ЕСЛИ ОБОРВАТЬ МЕНТУ КРЫЛЫШКИ.
- Каждая вот так ходила если бы, что ж тогда будет? Ведь тогда уличное движение набекрень встанет! Воцарится этот - зверинец. Какой уж тут порядок и строй?
Примерно так подумал постовой Прогонов, и судорожный вдох через сухое горло ворвался в стесненные легкие. При этом под кадыком он ощутил “дружескую” петлю вожделения. В состоянии, близком к морской болезни он глядел на приближающиеся бедра, на длинные голени, выписывающие шалые восьмерки, на грудь, роялем подрагивающую за кофточкой.
Поющей походкой женщина шла прямо на постового, и он бровями чувствовал, как увлажнилась подкладка его форменной фуражки с чернильной надписью “Прогонов”. Его волновала эта отважная женщина. Так и отложилось - отважная, раз выставила на обозрение свои драгоценные приманки.
Как бабочку перехватил постовой ее отрешенный взгляд и подумал - не остановить ли ее и не порекомендовать ли ей быть с такой походкой поосторожней? Мало ли вокруг козлов. Он представил свое сержантское лицо. Нет, не обрадуется она такому, но споткнется как о кирпич, заподозрив, что за этим экраном живут и плодятся обыкновенные сержантские мысли. А если сию минуту случится бандитский налет, и он прикроет ее, на себя приняв ножевое ранение, то и тогда дева с горечью посетует, что спаситель ее - из мира серых будней, и оставит ему бесплотное “спасибо”.
И снова сдавленно вздохнул постовой. Вот если бы в его кармане был рубль, но не тяжкий и трудовой, а легкий и праздничный, или хотя бы погоны в крупных звездах. А так...
Прогонов не сводил с нее каленого взгляда, и женщина как будто подтянулась даже и теперь несла себя мимо него как пирожное. Каждый сочлен языческой ее фигуры словно бы вопрошал милиционера - шик, не правда ли? Взгляд Прогонова шарахался психом по телу прохожей: видел он ее упоительные ноги, забранные черным капроном, аккорды грудей, молочный дым волос, узкую юбку вкруг колен, шальную машину бедер. Мучительно было не остановить этот древний ход, специально изобретенный природой капкан для мужчин. Увы, не для всех. Вот он Прогонов, тут как тут, готовый на все ради этого плена.
Но фигой прошло пирожное мимо.
Прогонов вздохнул, но за спиной затрещали невидимые крылья: он все равно станет работать, он сделает все возможное и невозможное, он овладеет двумя языками, бросит курить, защитит диссертацию и разовьет свой торс. Каждое утро он будет вспоминать эту прелестную блондинку с ее невозможно физиологической походкой, чтобы ее образ подстегивал его на перегонах карьеры. Может быть даже через несколько лет он ее разыщет – отлично! - он обязательно ее разыщет и скажет ей, а вы помните, как вы шли однажды? А пока, пока он промолчит, он будет мучительно бесстрастен как светофор.
Мирное полотно уличных звуков порвали резкие вопли пьяного базара. Прогонов задрал голову. Из настежь открытого окна третьего этажа, откуда неслись крики, вдруг вылетела бутылка. Постовой мгновенно прикинул - бутылка ударит в него. Отлично, вот случай. Сейчас он покажет ей, зачем он здесь. Он поймает ее - как Копперфилд. Он изумит ее и затем посвятит ей свой подвиг. Прогонов шагнул вперед, на всякий случай сгруппировался и выставил руки.
Но бенефис не родился. Ошибся Прогонов. Поглотив смертносное пространство, бутылка прошла мимо хватких милицейских пальцев и обрушилась на голову той, которую он не остановил. Силу удара измерил Прогонов подошвами через асфальт - бутылка брызнула во все стороны.
Женщина надломилась как карточный домик - Прогонов успел подхватить ее. Она оказалась значительно тяжелее того, чем выглядела в походе - рыхлой и несобранной. Юбка поехала вверх, оголился живот. Сержант бережно положил ее на мостовую, соображая - остаться при ней или бежать в проклятую квартиру. Тут же со всех сторон натекла толпа. Прогонов запсиховал, ревниво оттирая любопытных.
- Ну, чего глазеете? Не видели, что ли? - с надрывом вопрошал он.
- Видели, еще как видели, - отозвался кто-то дерзко.
- Вот-вот, - злобно огрызнулся Прогонов, - скорую вызовите!
Вперед протиснулся военный патруль.
- Отлично, ребята, - деятельно закипел постовой. - Окно вон, видите? Достаньте, кто там да поживее.
