Что делать, если родился ты не на Манхеттене, а в безнадежно индустриальном городе Куйбышев, да еще на пороге зрелых лет персонажа, неоднократно награжденного за гущину бровей орденами и медалями всех стран?
Жить.
Ходить на линейки, кричать речевки. Проституировать худталантом в стенгазете. Искать отдушину в отголосках чужой настоящей жизни.
Они доносились до нас очень смутно. Железный Занавес отдавил щупальца идеологического спрута.
Мой голодный филиппинский сверстник мог забыться у экрана с Робертами Редфордом и де Ниро. Мы смотрели «американские» трагедии с Будрайтисом-Адомайтисом сработанные на Литовской киностудии.
Но самой большой шнягой были гэдээровские вестерны. Не зная Джона Уэйна, Клинта Иствуда и Гэри Купера, мы считали Гойко Митича просто супером. Правильные черты лица, накачан, богато изукрашен перьями и замшей.
Схема “красные – наши, белые – гады” усваивалась легко. Индейцы стали преемниками красноармейцев. Бесстрашный взор, поступки исключительного благородства и беззаветности (загадочное качество!).
А к морально-физическому уродству “беляков” нам не привыкать.Навидались криворожих каппелевцев и колчаковцев. Апачей играла сборная ГДР по водному полу, оппонентов им набирали из нехарактерных для германской нации бастардов.
Все это нас устраивало.
А потом появился он.
- Санек, в “Старт” американский фильм про индейцев привезли! – сообщил мне сын кинотеатрского художника.
- Ага! А в наш спортивный – Рибок родной и джинсы Райфл.- не поверил я.
Пошел,проверил.”С понедельника в нашем кинотеатре дввухсерийный художественный фильм “Золото Маккены”. Производство – США. В ролях – Г.Пек (кореец?) и Омар Шариф(если шериф, то почему омар?).
Обалдеть! В день премьеры школа стояла пустая.
Почему его купили? Из-за того собрания, где все сливки американского общества показали себя его же подонками? Позаражались золотой лихорадкой и пошли друг друга гробить? Никто от них ничего другого и не ожидал.
Но как они это делали! Как тщились прикончить оказавшегося не корейцем Пека! А как его любили обреченная брюнетка и дочка шерифа светлой масти! Какие подводные битвы за него устраивали!
Начало фильма мы видели глазом летящего над каньоном стервятника.Про него пел Квинси Джонс голосом любимого народом безнадежно спивающегося Валерия Ободзинского.
А индейцы здесь были суперские.Настоящие буддисты. То и дело стоят на своем, жизнь на кон ставят, а над макушкой грифы кружат. По птице на каждого. Символизм. На югославов не похожи.
Но главное – Хешке.
Нас, шустрых пацанят, обнаженкой не удивишь. В том время отцам советского военно-производственного кино выдавали карт-бланш на две сцены с голым телом. Что-то мелькало в начале для затравки, а к концу второй серии токарь женского пола подробно топтался под душем. Надпись “Детям до 16-ти” заманивала нас на эту лабуду. Проинструктированный свыше контролер не замечал нашу младость. Мы заполняли целые ряды. А кому еще смотреть фильм “Особо важное задание”?
Но все эти бледнопопые стахановки напрочь забылись как только мы увидели покидающую густо-синие воды смуглую богиню. В крепком теле Хешки пульсировал неведомый нам эрос. Зад ее зависал на мгновение над озером и исчезал до следующего сеанса.
- У вас что-то было с индеанкой Хешке?- лезла в личную жизнь МакКенны блондинка. Посмотри на него, Мальвина! Могло не быть?
Фильм великолепен, но вершина его – не в стрельбе и скачках. Он летит к зениту по траектории вода-воздух смуглым фугасом неимоверной взрывной силы.
Потом фильм увезли – потребовалось освободить место для новой героической залепухи. Друзья погоревали и забыли. Новых вестернов не закупали.
Я увлекся индейцами всерьез. Читал книжки. Побывал на тусовках индеанистов – были такие ребята в перьях – но даже увлеченному человеку они показались додиками. Ходить я к ним перестал. Покупал чудом попавшие к нам американские книжки на всю зарплату. Поступил на истфак МГУ. Продолжал изучать.
Большой кусок моей жизни прошел в любви к сиу и чейенам.
А потом много чего было.
· * * * *
И после МГУ никак не мог наваждение это стряхнуть, Кастанеду переводил.Всю эту донхуанскую нарко-лабуду вот этими пальцами на своем родном языке выстукивал почти бесплатно,почти за идею. Чтоб было чем россиянам заморочиться.
Все это в прошлом, все шелуха. Я устал таращиться на миражи. Я пошел работать халдеем в пятизвездочный палас. Я пил с пацанами и кроил чаевые от них же. Помогал усталым проституткам сесть в машину именно того водилы, что давал мне за это пятерку. Жрал ворованную икру столовыми ложками и запивал так же добытой Вдовой Клико. Мыл пальцы в пиве несимпатичных мне клиентов. Набрал тридцать кило, заматерел. Я стал мужчиной.
Задница Хешки уже перестала быть мне путеводной звездой. Сгинула в тумане новообретенного прагматизма и комплекса полноценности. Лишь изредка я вспоминал смуглянку-мексиканку. Как она там? Радуют ли внучки – Сельма Хайек и Дженнифер Лопес?
И вот иду недавно по людным аллеям Горбушки, обложки новых DVD рассматриваю. Что-то знакомое. Мужественный прищур, волевой рот. Грегори Пек. Рядом мексиканский бандит ухмыляется. Арабских кровей. Омар Шариф. McKenna’s Gold.
Мужики! Это ж детство мое! Сколько? Тридцатка? Нормально.
Квартира моя в следующие два часа – машина времени. Во мне радостно шевелится Саша Сураев восьми лет, 2 А класс.
Вижу знакомый каньон. Я помню все его трещинки. Песню про золото поет не Ободзинский, и она от этого очень проигрывает. Хватит лирики – к делу. Из нескольких десятков сцен я инстинктом выбираю нужную.
Хешке плывет, она уже у берега. Ап! Саша Сураев внутри меня мелко трепещет – он знает, что все это продлится секунды. Жму паузу, смотрим. Мокро сверкает, округлая. Годы не коснулись ее. Улыбка вечности играет на пленительно лоснящихся ягодицах.
Второкласник застыл в трансе, а я нынешний решил сделать что-то взрослое и пошел на кухню к холодильнику. Вернулся с пивом и снова уселся. Раз семь мелькнувшее передо мною в детстве мгновение в моей власти. Я его купил. Могу держать жопу на экране, пока телевизор мой не сгорит от перегрева, сделать ее деталью интерьера, разнообразить ею меню моих сексуальных впечатлений. Или включать в определенные часы утром и вечером. Новый ритуал. Она – моя.
И тут я почувствовал, что Саша Сураев восьми лет уже не пульсирует во мне. Ушел. Стало скучно. Я выключил телевизор. Хлебнул пива. Сижу молча.