Горацио

- Может, чаю выпьешь, - улыбается мне жена.
- Нет спасибо.
Это у нас такая семейная шутка, постороннему не понять. Жена у меня замечательная - красивая, стройная и шутить умеет, всегда с утра поднимет настроение.
- Кофе сделай, пожалуйста, - улыбаюсь я жене на прощанье, выходя из квартиры.
По утрам у нас обычно зябко, но я не чувствую холода. Не люблю, когда холодно, потому всегда кутался в разные вязаные свитера (мама у меня вяжет замечательно), шарфы и теплые зимние куртки - даже осенью. И в квартире у нас в каждой комнате - обогреватель, а в кухне постоянно горит газ. На зиму я тщательно забиваю все щели поролоном и еще сверху заклеиваю специальной бумагой - так что ни один сквознячок не проберется.
Выхожу из дома, обшарпанной древней девятиэтажки. Боже, как я ее когда-то ненавидел, эту девятиэтажку, больше всего за нестерпимую вонь в подъезде, а еще за соседей.
- Крысу замочили, - двое мужиков в касках стоят возле заваленной строительным мусором клумбы и разглядывают что-то в осыпавшихся кустах. Отворачиваюсь и ускоряю шаг.
Хотя, теперь все равно. Кстати, сегодня я могу себе позволить никуда не спешить, вот сейчас пойду, посмотрю, как на канале удят рыбу. А потом можно будет зайти в парк.
Утреннее молочное небо еще сливается на севере с пахнущей водорослями рекой, по мосту, в направлении центра, бежит трусцой пожилой физкультурник, милиционеры в будке прихлебывают, позевывая, свой крепкий утренний чай из запотевших стаканов - сегодня я вышел из дому раньше обычного.
Будка старая, деревянная, зеленая. Да и мост стар - сквозь трещины между плитами можно наблюдать темный речной поток, а колосья в снопах чугунного ограждения давно потеряли свой золотисто-урожайный цвет и покрылись черной паршой. Немного вниз по течению, у застрявшего между свай острова, ржавеет на приколе речной трамвай "Надежда".
- Что, земляк, клюет?
Не отвечает, сердится, наверное. Насупленный дядька в афганке, сидит, сгорбившись, гипнотизирует подрагивающий на водяной ряби поплавок. Ладно, извините, не буду мешать.
Все-таки зайду в парк, давно там не был, да и моего друга давно пора навестить. Как странно: на нашем берегу уже почти зима, осыпалось все, а здесь, в парке - настоящая золотая осень, можно ходить по свежевыпавшим листьям - шуршат они под ногами о чем-то. А вот дерево, под которым я когда-то нашел однорукого раскрашенного гэдээровского индейца. А вот детский сад - единственный детский сад в парке, мой сад. Когда-то он казался мне замком - башенки, высокие чугунные ворота, феи, колдуны.
- Привет, Горацио... - шелестит тихий голос у меня за спиной. Оборачиваюсь.
- Здравствуй. Давно тебя не видел.
- У тебя сегодня хорошее настроение, Горацио? - Спрашивает он сочувственно. - Это плохо. Пройдемся?
Мы идем по аллее, с наслаждением шаркая по свежевыпавшим листьям. Время от времени он подбирает с земли какую-нибудь ему одному видимую мелочь. Такой уж у меня друг - и разговаривает с вами и чего-то ищет, и находит. Поначалу, конечно, это вас раздражает, но потом вы привыкаете - в конце концов, это эгоистично - требовать для себя все его внимание.
- Что нового в парке? - Спрашиваю я. Это у нас такой ритуал - другие говорят о погоде, а мы - о местных происшествиях.
- Мотороллер на днях перевернулся.
- Да что ты!
- Да, да, я сам видел. Слава Богу, без детей. Строители забыли заасфальтировать выбоину, и ее присыпало листьями.
- А Кузьмич, что с ним?
- Нет, с Кузьмичем все в порядке - отделался легкими ушибами. Мотороллер тоже в порядке. Говорят, что будут в суд подавать на строителей. Хотя, кто же знал, что так случится...
Мы молчим, я пытаюсь себе представить, о чем он сейчас думает. Вот как странно - знаю его с детства, в один детский сад ходили, а о чем он думает, представить даже не могу. Неожиданный он какой-то, мой друг. Раньше его звали Димка, потом - Дмитрий, потом - Дмитрий Иванович, а сейчас я, хоть убейте, даже не знаю, как мне его называть.
- Димка...
- Что, Горацио?
Отзывается.
