Прозвенел звонок, дверь отворилась, и в класс вместо пожилой учительницы Веры Павловны вошли двое. Один из них был Михал Афанасьичем, директором школы, второй был незнакомец.
- Здравствуйте, ребята! – Бодро воскликнул Михал Афанасьич.
- Здрасть! – Задребезжали стекла ему в ответ.
- Садитесь, ребята! – Воскликнул Михал Афанасьич. – Хочу, так сказать, поздравить вас с новым учителем литературы, Михаилом Юрьичем!
- Добрый день, товарищи, - Скупо поздоровался Михаил Юрьич. Он был невысок, страшно бледен, лет тридцати от роду, с прилизанными черными волосами, в очках, с темными пустыми, безвыразительными глазами и нездорово-алыми губами.
- Хочу порадовать вас, ребята! – Воскликнул Михал Афанасьич. – В связи с проводимой сейчас реформой школы количество часов литературы наконец-то будет сокращено. Но! – Поспешил добавить он. – Вовсе не в ущерб учебной программе. Просто, так сказать, прогресс и, так сказать…, - Он неопределенно повертел рукой и глянул на Михал Юрьича. Тот кивнул. – Да, так вот, прогресс предполагает, так сказать, развитие… Впрочем, подробнее об этом вы услышите от Михаил Юрьича. А я прощаюсь с вами и призываю вас к порядку. Ерохин, не ковыряйся в носу!
Когда Михал Афанасьич удалился, Михал Юрьич затравленно поглядел на веснусчатого Ерохина, ковыряющего в носу на первой парте, затем положил портфель на стол и, видимо, из чувства самосохранения глядя куда-то в пересечение задней стены с потолком, начал говорить нудным бесцветным голосом:
- Итак, товарищи, вы уже знаете, что с этого года в школе повсеместно проводится школьная реформа. Что это значит для нас с вами? Во-первых, прежде всего, это более, так сказать, оптимальное распределение нашего с вами времени. Занятия будут теперь начинаться не в восемь тридцать, а в девять тридцать. Заканчиваться же они будут не в два пятнадцать, а в двенадцать десять. Это сделано, так сказать, для того, чтобы дать учащемуся возможность более целеустремленно подходить к процессу обучения, больше читать литературы, больше заниматься спортом, решать больше, так сказать, математических и физических задач.
Как показали последние исследования методистов нашего министерства, фактор учителя подлежит стиранию, ибо, как давно известно, учитель уже много веков подспудно умирает или умерщвляет себя в процессе обучения, стремясь раствориться в этом процессе. Идеальный же учитель представляет собой некое эфемерное alter ego – скорее наблюдатель, нежели судья, скорее учащийся, нежели учитель. Он удивленно смотрит со стороны на, так сказать, процесс обучения, не делая попыток создать какие-либо оппозиции, будь-то оппозиции между отличниками и двоечниками, или оппозиции между, грубо говоря, добром и злом.
Что же, товарищи, это означает применительно к литературе? Ну, в частности к великой русской литературе? Недавние исследования убедительно продемонстрировали нам тот факт, что в каждом художественном произведении есть определенная мысль, причем, мысль изреченная, зачастую, в самом произведении. Это, товарищи, тот случай, когда целое тождественно любой своей части. Именно тождественно, а не изоморфно, как утверждалось ранее. Углубляясь в эту тему, можно было бы упомянуть о том, что то же самое постулирует и так называемая современная физика.
Из чего состоял курс литературы в предыдущие годы. Как известно, он имел двоякую природу. Во-первых, конечно, изучались сами произведения, в виде сокращенном по причине уже упомянутой изоморфности. И, во-вторых, изучались авторы, их биографии, ситуативный, так сказать, контекст написания того или иного произведения, их идейные и эстетические посылки, их отношения с социумом и с самими собой.