Патруль поспешил, топая сапожищами. А Прогонов снова пошел на толпу.
- Граждане, товарищи, господа, ей и так не сладко.
- Хорошо лежит - почти задохнулся жеваный субъект с батоном вареной колбасы под мышкой. - Самка.
Другой, бледный, с актерским лицом жадно оглядывал ноги жертвы.
- Хорошо позой владеет. Пластика. Ей бы ночное белье рекламировать.
- Такая ходить должна, - мечтательно изрек краснорожий прапорщик. - Невыразима, я видел.
Прогонов нервничал, вышагивая между народом и женщиной, и душу все больше забирало страдание: как же это он оплошал? Он же мог отбить бутылку кулаком как мячик, он мог задержать ее на минуту, он мог, он мог... Женщина не подавала признаков жизни.
- Разойдитесь, она стесняется встать.
- А чего, мы не шалим, - отозвался тот, с колбасой. - Первый раз вижу такую, хорошенькую.
Выткнулась вперед старушонка с ватным лицом без морщин.
- Дайте посмотреть, дайте, ой! - запричитала, - за каких красавиц взялись!
- А что, красивые не люди? - ревниво съязвила киоскерша из ближнего киоска, белотелая баба с коленоподобным подбородком. - Их что, и разрушить нельзя? Они, между прочим, более хрупкие, - говорила она и косила блудливым оком на Прогонова.
- Обратите внимание, - заметило актерское лицо. - Она при параде, на свидание пилила.
Прогонову захотелось рвануть на груди мундир и завыть.
- И кровушки совсем не видно, - произнесла толстая физиономия, в глазах которой стыла монашеская тишина.
- Потому что следила за собой женщина! - заявила киоскерша.
- По всей вероятности у нее внутреннее кровоизлияние, - задумчиво произнес сутулый очкарик с книжкой кроссвордов в руках. - Это опаснее.
- Какая она гладенькая, - причитала старушка, складывая молитвенно руки.
- И косметика дорогая, - прибавила киоскерша.
- Красивые женщины - лицо нации, - вдруг озарился прапорщик. - Его беречь надо.
Киоскерша благодарно на него взглянула, но тут ее позвали к киоску - там назрел скандал.
В это время сзади толпу растолкали, и патрульные выпихнули в круг двух неприлично обтерханного вида пьянчуг. Тот, что повыше, тыкал изъеденным пальцем в своего товарища, тоже изъеденного.
- Это она, зараза, флакон выпустила! - испуганно заметался он.
Товарищ при ближайшем рассмотрении натурально оказался женщиной.
- Ее арестуйте! Пора ее остановить! Она страшный человек! - пламенно убеждал оборванец, адресуясь к Прогонову.
На поверженную он не глядел - то ли подчеркивал заурядность события, то ли трусил. Толпа грозно молчала. Осуждение сгущалось. “Страшный человек” тряслась, глазки ее съежились в переносице. Рот слишком большой для лица в кулачок съехал набок и щерился в растерянной улыбке.
- Ты посмотри, что натворила, гадина, - налетал на нее кавалер.
- Такого права нету, - хрипела та и тряслась фиолетовыми губами.
А кавалер вдруг осёкся - его взгляд упал вдруг на женщину. Ее вид потряс его. Он перевел смутный взгляд на подругу.
- Ты посмотри, су..., - у него перехватило дыхание. - Ты посмотри, кого рушишь! Ты посмотри! - В смятении и восхищении он присел на корточки. - Ты, сорняк, а это же - культура.
- Молчать! - вдруг выпал из анабиоза Прогонов. - Молчать!! Кто она тебе?! - и хваткие пальцы потянулись к горлу мужичонки.
- Не имеете права! - завыли оба.
Прогонов убрал руку и перевел дыхание.
- Спрашиваю, кто она? Жена?
- Попутчица она, мелкая сожительница, - зачастил мужичонко, - по книжному наложница и одалиска. А теперь убийца элиты. Социальный она гербицид. Я отрекаюсь от нее, люди! - он снова обошел несчастную. - Ах ты, какой состав, штучный. Не убереглась, - он поднял вдруг на Прогонова ясные глаза. - Живая наверно была картинка?
Сержант двинулся на них.
- Да я вас клопов, - выдохнул он в великой муке, но опомнился. - Конституция не позволяет.
- И правильно, хорошая конститутция, - сдрейфил пьяница и оживился. - Не бзди, Манька, конституцию благодари.
- Не имеете права, - сипела она.
Мужичонко победно оглядел публику, явно рассчитывая на ее сочувствие.