- Ты наш сад помнишь?
- А зачем мне его помнить - вот же он, за нами. Я там каждый день бываю - завтрак, обед и ужин.
- И как там сейчас кормят?
- Да ничего, не жалуюсь. Сегодня на завтрак, говорят, будет гречневая каша с котлетами. Очень вкусно.
Мы опять молчим, он сосредоточенно осматривает землю. Вот, опять что-то нашел. Я завидую - его активной "жизнедеятельности", его деловитости. Он всегда был таким деловитым, и все у него получалось - и в школе хорошо учился, и в футбол играл, и институт закончил с красным дипломом, не то, что я - бездарь, лодырь, никчемный физик-теоретик.
- Тебя слишком многое связывает, Горацио, - шелестит он. - Если будешь так себя вести, ничего из тебя не выйдет. Ничего не изменится. Сколько раз я тебе уже говорил.
- Так может, что-нибудь посоветуешь, старый облезлый петух? - Обижаюсь я.
- По-моему, тебе пора.
Ну и черт с тобой, думаю я, уходя. Возомнил о себе, Бог знает, что, археолог плешивый. Сам всю жизнь копался в земле, и сейчас от нее оторваться не может. Не буду больше с ним разговаривать, надоело выслушивать нотации.
Помню, как в шестом классе родители подарили мне гитару - знаете, не такую белую свежеструганную с некрасивым ободком, а настоящую, лакированную "Кремону" - отец тогда какую-то премию получил. И точки на ладах у нее были перламутровые. Вот играть толком я так и не научился, хотя и ходил в музыкальную школу целый год. Абсолютного слуха у меня, конечно, не было, но мне почему-то очень хотелось, чтобы он у меня был. Я тогда думал, что слух - это просто какие-то тонкие связи между клетками серого вещества, если их нет - нужно их как-то наладить. И вот, в сумерках я сидел, поджав ноги, в кресле нашей гостиной, и щипал поочередно каждую струну - "до" - теплое море, "ре" - марсианские пустыни, "ми" - прохладный воздух, "фа" - очень похожа на "ми", их трудно отличить, "соль" - немного наивно, по детски, "ля" - это "ля", "си" - холодное речное течение.
Сидя в классе на второй парте, я пытался воспроизвести ноты в своей голове, и желтая сосновая поверхность парты больше всего напоминала мне "ре", марсианскую пустыню. Постепенно из нот стали складываться простенькие мелодии, и больше всего мелодий было в деревьях, особенно летом. Каштан у нашего дома - это была симфония с охотничьим рожком с пластинки, купленной мною на деньги, сэкономленные на кукурузных палочках и "пепси-коле".
А вот Димка меня не понимал, он мечтал не о гитаре, а о велосипеде. И сейчас он меня не понимает, и уже, наверное, не будет у него возможности меня понять - когда еще свидимся...
Впрочем, нужно все-таки зайти на работу - как они там без меня. Выхожу из парка, иду к троллейбусной остановке. В троллейбусе, как всегда - давка, маршрут такой. Утром с левого берега едет служилый люд - занимать свои места в учреждениях по ту сторону парка, там, где нависают над обрывом все эти министерства. Я родился в этом районе - раньше, говорят, здесь были дачи и резиденция губернатора. И этот парк мы с Димкой объездили вдоль и поперек на велосипеде - я обычно сидел на багажнике, но иногда Димка давал мне порулить, просто так, мы же друзья. Я предлагал ему поиграть на гитаре, но он только морщился презрительно - мол, если не можешь предложить взамен ничего путного, так вообще молчи лучше.
В троллейбусе давка, но меня не задевают, и локтями не толкают, и на ноги сумки не ставят. Вот кондуктор идет - худющая женщина с печальным лицом. Нужно бы дать ей монетку, что ж она бесплатно что ли ходит. Лезу в карман, но вовремя спохватываюсь. Она проходит мимо меня - выбрала себе уже жертву там, на задней площадке.
Парк заканчивается, внизу, за парком - стадион. Точно знаю, что там есть бассейн - отец водил меня на плаванье, целых три месяца, пока в декабре на заснеженном берегу бассейна мы не устроили с моим другом побоище снежками. Мой друг заработал воспаление легких, а меня выгнали - дисциплина там была, доложу я вам, прямо как в армии. Ну и правильно - бассейн все-таки, нас там двадцать человек, тренеру ни на минуту отвлечься нельзя - утонет воспитанник или, вылезая из лягушатника, поскользнется малыш - а кто отвечает, тренер, конечно. 
