Зимой заказов почти не было, никто не строил дач, а деньги они и зимой нужны, вот и поперся студент физфака Шурка Крайнин неделю назад искать работу в Новый Петергоф. Подфартило ему. Устроился в кочегарку. Сто сорок рублей, работа сутки через трое. Его привели в маленькую котельную, с двумя котлами, показали, как и когда нужно кидать в топки уголь, как утром, перед сдачей смены чистить топки от шлака, куда потом выносить шлак на улицу, как включать электроподдув и много чего еще.
Отношения среди работников той кочегарки были менее чем родственные, но более чем просто дружеские. Не раз после он наблюдал, что его сменщики засиживались по двое суток здесь же, только что оттарабанив свою смену. Вели неспешные разговоры, конечно с винцом, но так сказать в меру, без излишеств, перепоев и мордобития.
Только отработав первую смену, он понял, как ему сказочно повезло с местонахождением этой ведомственной кочегарки. Она находилась сразу напротив Петродворцового часового завода. И вот когда на заводе был обед, от десяти до двадцати работяг всегда заходили к нему в кочегарку своими маленькими компаниями и соображали на троих. Конечно, были определенные неудобства в оживленном разговоре большого количества людей, дым ел глаза, но все это окупалось сторицей, когда обед у них заканчивался, и они уходили восвояси - все винные бутылки становились собственностью кочегара Шурки. А это от десяти до пятнадцати бутылок, в ближайшем пункте по приему стеклотары возле Красного магазина за них давали по двадцать копеек.
И вот Шурка, подкинув угля в свои два котла. Смывает сажу с копотью и потом и шурует сдавать бутылки, а после в Красный магазин. Хватает и на буханку хлеба за 22 копейки, и на две бутылки молока и одну кефира, и на триста грамм масла и даже на четырехсотграммовый шмат сыра. И вот он уже сидит в своей маленькой комнатушке и пирует, не больше и не меньше. За тоненькой перегородкой гудят котлы, тоже наверно жрать просят, ну да ничего, подождут немного, ему самому нужно немного подкрепиться.
Снова отворяются дверцы топок, и Шурка начинает отсчитывать количество лопат с углем, нужно в каждую раскрытую пасть по двадцать, не больше и не меньше. Да равномерно раскидать нужно в топке, а не в кучу. Жар словно выплавляет из Шуркиного лица пот, который, смешиваясь с сажей, приводит в вовсе уж необычное состояние его лицо. Наконец оба котла получили свою пайку. Шурка запирает дверцы на засовы и идет мыть лицо и руки.
Чтобы охладиться, он открывает дверь на улицу и выходит. Уже темно. Редко пронесется машина или рейсовый автобус. Шурка курит беломор и думает - это ничего, что семинар по физике прогулял из-за работы, зато хоть какие-то деньги будут. Он пробездельничал с товарищем весь семестр и сдал предыдущую сессию с двумя трояками, поэтому стипендии у него не было. Конечно, лучше было бы устроиться сторожем или дворником в НИИФ, но там давно уже все как говориться схвачено и "местов нет", как ему сказала там одна тетя.
Он уже хотел зайти во внутрь, как неожиданно подошел мужчина с подругой и спросил дядю Валю, так звали одного из его сменщиков. Шурка сказал, что сегодня его смена, а дядя Валя будет завтра в часов восемь. Мужчина протянул руку и сказал: "Петр, давай знакомиться. Я тут тоже когда-то работал".
- "Саша", пожав руку, отвечал Шурка.
- "Ну, так веди в дом, как говориться", проговорил Петр и довольно потер ладонями друг о друга.
Они зашли в котельную. Петр достал бутылку вина и достал откуда-то из-за шкафа три стакана, про которых даже Шурка не подозревал. "Похоже, действительно тут работал", подумалось Шурке. Пить он отказался, сославшись, что он на работе, да еще в первую смену, не дай бог, мастер придет с проверкой, а он, Шурка, под газом.
- "Как хочешь", спокойно отреагировал Петр, и они за полчаса уговорили со своей спутницей целую бутылку Агдама. Петр и до этого уже был довольно хороший, то есть грамм четыреста белой в нем уже сидело, а тут его и вообще развезло. Он лез обниматься с Шуркой, жал ему бесконечное количество раз руку и говорил, что все кочегары братья и выдающиеся люди. Под конец он ошарашил бедного Шурку своим новым проявлением заботы о молодом и неопытном кочегаре. Обняв его за плечи, он вдруг сказал: "Слушай, а хочешь женщину, вот эту, Людку? Если хочешь - бери ее, а я на улице подожду".
Шурка оторопел. Людмила была еще не совсем пьяна и поэтому немного совестилась. "Ну, что ты, черт такой, говоришь. Да ведь он совсем еще молоденький". Шурка начал краснеть и злиться. А новоявленный друг приставал и с жаром доказывал ему, что мол, ты только мигни, что согласен, я мол, ей скажу, и даст она тебе как миленькая, она, мол, ужасно до этого дела как не жадная, а кочегар кочегару почти брат родной и т.п.
Тридцатипятилетняя Людмила была женщина в теле и спокойная как танк. Как не был сконфужен Шурка, он все же заметил, что ей по большому счету все равно, что он решит. Но, во-первых, это было очень неожиданно, во-вторых, Шурка, когда был трезвым очень стеснялся женщин, а в-третьих, еще подхватишь что-нибудь, ну ее к дьяволу. Так или примерно так думал Шурка, но с досадой замечал сам про себя, что не все части его тела рассуждают так же, а что нашлась такая, которая вроде очень даже и не прочь поразвлечься с этой Людой. Через, какое время странная парочка растворилась в ночном Петергофе. Чтобы сбросить напряжение Шурка даже позанимался онанизмом.