- Представляете, она в меня целила, эта террористка, - А я уклонился. Вот флакон и ушел в окно.
Глаза террористки тем временем шарили по мостовой возле растрепанных волос жертвы. Валялись там зеленые осколки бутылки емкостью 0,8. Внезапно глаза приняли осмысленное выражение. Она проворно нагнулась и схватила скомканный лоскут серо зеленого цвета. На глазах у нескольких десятков человек мятый клок в сноровистых пальцах стал десяти долларовой ассигнацией. Партнера ее качнуло.
- Отдай, стерва! Отдай это! Мое! - Он вцепился в смертельно зажатый кулак. - Товарищ... господин блюститель! Отберите немедленно! За что ей, командир? Они же ей не понадобятся! - он кинулся к подруге. - Отдай, канистра! - и тут же получил злой удар в скулу. - Проклятая!
Но сваре разгореться не дали: с томительным воем подъехала скорая помощь. Щеголеватый врач, стриженый и благоухающий, словно прибыл из модного салона, пробуровил толпу. Из кармана белого халата вместо расчески и ножниц торчал фонендоскоп. Он наклонился к женщине и проделал следующее: внимательно осмотрел рану на голове, обратился к пульсу, заголил зрачок и затем приклонил ухо к пышной груди.
- Разве через такую грудь что услышишь? - раздался завистливый голос. Но урезонили.
Рядом встали носилки. Врач осведомился у Прогонова насчет бутылки. Тот трагически указал на осколки, - она, - и помог погрузить ее на носилки.
Дверца “Рафика” захлопнулась, мотор заскрежетал и замолк. Снова заскрежетал и снова замолк.
- Вот это по нашему, - с горечью сказали в толпе. - А если рожает? Или сердце в клочья?
- Вот кто душегубцы! - оживился мужичонко. - Смотрите, он даже рылом не шевелит!
Врач, сидящий на переднем сидении, что-то спокойно сказал шоферу. Тот выбрался из машины и, не спеша, направился к телефонной будке. Прогонов постучал в стекло со стороны врача. Оно опустилось.
- Шансов нет? - робко спросил сержант.
Врач повернулся, но посмотрел куда-то за Прогонова.
- Что они там делают?
Толпа тесно обступила зловредную парочку. Пресекая самосуд, постовой пробился в центр. Но толпа уже забыла о жертве. Народ отдался оборванцу. А тот впал в кураж.
- Вот ты говоришь, я легко отделался. А ты знаешь, у меня реакция была раньше - будь здоров. Вот смотри, - и он стал показывать, как надо уворачиваться от летящих предметов. - Нужна отдельная тренировка, - говорил он, запыхавшись, - чтобы форму держать, иначе тебя каждая вошь прищелкнет.
“Вошь” стояла тут же и любовно разглаживала своей трофей.
- Вот ты думаешь, почему она так хорошо лежала? - продолжал фигляр. - Потому что опыт и тренировка.
- Я думаю, тут еще и гены, - заключил прапорщик. - Иная бабеха так ляжет, что смотреть не захочешь. Грация, либо она есть либо - аэробика. Бесполезно.
- А вот спроси я у ней, - с загадочным видом вдруг возвысил голос оборванец, - что лучше - лечь со мной в койку или вот так растянуться об асфальт? Что она выберет? То-то и оно, что койку.
- С такой-то рожей, - засмеялись отовсюду. - Нет брат, с такой рожей лучше на асфальт с проломленным чердаком.
- А я говорю, такая самка - не дура, - не согласился пьянчуга. - При таких ресурсах мертвость ей ни к чему. В яме или на койке, но жить. Да, Манька, особенно в яме?
Манька вдруг вышла из коллапса и кинулась на своего сожителя и вцепилась ему в волосы.
- Я тебе дам койку, кобелюка, я тебе покажу, козел.
- Уйди! - верещал “кобелюка”, - тебя сегодня за решетку уведут! Ты уголовный элемент! Спасите!!
Прогонов, до этого глядевший на обоих брезгливо как на насекомых, разнял их.
- Лейтенант, заберите у нее деньги, - взмолился пьянчуга. - Отдай деньги, гнида, я тебе сухарей насушу!
Подъехала другая скорая. Блондинку перенесли, скорая отбыла. Толпа растаяла, Прогонов повел гадкую парочку в отделение.