Ну вот, приехали, моя остановка. По-моему, площадь Л. Толстого. Да, так и есть. Раньше троллейбус ходил по другому маршруту, заворачивал на площади и шел дальше, к автовокзалу. Ну, правда, и трамвай раньше тоже ходил - древний, с обитыми дерматином сидениями, я ездил на нем в детскую поликлинику, он останавливался возле ботанического сада. Поликлиника размещалась в старом дореволюционном здании (по-моему, там раньше была гостиница), и лифт был с открывающейся дверью, и вестибюль, и пальмы, и длинные-длинные коридоры с плевательницами по углам. Я сидел, наклонившись, во рту у меня была ингаляционная трубка, из нее в мое горло проникал приторный и одновременно горький пар прополиса, и аппарат гудел, и я, как заколдованный, глядел на таймер, а иногда, оглянувшись, чтобы никого не было, подкручивал чуть-чуть пластмассовую стрелку. Сколько мне тогда было лет? Лет восемь...
Кстати, на роботу можно пойти и через ботанический сад. Вообще-то, в нашем городе два бот. сада, и этот - старый, насаживали его еще при царе Горохе, а то и раньше. А выглядит он так - сверху сквозная дорога от одного выхода к другому, а весь сад находится внизу, как бы в огромном овраге. Никаких воспоминаний о нем у меня нет - я здесь бывал редко.
И в соборе не бывал, в том, что через дорогу от ботанического сада. Отец у меня был атеист, поэтому... И сейчас, наверное, обойду его стороной, от греха подальше. Пойду в обход, туда, где на холме высится этот муляж памятника архитектуры, глаза б мои его не видели. Вот поиздевались над городом в свое время!
Ну вот, я и здесь. Раньше бы постоял еще перед дверью, докуривая сигаретку, а теперь - какой смысл стоять. Иду сразу же внутрь, первая дверь направо, всегда на распашку.
Про что, интересно, она читает? Такая же, светлая, причесанная, накрашенная.
- Здравствуй, Офелия!
Не поднимает головы. Я знаю, что она на меня обижается, тому есть причины. Ушел тогда, не попрощавшись - женщины так болезненно это воспринимают. Могут даже перестать здороваться, а могут и глаза выцарапать - на какую нарвешься. И чашку за собой не помыл. Вот вам, мужчины, мой совет - мойте за собой чашки!
Сколько ж мы не виделись? Полгода, наверное. Все такая же - накрашенная, причесанная аккуратно, светится вся. Что же, все-таки, она читает? Ага, ну, как всегда: "В Тихом Океане на наш сухогруз напал неизвестный хищник. Исследуя пробоины, сделанные хищником, ученые пришли к выводу, что на голове у него находится огромный рог. По свидетельству капитана туловище хищника белого цвета, голова же покрыта гривой, напоминающей лошадиную. Специалисты всего мира бьются над разгадкой".
Вот, не могу ее понять, эту женщину. То читает запоем всякую бульварщину, то вдруг принесет с собой Соммерсета Моэма и читает, опять же запоем. Может это от безделья? А может, Соммерсет Моем - тоже бульварщина?
Вот он, мой дорогой начальник. Стриженый, подтянутый, поджарый - тоже хищник, по своему.
- Здравствуй, Полоний!
Не здоровается, даже не оборачивается в мою сторону. Ну, должен, должен я тебе эти несчастные тридцать баксов, так что, убить меня за это? Ну, можно, я хоть поработаю, а? Да не буду я тебе мешать, просто постучу по клавишам минут десять и уйду своей дорогой. А ты пока кофе попей, расслабься, ладно?
Н-да, как все запущено... Когда я здесь бывал каждый день, такого не было. Не компьютер, а свалка городская. Тут тебе и бухгалтерия, тут тебе и реклама. А вот и он, мой собственный скрытый файл - Hamlet.doc. Посмотрим, что я здесь понаписал за полгода. Полная чушь - какие-то урывки, какие-то дикие, непонятные образы. Вот, пожалуйста, первая запись: "Наверное, я сойду с ума". Зеленый я был тогда, нервный. Все думал, что я один такой несчастный, а нас знаете сколько? Да уж больше, чем вас, поверьте. Вот вторая запись: "Не могу привыкнуть". Все ты сможешь, дорогой Горацио, куда ты денешься.
Идем дальше: "Очень хочется жить". А кому не хочется? Вот Димке, правда, не хочется, потому он и будет жить себе без печали триста лет, петух облезлый.