"Притащила же их сюда нелегкая", раздраженно думал он. Ему было всего восемнадцать лет, и кровь бурлила по его венам, как и у всякого молодого человека, особенно она начинала бурлить и пениться при встречах с противоположенным полом, особенно на субботних дискотеках в тринадцатом общежитии. Он, было, принялся рассуждать, что с первокурсницами с матмеха или ПМПУ, как правило, недотрогами, в общем-то, каши не сваришь, а вот с дамочками с курса третьего или четвертого иногда глядишь чего и обломиться. Но тут прозвенел будильник - нужно было идти бросать стране угля. Даже огнедышащие пасти печей не прогнали его мыслей о противоположенном поле, а словно наоборот усилии их. Ему вдруг стала являться эта неладная Люда в голом виде и манить его в раздевалку.
"Тьфу ты, черт", он даже встряхнул головой. Чтобы как-то переменить ход мыслей он начал орать песню "По долинам и по взгорьям".
Ночь тянулась медленно, как растягивается полурезиновый блин в блинной в Ломоносове. Хочется спать, а спать нельзя. Нехотя, словно из под палки, ковыляет рассвет. В семь начинается самая напряженная работа по очистке топок от шлака. Сначала коросту шлака нужно расколоть на куски, для чего Шурка втыкает в него длинный штырь, что-то среднее между ломом и пикой. Жар становится почти невыносим, штырь нагревается и даже через пару рукавиц начинает жечь руки. Затем надо собрать все горящие угли в один угол, после этого начинается вытаскивание кусков шлака. Дело это не столько хитрое, сколько неудобное. После угли передвигаются в любой из чистых углов, и начинается чистка последнего угла. В общей сложности на две топки уходит от сорока до шестидесяти минут. Затем эти еще живые куски шлака вывозятся на тележке во двор, где они обиженно фыркают, когда их скидываешь на снег.
Затем, распределив равномерным слоем угли по всей площади топки, Шурка снова поработал их мамашей, то есть дал им снова по двадцать лопат черного мармелада, то бишь покормил углем. Чтобы свежий уголь лучше принялся, включается электроподдув.
Вот, наконец, и дядя Валя пришел. Он хоть и остался доволен новым кочегаром, но сделал несколько замечаний, где нужно было на самом деле брать уголь, забыл Шурка подмести перед котлами и шлак вывозить де надо подальше. Дядя Валя вообще мужик мировой, хоть и выпивоха. Как-то сразу чувствует человека, и не обманешь его никак, даже если захочешь. Ко всем по хорошему, но если что, то ни дешевке какой, ни пижону руки не подаст, да еще и смачное что-нибудь как ввернет, что потом полжизни отдирать от себя будешь.
Вот сейчас он только что с рыбалки, штук двадцать поймал. Как Шурка не отказывался, а всунул ему почти силком тройку рыбешек. И вот уже трясется Шурка в своей грязной фуфайке и кирзовых сапогах в автобусе. Пассажиры стараются не стоять к нему особо близко - качнет автобус и испачкаться можно. Да Шурке и самому не очень удобно, но не пилить же ему после суток работы пешком до университетского городка, там ведь километров семь, а может и все восемь будет.
Десять часов утра. Общага еще спит. Первокурсники и отличники уже ушли, а основная масса проживающих еще нежатся в постелях, а у кого, как у Шурки их нет, так те запросто так на полу на матрацах. Шурка с остервенением трет себя мочалкой под душем, но и грязь не лыком шита, как она умудрилась так в него вцепиться за одно только сутки, это и ей самой, наверное, загадка, но вот, например из под ногтей вообще ни как ее не вышибить.
Стрельнув у соседей три картошины, Шурка, отправляется варить уху на кухню. Спать не хочется, а жор вот напал такой, что поросенка бы один умял. Но нет ни поросенка, ни даже сливочного масла. Даже сахара нет. Питаются они с приятелями в столовой, а все остатки денег идут у них исключительно на спиртное. Так что подарок дяди Вали очень кстати.
Примерно через час, порубав с товарищами то, что Шурка считал ухой, а какой-нибудь повар-эстет так просто бы обозвал варевом, Шурка улегся спать на чью-то освободившуюся кровать, благо у кого-то был семинар и не пойти тот почти не мог, и, скрестив руки на груди и, положив одну ногу на другую, сладко засопел, успев напоследок подумать, что жизнь, если не обращать внимания на отдельные ее элементы, очень даже может быть хорошая штука, а это очень и очень кстати, потому что .... Но дальше он уже не успел додумать, и уснул, или может там само как-то додумалось, только не отчиталось перед той частью его мозга, который отвечал за мысли. Ему опять снилась кочегарка, двадцать лопат плохого угля, шлак, пустые бутылки и дядя Валя, который дал ему возможность сегодня так вкусно позавтракать, ибо стипендии нет, а зарплату он получит только через месяц, а кушать надо каждый день, а то ведь очень просто и не дожить до этой самой зарплаты. После этого сон Шурки перешел в такую фазу, что он как провалился куда-то и уже ничего не мог вспомнить, что же ему снилось после этого и снилось ли вообще.