- Вот увидите, - паясничал оборванец, - ее оживят в один момент, шепнут ей на ушко что-нибудь этакое, и она встанет. Хорошие у нее ноги, - правда же? - при этом он обозрел ноги своей компаньонки с нескрываемы отвращением. - Как ты можешь на таких ходить, Манька? Тебя за одни только ноги тебя сажать надо. - Он снова поворотился к сержанту. - Я видите ли, вино без нее употребил, а ей оставил, что на стенках. Вот она осерчала и флаконом... Грубые ндравы, а других нет. Если ее не изолировать, она изведет нацию. Я вас предупредил.
... Уже стемнело. Дежурная машина подбросила Прогонова к больнице, куда, как он узнал, доставили потерпевшую. Сержант был в форме, и ему быстро нашли врача, который ею занимался. В приемную он спустился уставший - маленький стареющий субъект. Один его глаз под очками косил, от того говорил он трогательно и доверительно близко наклонялся к собеседнику - будто хочет пошушукаться.
- Как она? - спросил Прогонов.
- Я прозектор, - ответил врач.
- Как она?
Прозектор осведомился - господин сержант хочет ее видеть?
- Желательно.
Прозектор пытливо оглядел мундир посетителя.
- А зачем вам?
- Как она?
- Снаружи она гораздо интереснее - яркая особа. Такие не каждый день поступают. Уверяю вас.
- Я не о том.
- А меня о другом и не спрашивают. Я прозектор. Заключение читали?
Прогонов отрицательно покачал головой.
- Человек, к сожалению, не будильник. Разобрав, вновь не соберешь, чтобы дальше тикал.
Внимательно он оглядел измученное лицо милиционера.
- Грустно, - вздохнул тот.
Врач погладил его форменный рукав и сердечно произнес:
- Ты переутомился, братец.
- Ее на моих глазах, бутылкой.
Врач вздохнул, не расходуя себя на эмоции.
- Бывает... Извините, у меня еще дела. Идите отдыхать. Прощайте, - сказал и пропал в унылом больничном коридоре.
Прогонов подумал, что нет в облике врача гордости за профессию. Одна горечь, что приходится соболезновать вместо непринужденной беседы. Он опустился на скамейку и потрогал холодную стену. Он ждал от разговора большего, но постеснялся спрашивать. Неужели ничего не осталось от этой красоты? Не может ведь все это сгинуть бесследно? Он закрыл глаза. Сколько же в ней было прелести! Какой ансамбль частей! Он, Прогонов, который не побоится бандитского ножа и ствола, которому вывернуть бандиту плечико - что вынести ведро на помойку - он потерялся перед ней. И это чудо вдруг оказалось таким зыбким и преждевременно вчерашним. И из-за чего? Из-за бутылки. Ведь что может быть логичней - чем сложнее штука, тем труднее ее покрежить и извести. А тут один миг. Трупов Прогонов видел предостаточно, но только сейчас задумался, что перед ним захлопнулась некая дверь. Захлопнулась прежде, чем он успел заглянуть в нее и проводить, поддержать за локоть ту, что, шагнув за порог, через мгновение исчезнет. Навсегда.
ПОЧЕМУ ОН НЕ ОСТАНОВИЛ ЕЕ!
- Женщина, - прошептал таинственно Прогонов и открыл глаза. В приемном покое никого не было, только за стеклянной перегородкой дремала старушка в белом халате.
В конце концов в его власти отпереть эту дверь, догнать - не ушла же далеко! - поговорить, уточнить и обсудить детали, разделить досаду: надо же, дескать, обыкновенная бутылка, в голове не укладывается. Это развлечет ее - не привыкла такая женщина быть наедине со своей тенью. Но ведь дверь ждать не станет - захлопнется, и тогда врач вскроет уже его и шепнет кому-то: знаете, снаружи он был инетереснее, нежели изнутри.
Прогонов тряхнул головой, прогоняя бред. Он оглядел коридор, освещенный скальпированным светом. Нет, так просто уйти нельзя. Он вышел на крыльцо. Лампочка не горела. Ветки вдоль больничной ограды иссекли желтушный свет уличных фонарей. Он спустился по ступенькам во тьму больничного двора и пошел, но не к выходу, а вокруг корпуса. Он ходил между деревьев в каком безадресном ожидании “выяснить все до конца”.
Потом он словно бы очнулся - что он себе выдумал? Что за истерика? Он вспомнил - бывает так, когда читаешь, и вдруг - стоп! - тянет некая безликая мысль назад, и растет в душе тревога. По лесочке идешь строчками вспять узнать, что же тебя дергает. И не до чтения уже.
