресле самолёта, я всё ещё пытался повторить то непередаваемое ощущение победы, которое я испытал, когда чёрный директорский лимузин медленно вырулил за ворота фирмы и, мягко покачиваясь, понёсся по завьюженным городским улицам к аэропорту…
В Москве была весна. Ещё лежали груды снега, табло на аэровокзале показывало минус, но это ничего не меняло…в Москве была весна!
Щурясь от солнца, я перебежал площадь и поймал мотор. Выскочив у первого же цветочного киоска на Ленинградке и повинуясь переполнявшему меня чувству, я купил шикарный букет чайных роз, но уже через минуту, снова трясясь в разбитой «Волге», вдруг подумал, что поторопился. Впрочем, тут же мне вспомнилась Эн, и я решил, что подарю цветы ей. Она не получала их от меня уже несколько лет и теперь наверняка обрадуется. А если ещё Эн узнает, что решился вопрос с моей квартирой!..
Около почты я попросил притормозить, там меня ждало письмо от Айны. На ходу я надорвал конверт и жадно пробежался по диагонали. Потом, уже в машине, перечитал ещё раз. Она писала, что много перестрадала за это время и хочет, очень хочет увидеть меня, но ещё не уверена в себе. «Мне нужна ещё неделя, может быть – две недели,- писала она.- Поверь, мне это действительно необходимо».
Эн дома не было. Я обрезал концы роз и поставил цветы в вазу. На одной, под самым бутоном, скрывался маленький шип – прежде я не видел шипов в таких местах. Не заметив его, я до крови уколол большой палец и долго искал пластырь, чтоб заклеить ранку. А затем, даже не разобрав вещи, залез под душ.
Тёплые струи стекали по мне, а я думал об Айне…
Неожиданно выключилась горячая вода. Раздосадованный, я потянулся за полотенцем. На стиральной машине лежала забытая Эн книга: она любила читать в ванной. Вытершись досуха и облачившись в махровый халат, я уселся в кресло и раскрыл книгу, думая, что это роман. Но, пробежав глазами несколько строк, отложил её и заснул. Мне снилась Айна...
В шесть вечера зазвонил телефон.
«Я так и знала, что ты приехал»,- сказала Эн и, сообщив, что задерживается на конференции, спросила, ужинал ли я. Нет, ответил я и, не удержавшись, добавил, что её ждёт сюрприз. Сюрприз? – насторожилась она, и я с сожалением подумал, что за эти годы она отвыкла от сюрпризов. Я успокоил её, заверив, что сюрприз самый настоящий и совсем не неприятный. Кажется, поверив, она напомнила мне, что еда в холодильнике, в том числе и мой любимый салат под майонезом, и повесила трубку.
Поужинав, я почувствовал себя нехорошо. К горлу подступила лёгкая тошнота, в ногах появилась слабость. «После дороги»,- подумал я. И вдруг вспомнил, что такое состояние возникало у меня почти всякий раз после ужинов Эн…
На лбу выступил холодный пот. Дрогнувшими руками я взял книгу – это было пособие по токсикологии. Закладка Эн была в начале главы о ядах, трудно идентифицируемых после вскрытия. Слово за словом я прочитал место, обведённое карандашом. Господи, все симптомы сходились…
Я доплёлся до ванной и сунул два пальца в рот. Меня сразу же вырвало. Так я повторил ещё несколько раз, пока желудок не опустел. После этого я рухнул на свой диван и накрылся двумя одеялами. Меня колотил озноб… Не уверен, что я мёрз. Я прокручивал назад последние несколько недель, повторял про себя слова Эн, вспоминал её жесты, выражение её лица, непонятное мне тогда, но ясное сейчас… - и меня колотило.
Эн пришла через час с лишним.
«Вот это настоящий сюрприз!»- с порога воскликнула она, увидев букет и выхватила самую большую розу, чтобы поднести к лицу. Но тут же вскрикнула, уронила её и потрясла рукой с проступившей на пальце точкой крови.
Я молча протянул пластырь и обломал шип, о котором забыл в прошлый раз. Морщась, она всё же поднесла розу к губам и втянув аромат, сказала:
«Всё равно – хорошо! Спасибо».
Я помог ей раздеться. Не глядя мне в лицо, она поинтересовалась, понравился ли мне ужин.
Да, ответил я, спасибо, - тоже стараясь не смотреть на неё, и пожаловался на слабость. Эн посоветовала прилечь и сказала, что сейчас даст микстуру.