Что же стало с этими, так сказать, элементами школьной программы литературы? Ну, товарищи, во-первых, на методическом совете министерства решено было полностью упразднить изучение автора как такового – as such или, если угодно, lui-même. Мы видим в этом значительный прогресс, ибо давно уже установлено и не вызывает сомнений то, что автора попросту нет, не в онтологическом, так сказать, смысле, а, если хотите, в текстуальном. Он растворен в произведении, а то, знаете, ел ли он на завтрак французские булки и с кем он спал, нам совершенно неважно. Ну, скажите, что бы изменилось, если бы Пушкин назывался Есениным, а Лермонтов не ездил бы на лошади на Кавказ, а, скажем, летал на Сахалин в аэроплане? Еще один аспект заключается в том, чтобы не приучать вас, товарищи, с младых, так сказать, ногтей копаться в чужом грязном белье.
Далее, вместо привычной нам сокращенной формы, когда произведение укорачивалось в 2-15 раз, была выработана оптимальная форма или, грубо говоря, текстуальная единица. Те из вас, кто уже имеет понятие о теории групп, без труда поймут смысл этого выражения. Единица – это то, что можно множить на все, и на что можно все делить. Как все движения состоят из сочетаний нескольких единичных движений в некотором групповом базисе, так и все тексты являются комбинациями единиц в некоем метадискурсивном пространстве. Такой текстуальной единицей была выбрана хайку – совершенная форма японской поэзии. Это – трехстишие, являющее собою некий микрокосм, некую элементарную вселенную, как черная дыра, вбирающую в себя все находящиеся подле нее смыслы.
Итак, товарищи, наш курс русской литературы мы начнем с Пушкина, с его великого романа в стихах «Евгений Онегин».
Михал Юрьич снял очки, повернулся к окну, простер руку долу и печально продекламировал:
Вспоминаю о друге,
Мной зимою убитом в деревне.
Хандра или ангельский сплин?!
- Обратите внимание, - продолжал он, надев очки, - Сколько трагизма в последней строке! И здесь мы впервые видим, как хайку помогает нам пробраться к этому трагизму через все эти бесконечные строфы об умирающем дядюшке и довольно нудные раблезианско-оргастические описания поедания страссбургского пирога где-нибудь в фойе перед началом балета! А совершенно излишний образ Татьяны, мешающей Онегину окончательно превратиться в пасторально-байронического вампира на протяжении всей этой великой истории инициации, написанной четырехстопным ямбом, подобным сошедшему с ума узнику, упорно шагающему по тесной тюремной камере от стены к стене?!
- Перейдем к Гоголю. «Мертвые души». Поэма в прозе.
Годы скитаний
От двери к двери -
Все мертвые души.
- Герой скитается, потому что его душа никак не может найти себе места среди живых душ. И он сам – мертвый среди мертвых. Он входит в дом к Манилову, они пьют наливку, о чем-то говорят, и тут Чичиков обнаруживает, что Манилов – фантом, приснившийся ему во время ночлега у Ноздрева. Он кидается к Ноздреву, пытаясь доказать самому себе свою реальность через ratio – «думаю, следовательно, существую», играет с ним партию в шашки, но в самый последний момент оказывается, что они играют в польский банчок, и Ноздрев почти уж отыграл у Чичикова несколько свежих душ. Чичиков постепенно чахнет, лишенный живительной крови. Единственным живым, из крови и плоти, человеком оказывается Городничий, но Чичиков никак не может дотянуться к нему, выйти за рамки, установленные ему книгой. Исследователям творчества Гоголя известно, - понизил голос Михал Юрьич, - что вторая часть «Мертвых душ» была как раз попыткой текстуально-онтологического слияния с «Ревизором», ибо если «Мертвые души» - энциклопедиЯ русской жизни, то есть вампирическое и женское начало, то «Ревизор» - это путеводителЬ по ней, следовательно, начало донорское и мужское.
Обратимся к великому русскому писателю Ивану Тургеневу и его роману «Отцы и дети»:
Мой сын сегодня впервые
Стал мне перечить.
Старость – не радость.
- Как тут нам не вспомнить и картину «Иван Грозный убивает своего сына» и пресловутый Эдипов комплекс?! При этом сам писатель – невротик, а его мать с ее крутым нравом – монстр, Кронос в женской ипостаси, готовый пожрать свое чадо. Остается загадкой, нашел бы Тургенев выход из этого почти уже соматического тупика, не повстречай он Полину Виардо и ее мужа – владельца театра и известного парижского вампира?