Полоний размешивает сахар - он всегда вбухивает по три ложки и наливает целое ведро воды - вот что значит сельскохозяйственная академия. Зато - гарантия, что почки и печень у Полония будут всегда в полном порядке. Я думаю, что когда его будут вскрывать после смерти, патологоанатомы будут в восторге. А, впрочем, живи сто лет, Полоний, ты мне нравишься. Правда, твои тридцать баксов я тебе не отдам, не обижайся.
Ну, что ж, вот и последняя запись: "Хочу пива". Вот это уже по существу. Пиво у нас тут рядом продается - в ларьке, на выбор - оболонское, славутичское и всякое разное другое. Хоть сейчас иди и затаривайся. Ё...
Что же мне написать напоследок? Какой след оставить после себя на этом компьютере? Ну, пожалуй, напишу что-нибудь умное, например, такое:
"Стремление к максиме заложено в нас с рождения. Избавиться от него, в принципе, возможно, но, подчас, опасно - особенно если избавляться путем монотонных, периодически повторяемых ударов головой о глухую бетонную стену".
Знал бы, как говорится, где падать, соломку бы подстелил. А что теперь. Стереть, немедленно стереть эту лабуду. Или вот еще:
"Из точки А по резиновой ленте длиной 1 м, растягивающейся в длину со скоростью 2 см/сек, со скоростью 3 см/сек ползет муха. За мухой со скоростью 4 см/сек по ленте ползет паук. Вопрос: на каком расстоянии от точки А паук осознает себя мухой, если на расстоянии 10 см от точки А муха осознает себя мухобойкой?"
Тоже стереть - нашел время для головоломок. Напишу лучше свою собственную максиму, вернее, мантру, которую мне подсказал Димка, и которую мне пришлось повторить тысяч пять раз, не меньше:
"Ни о чем я больше не жалею".
Все. Сохранить изменения? Конечно же, нет. Выхожу за дверь - они обшили ее дубом зачем-то. Ну что за стремление казаться лучше, чем ты есть! Мелкая фирма, занимающаяся не известно чем, а туда же.
Офелия стоит, облокотившись о перила, курит, картинно выдыхает красивый сизый дымок. Грустная она сегодня, очень грустная. Может что-то чувствует? Да как она может... Шепчет что-то. Вот, слеза покатилась, да что же это, в самом деле?! Нет, нужно, нужно идти. Прощай, Офелия.

- Что ты здесь сидишь?
- Не знаю, Гамлет... Если бы я не боялся онтологической бессмыслицы, то сказал бы, что мне очень плохо.
Вот еще один лист на скамейку упал. Я думаю, что все листья в парке опадут где-то через неделю, и Димка, пожалуй, переберется на какую-нибудь крышу, а может - в детский сад. Все-таки тепло там и питание, опять же, хорошее.
- Ты за ней не скучаешь, а, Гамлет? Ведь ты ее с тех пор так и не видел. Мне кажется, что она за тобой скучает.
Молчит, не отвечает - гордый. Зачем ему показывать мне свои эмоции? Схватил себе какую-то козявку и жует, делает вид, что ему все равно.
- Скажи, ты действительно думаешь прожить триста лет?
- Да, если ты, конечно, ничего не имеешь против.
- Старый облезлый петух... Ты считаешь, что так лучше? Если мне предложат выбирать, я ни за что не соглашусь. Коротать время в этом парке, питаться с помойки моего родного детского сада... Нет, извини меня, но это не по мне. Даже если у меня будет такой верный друг и прекрасный собеседник, как ты.
- Ты, Горацио, и представить себе не можешь, как ты мне надоел. Я ведь вижу, что тебе что-то от меня нужно. Я даже догадываюсь, что.
- Одолжи мне твое тело.
- Нет.
- Всего на три часа - я слетаю к жене. Она уже договорилась с одной нашей знакомой вороной...
- Нет. Пойми, мне не жалко, ведь я же всегда с тобой делился.
- Ну да, конечно, велосипед, я помню...
- Все, мне нужно лететь. Обед у ребят в саду как раз закончился, а мне нужно успеть первому. Ты сам знаешь, сколько здесь бродячих кошек и собак. Бывай, Горацио, сегодня - твой день.
- Бывай, Гамлет.
Все, теперь уж буду ждать. Он абсолютно прав - меня связывало слишком многое - детство, работа, этот парк, моя покойница-жена. Была ли какая-нибудь польза в том, что целых полгода после взрыва газовой трубы в нашей девятиэтажке я каждый день прокручивал вспять это старое кино? Не знаю, может и была.