Как паинька, я лёг в своей комнате.
«Пока не хочется,- отказался я, когда она поставила передо мной стакан, наполненный на треть.- Выпью чуть позже».
Эн заколебалась, но настаивать не посмела. Как только закрылась дверь, я вылил её микстуру в цветочный горшок.
Среди ночи я бесшумно встал. Очень хотелось есть… Я зажарил глазунью из пяти яиц и навернул огромный ломоть хлеба с салом. Но и утолив голод, я всё равно не мог заснуть…
Я слышал, как Эн встала в четверть восьмого и завозилась на кухне. В восемь поднялся я сам и, как обычно, позавтракал вместе с Эн. После завтрака я закрылся в ванной, включил в воду и опять вызвал рвоту.
Эн ревниво спросила: куда я направляюсь в выходной? Прежде этого за ней не водилось. Пытаясь не выйти из себя, я ответил, что мне нужно на работу. И завтра тоже будет нужно.
У метро я поел в недорогом кафе, затем заглянул на почту и бросил своё письмо. От Айны ничего не было, да и не могло быть.
До самых сумерек я действительно горел на работе: хозяин ждал меня в офисе с договором и отчётом. Вечером я плотно поужинал в том же кафе, ещё часа полтора посидел в пустом кинозале, чтобы хоть что-то из еды усвоилось, и, наконец, вернулся домой. Эн, отметив вслух мой вчерашний ночной жор (наверное, заметила скорлупу от яиц, когда выбрасывала мусор), накормила меня обильным ужином. Я повторил утреннюю процедуру и, снова пожаловавшись на усталость, ушёл в свою комнату. Микстура, разумеется, опять оказалась в горшке. Было мерзко, противно, хотелось закончить всё прямо сейчас, но я уговаривал себя потерпеть ещё шесть дней: большую стирку Эн затевала раз в две недели, строго по пятницам.
Воскресенье прошло также, разве что офис был закрыт и я целый день провёл в Третьяковской галерее. А в понедельник к вечеру от Айны пришло письмо. Оно растревожило меня и обрадовало одновременно. Айна писала, что мы уже достаточно узнали друг друга и теперь нам не стоит бояться «призраков». В подтверждение этого она назвала своё имя и предлагала обменяться фотографиями. «Опусти письмо в ящик вечером в четверг, я сделаю то же самое. Таким образом, мы «увидим» друг друга в субботу. А через неделю, в следующую субботу, когда я привыкну к твоему лицу, а ты – к моему, и произойдёт наша встреча».
Что до образа Айны, он у меня уже был. И жил во мне полноправной жизнью – живее, чем любой другой. И я, вдруг осознав это и с каким-то детским упрямством не желая с ним расставаться, впал в лёгкую панику… Кроме того, меня отчего-то пугало её имя. Вернее, я знал – отчего, но не понимал, почему это должно меня пугать. Я посмотрел в словаре происхождение имени Айны в миру и то, что я там прочитал, успокоило меня. Имя ещё больше подчёркивало общность наших с ней душ, так проявившуюся в том, что мы нашли друг друга среди тысяч себе подобных, заключённых в столбцы мелких буковок на серой бумаге, расползающейся под пальцами от капель дождя, от мокрого снега, от влажного дыхания стиснувших людей… Но всё равно я не мог поверить, что моя Айна – вовсе не Айна, а какая-то совсем незнакомая мне Натали.
Приняв снотворное, я забылся… Мне снилась Айна, пролетающая на парашюте мимо моего окна и машущая мне рукой. Потом она вдруг исчезала – и в щёлку двери я видел Эн, подсыпающую в стакан белый порошок. Затем исчезала и Эн. Я оказывался в комнате со стенами из зеркал, но в которых отражался не я, а незнакомая мне девушка, видимая мне со спины. Я оборачивался вокруг себя, но везде видел только спину девушки. «Айна! Айна!»- звал я, но девушка не оборачивалась. Может, это Эн снова подсыпает яд? – приходила мне в голову мысль, и я опять кричал: «Эн! Я знаю: это ты…обернись!» И девушка снова не оборачивалась. «Натали?- неуверенно спрашивал я.- Это ты, Натали?..» Голова девушки начала круговое движение влево, я уже мог различить её щёку… Ещё секунда - и наши взгляды встретятся. И вдруг меня охватил безумный ужас. «Нет…- прошептал я сухими губами и крикнул, срывая от страха голос: - Нет! Ты – Айна!!» Голова девушки замерла – и я проснулся.