Вспомним и о Достоевском с его антиницшеанским романом «Преступление и наказание». Кстати, - доверительно сообщил Михал Юрьич, - удивительно то, что Достоевский восстал против ницшеанства еще ДО того, как оно возникло вследствие появления его романа. Это лишний раз доказывает тот факт, что Достоевский был текстуальным квазигенератором, а его книги, в частности «Бесы», породили множество катаклизмов, в том числе и саму бесовщину как вторичный Текст. Но, вернемся к роману:
Топор, старуха.
Умереть так, чтоб с ветки роса,
Так эта тварь дрожащая - я?!
- Отметьте эту последнюю, будто выдернутую ветром из Корана строку. Вопрос ли это или утверждение? Или отрицание? Чтобы понять это, нужно оценить самурайскую эстетику романа, а именно – так называемое самоубийство Свидригайлова. Свидригайлов, ставший вампиром благодаря свой жене, в течение четырех месяцев безуспешно пытался инициировать Дуню. И вот два вампира столкнулись в мрачном Петербурге лицом к лицу – он, Свидригайлов, и брат Дуни, Родион. Они чувствуют лютую ненависть друг к другу, потому что каждый хочет заполучить ее первым. Кто победит? Конечно, центральная фигура романа, Свидригайлов, инсценировавший свою смерть (как известно, из револьвера убить вампира невозможно) и вселившийся в тело Разумихина, будущего жениха Дунечки.
Сегодня будут рубить,
Но я не смогу им помочь.
Мисюсь, где я?
- «Вишневый сад» Антона Чехова. – Задумчиво произнес Михал Юрьич. – Это, пожалуй, единственный случай, когда судьба автора сама по себе является, так сказать, первичной для внимательного исследователя, а его произведения как бы отступают на второй план. Чехов, родившийся в городе с таким мистическим названием, расположенным в том самом месте, где скифы приносили кровавые жертвы своему богу Папаю, и, как известно, долгое время сам бывший активным вампиром, к моменту своего отъезда на сакральный СахаЛин инициировал почти всю труппу театра, за исключением великого Станиславского, и то из-за несоответствия группы крови. Сюжетный же ряд вишневого сада для нас не столь важен, сколь важна эта красная, вишнево-кровавая эстетика, это непрерывное, гнетущее ожидание смерти-кровопускания, все эти беспредметные, ни к чему не ведущие разговоры вокруг будущего пиршества, все эти вампирические персонажи, как бы столпившиеся в гостиной и, ведя полу-светскую, полу-демоническую беседу, ожидающие, когда их позовут к столу.
Есенин, певец деревенских погостов и жертвенных рощ. Он сам подобен жрецу, которого убивает его преемник, чтобы стать новым жрецом. Отсюда – это непередаваемое патологическое стремление к смерти, постоянные параноидально-заискивающие напоминания о ней кому попало – березкам, листве, сенокосу, но прежде всего тому, кто приходит за ним, читателю-убийце, читателю-вампиру, умерщвляющему автора и капля за каплей высасывающему из него кровь. Ведь, как известно, текст, в котором растворен автор после своей квазисмерти, в котором он продолжает свою квазижизнь, сам является живым лишь до тех пор, пока читатель не вычленит из него какой-нибудь смысл, подходящий именно ему – читателю.
«Отговорила
роща золотая» -
Пусть скажут так и обо мне.
- Завершая наш курс классической русской литературы, мы подходим к ее трагическому венцу – Александру Блоку. Вглядитесь в его образ, - Михал Юрьич вытянул руку, указывая на портрет в рамке, прикрепленный к стене, - и вам, товарищи, все станет ясно без слов. Да, природа распорядилась так, что Александр Блок воплотил в себе не только всю русскую литературу в ее кровной идейной парадигме, но и генетически, обликом он является самым совершенным представителем классической русской литературы. Эта бледность, эти круги под глазами, эти губы и эта вековая тоска жителя заброшенного средневекового замка:
В белом венце из ветки сакуры с каплей крови
Рука об руку -
Палач и жертва.