Несколько минут я сидел на кровати и глядел на дверь…
Было уже утро, но ещё не рассвело.
Я разложил на ковре старые фотографии. Ни одна мне не нравилась. Меня сверлила мысль, что Айна, увидев меня таким, каков я есть, и, возможно, совсем не похожим на мои письма, оборвёт ту ниточку, что сейчас связывает нас – и я уже никогда не смогу отыскать её в этом городе, где каждый день выходит пять или семь таких газет, в которых, как в ульях, кирпичик к кирпичику, уложены бесконечные ряды и столбцы анонимных душ...
И тут я вспомнил тот снимок в комнате у Эн.
Я лёг в постель и с трудом дождался её пробуждения.
От неожиданного моего появления она вздрогнула и как будто даже споткнулась… Я смотрел на её теплое тело в ночной рубашке, на посвежевшие после умывания лоб и щёки, на капли холодной воды на виске - и не без удовольствия отмечал страх в её глазах…она боялась меня!
«Ты чего так рано?»
Голос Эн со сна был чуть хриплым.
«Так, бессонница под утро одолела, - и я показал на распахнутую в комнату дверь и разбросанные по полу фотографии: - Начал перебирать от безделья».
«А-а…- протянула Эн, впрочем, ещё не вполне доверчиво.- Голова-то прошла?»
«Прошла, что с ней будет!- отмахнулся я, но поправился: - Не до конца, правда… Слушай! Та фотография…помнишь, мы на юге снимались?»
«Помню, ну и что?»
«Ты можешь…можешь её мне отдать?»
Она пожала плечами и провела к себе. Фотография стояла там же.
«Вот»,- она протянула снимок мне.
Я взял и хотел уйти.
«Зачем это тебе?»
Я постарался прочувствованно посмотреть ей в глаза:
«Если я скажу, что этот снимок мне дорог, - ты поверишь?»
В глазах Эн что-то изменилось, дрогнуло…
«Дай мне ещё посмотреть!»
Замешкавшись – мне не хотелось этого делать – я показал ей снимок. Она секунду или две смотрела, потом потянулась за ним и даже взялась за него! Инстинктивно я отдёрнул руку…и с ужасом понял, что произошло.
«Придурок!- взвизгнула Эн.- Тебе лечиться надо!»
«Ну да! Твоими микстурами!»- заорал и я.
Эн сразу же осеклась, я никогда не видел у неё таких остекленевших глаз. Наверное, мой разум всё таки включился, потому что, осознав совершённую ошибку, я продолжил выкрики, лихорадочно подбирая такие выражения, которые бы сбили Эн с толку, заставили сомневаться: случайно это было – или я знаю на самом деле?
«Ты думала: купишь меня на эти ужины, на эти дешёвые микстурки?! – вопил я.- Да провались ты в тартарары вместе с ними! Тебе нужна квартира, ты на всё готова ради неё! О, как ты унижаешься ради этой квартиры!.. Ты даже стерпела, когда я тебя оттрахал!»
Я видел, что лицо Эн из бледного стало пунцовым: она уже заколебалась… И я нанёс последний удар, зная наперёд, какой будет её реакция.
«А хочешь,- вкрадчиво сказал я, - хочешь я подарю тебе эту квартиру?.. Только для этого, сама понимаешь, нужно очень постараться. Очень-очень! Чтобы мне понравилось. Ну, давай же!»
И я рванул её за плечи, повернув к себе спиной. Она пошатнулась, потеряла равновесие, но устояла. И, на самом деле почувствовав желание овладеть ею, распиравшее грудь и низ живота, я одним движением задрал до затылка подол её рубашки и ткнул ладонью между голых лопаток, нагибая Эн.
«….!»- прошептала, почти прошипела она и, извернувшись, выскользнула.
«….!»- повторила она и с наслаждением швырнула мне в лицо свою половину фотографии. Её серый взгляд почернел, как небо, в нём была такая тёмная сила и такая безграничная ненависть, что я вздрогнул и отступил, а мой член в штанах упал, ещё толком не распрямившись.
«Пошёл вон»,- сказала она уже обычным голосом.
Я расправил пойманную половинку… там был я. Ту, что осталась в моей руке, я поставил обратно на трюмо. Эн наблюдала за этим молча, она хорошо владела собой.
«С добрым утром»,- сказал я и притворил дверь.
У себя в комнате я ещё раз осмотрел фотографию. Она разорвалась очень удачно, аккурат между мной и Эн. Я подровнял место разрыва и для соблюдения пропорций подрезал со всех сторон. Затем прогладил через ткань и, когда она почти приняла прежний вид, запечатал в конверт.
По вторникам и четвергам к одиннадцати Эн ездила в бассейн. Я слушал, как она бродит по квартире, собирая нужные вещи. Я знал, что в эти минуты она снова в нерешительности. На миг я даже пожалел её, вспомнив какие чувства испытывал сам ещё до того, когда она начала со мной свою дьявольскую игру, как я метался между нею и Айной, ещё не понимая своего положения, ещё не осознавая, что всё уже давным-давно решено в самом начале… Точно в таком же смятении находилась сейчас и Эн, и ставка в этой игре тоже – «быть или не быть», но смысл её совсем другой.
Я вышел из комнаты и сразу же столкнулся с Эн. Превозмогая отвращение, я взял её за руку. Эн попыталась вырваться, но не слишком активно…ссоры ей тоже были ни к чему.
«Извини, что так некрасиво получилось»,- сказал кто-то, похожий на меня.
Глядя на то, как у неё из-под ресниц выступили слёзы, как она полуотвернулась от меня, как сжалась и поднесла ладони к лицу – я вдруг на минуту перестал верить, что она играет! А было ли это всё? – засомневался вдруг я. – Микстура, книга в ванной, любовник?..
«Подожди!»- крикнул я. Поспешно закрыв за собой дверь, я бросился к подоконнику и нетерпеливо откинул тюль. Нет, чуда не было: растение в горшке пожелтело…
Эн всё ещё играла, беззвучно рыдая.
«Я приглашаю тебя и твоего друга в ресторан,- сказал я.- Там мы обсудим ситуацию и, думаю, покончим с эти раз и навсегда. Сообщи, когда вам удобно. Можно хоть в эти выходные. И выбор ресторана – за тобой. Договорились?»
Она кивнула и посмотрела мне в лицо. И я понял, что она думает то же, что и я: никакого ресторана у тебя не будет. И выходных – тоже.
Я приступил, лишь выждав минут десять после её ухода на случай, если она что-нибудь забудет и возвратится. Когда, по моим расчётам, она должна была уже спускаться по эскалатору, я перевернул стиральную машину и снял панель, прикрывающую двигатель. Времени у меня было достаточно, я не торопился…
Вскоре всё было готово. Стоило лишь набрать воды, воткнуть вилку в розетку и через несколько минут после начала вибрации контакты непременно замкнут на корпус.
После этого я убрал все следы, позавтракал консервами и поехал на службу. По пути я остановился, у голубого ящика и, приподняв железный козырёк, втолкнул конверт внутрь. Всё…пути были отрезаны.
Вечером я позвонил Эн и сказал, что не приду ночевать. Ничего не спросив, она повесила трубку.
Ночь я провёл на вокзале, и меня опять мучили сомнения. Я раскладывал по полочкам всё, что произошло с того вечера нашей годовщины и складывал опять… К утру я жутко замёрз, но, даже несмотря на холод, за час до открытия метро меня сморило. Но и в полусне я бредил тем же. И, когда бомжеватого вида мужчина толкнул меня локтем в бок и разбудил, я встал, и в голове у меня сидел очередной абсурдный вопрос: а может ли от микстуры пожелтеть растение?..
Кое-как я привёл себя в порядок в платном туалете. Затем перехватил у лоточника пару хот-догов, хотя за последние дни они мне уже осточертели, и мой желудок отказывался их принимать. Но и после этого до открытия офиса оставалось четыре часа – и, купив стопку порножурналов, я вернулся в зал ожидания.
На службе мне удивились. Прежде я никогда не проводил в офисе двух дней подряд и тем более – не заявлялся с самого утра. «Волка ноги кормят»,- заметила ассистентка директора, подтачивая ногти и двусмысленно косясь на меня глазами. Глядя на её ноги, я хотел погладить её пониже спины и ответить: не только волка… но вовремя подумал, что сегодня мне не стоит привлекать к себе внимания, и набрал номер.
«Да?»- сказала Эн после первого гудка. Где-то далеко, отдаваясь в мембране, глухо падала в ванну набираемая для замочки вода…
Я повесил трубку и, заставляя себя забыть то, что случится вечером, составил список звонков, которые мне следовало сделать.
Ничего, впрочем, не помогло. У меня сорвались две сделки: не сравнить, конечно, с сибирской, но тоже неплохие… И после обеда, всё таки хлопнув ассистентку по заднице и оставив её с пилочкой и открытым ртом, я ушёл из офиса и прочно засел в ближайшей пивной.
Пиво напоминало старую мочу, время тянулось медленно…было всего пять часов. Я помнил: в шесть по третьему каналу начинается мыльная опера, значит, Эн возьмётся за стирку не раньше семи. И повторял про себя: у Эн слабое сердце, очень слабое сердце, она долго не выдержит…на полу ванной комнаты вода, халат мокрый, шнур далеко…вилка с трудом входит в розетку, я загнул её концы…даже если она дотянется, у неё не хватит сил вытащить. И снова: у Эн слабое сердце, она долго не выдержит…
Без четверти шесть я встал и медленно, очень медленно двинулся по кругу, по тёмным уже улицам и переулкам. Когда я снова посмотрел на часы, стрелки показывали половину седьмого. Я свернул влево, где огней не было вовсе, но, упав несколько раз в перемешанный с грязью снег, вынужден был вернуться практически к самому офису.
Часы замерли на без двадцати семь…
Почта!- вспомнил я и обрадовался. Фотография Айны должна была придти завтра, но в тот миг это не имело для меня никакого значения.
У почты я был без пяти семь. Прекрасно, подумал я, стоя перед дверью и всячески оттягивая миг, когда мне придётся возвращаться. Отсюда до дома было десять минут на метро и ещё с четверть часа пешком. Я же положил для себя вернуться туда не ранее половины восьмого.
«Закрываемся»,- сказала девушка.
«Я быстро»,- заверил я, думая, что для верности лучше вообще пойти пешком. Тогда уж точно всё будет кончено…
Через две минуты я снова оказался на улице, немножко обескураженный. В руке у меня был конверт, в нём прощупывалась фотокарточка. Инстинктивно я противился тому, чтобы открыть письмо: я не хотел мешать в одно два события, тем более – такие разные. Но конверт жёг ладонь…
Я подошёл к неоновой витрине и какое-то время стоял, не решаясь вскрыть. Эн была уже почти забыта. Меня снова страшило только одно: что моя Айна – не Айна, а Натали.
Вдалеке замаячил одинокий прохожий; было неясно, кто это – мужчина или женщина. Мужчина – завтра, женщина – сейчас! – подумал я и замер…
Женщина!
Я выхватил из кармана конверт и торопливо разорвал его. Руки не слушались, фотография выскользнула из замерзших пальцев и легла на асфальт изображением вниз. Я торопливо нагнулся и выпрямился…
Как и моя, эта была ровно подрезана. А с глянцевой разглаженной поверхности, отражая ядовитый неон, мне улыбалась Эн.
х х х
Я долго не мог вспомнить номер своего телефона, а когда вспомнил – из мембраны шли одни долгие гудки…
Таксист косился на меня. Возможно, я слишком громко думал о том, что у аппарата убавлен звук, а в ванной закрыта дверь.
Только бы она не заперлась изнутри, твердил я, взбегая по лестнице.
Но сбылось худшее: ключ в скважину не лез. И ещё хуже было то, что там, за дверью, рывками гудела машина…
Я разбежался и ударил всем телом. Дверь была стальная и открывалась наружу. Но я снова и снова разбегался и бил кулаками и корпусом по прикрытому дерматином железу и совсем не чувствовал боли.
И вдруг что-то произошло. Откуда-то возник острый торец… Не успев увернуться, я налетел на него головой и коленом и упал, потеряв сознание. А когда поднялся – передо мной стояла Эн. С её рук стекала пена, стекала и хлопалась мне на ботинки, стекала и хлопалась…
Держась за стены, я дошёл до ванной и выдернул шнур.
«Ты что?»- спросила Эн.
Я принёс с балкона топор и, отковырнув панель, дважды или трижды ударил по двигателю.
«Ничего… всё нормально, - сказал я и, в первый раз за последние годы назвав её не по начальной букве, а полным именем, закончил с усилием: - Натали…»
Не сводя глаз с топора, она опустилась на мокрый табурет, и пена продолжала падать хлопьями с её блестящих локтей…
Я бросил топор в таз и прошёл в комнату. Кровь капала на глаза. Я вытер лицо шторой и замотал рану бинтом. Затем собрал документы, немного денег и взял портфель, с которым ездил всегда.
Эн всё ещё сидела на табурете…
Я притворил дверь и вызвал лифт.
Было без четверти восемь. Утром, когда она придёт на почту, я буду уже далеко.