Только некоторые окна больничного корпуса светились. Интересно, думал Прогонов, имеют ли они отношение к “его делу”? Одно окно в третьем этаже почему-то обратило его внимание. Ничем не выделялось оно, но благодаря стволистому дереву, было доступнее прочих. Не размышляя, сержант разулся и полез на дерево.
Пока он покорял ствол, свет в окне погас, и оно ослепло. Прогонов страстно выругался, но в ту же минуту загорелось соседнее. Сержант добрался до большой боковой ветви и теперь как ящерица прополз вдоль стены и замер. У распахнутого окна за столом сидел тот самый прозектор и разглядывал лежащий перед ним ботинок. Изучив его, он вооружился скальпелем и принялся что-то резать на столе. Через минуту увидел Прогонов, что это был кусочек подметки. Врач оглядел его, поскоблил, приложил к ботинку и обрезал скальпелем выступающие края. “Сейчас зачистит и намажет клеем” - подумал Прогонов. Именно так врач и сделал. Прогонов взглянул на часы - по инструкции ждать надо минут десять. Врач тоже взглянул на часы и, зевнув, забарабанил пальцами по столу.
У сержанта затекли ноги и руки. Хотелось потянуться, размяться или хотя бы лечь поудобнее. Врач ковырял в ухе и затем вычищал ноготь. Минуты тянулись как караван в пустыне. Врач сдивнул очки на лоб и долго смотрел, как подсыхает клей. Наконец он вздохнул и снова нанес клея на латку. Произнес - с богом - и приладил латку к подошве. Снова скальпелем прошелся по краям и, отнеся ботинок на вытянутую руку, полюбовался работой.
Вполне возможно, что именно этим скальпелем несколько часов назад он углублялся в удивительное тело его прохожей, которое знало только ласку и щедро дарило ее. Врач обул ботинок и притопнул. Пора было слезать. Прогонов глянул вниз и осторожно пополз назад. Он преодолел пол метра и поднял глаза на окно. Врач стоял у подоконника и наблюдал за ним. Сержант замер. Некоторое время они смотрели друг на друга.
- Как ботинок? - нарушил молчание Прогонов и подмигнул.
- Каблук источился, беда, - посетовал врач. - Иностранный, а непрочный.
- Морочат нашего брата, - в тон ответил сержант. - На жизнь-то хватает?
Врач глазами измерил высоту дерева.
- Упасть не боитесь?
Прогонов вдруг осознал неловкость своего положения.
- Простите... я только хотел сказать, ее по голове бутылкой, и тоже с третьего этажа.
- Что вы говорите, - произнес он без энтузиазма.
- Если бы вы их видели.
- Совсем обнаглели, - поддакнул врач. - Да-да, приличному человеку совсем некуда стало деться.
- Тонкая особа, - в голосе сержанта звенело страдание, - вы бы видели какая она... она во всю жизнь не имела дела с такими бутылками.
- Да уж... бутылки менее разборчивы, нежели их жертвы, - прозектор отер лоб, размял щеки. - Думаю, работы у меня никогда не убавится. Как считаете?
- Глушат сволочи бутылками, как рыбу, - рассеянно произнес Прогонов.
Возникла пауза.
- Вам, наверно, неудобно? - нарушил молчание врач.
- Там было гораздо хуже. Лучше бы меня... Я бы выдержал.
- Вы преувеличиваете свои возможности.
- Но беспомощность страшнее.
- Ваш покорный слуга в таком положении уже сорок лет. Привыкайте, чем раньше, тем лучше.
- Я подумал тогда, что если бы наоборот, - сержант ковырял пальцем кору ветви.
- Что?
- Чтобы нормальные люди щелкали по голове всякую нечисть бутылками.
- Лучше бы не стало. Это не система, а стихия. И вообще, у нас у всех неправильное представление о человеческой жизни.
Прогонов шевельнулся, ветка треснула.
- Осторожно, - врач перевалился через подоконник, - как бы не пришлось вас вскрывать. Не очень-то приятное занятие. Я встречал много самодеятельных поэтов, художников, портных и даже сыщиков. Однако за всю жизнь - ни одного прозектора-любителя. Ни одного.
- А маньяки?
- Ну при чем здесь, - искренно огорчился врач.
- Извините, - стушевался сержант. - Ладно, я пошел.
Он пополз вбок и вниз, и оставшиеся метров пять преодолел прыжком. Встал, отряхнулся и посмотрел вверх. Окно погасло. Прогонов вспомнил, что забыл попросить на память скальпель.
Потом была полночь. Прогонова она застала на перекрестке, где в с ё произошло. Он стоял на той самой точке и проигрывал дневную позицию: мысленно ловил бутылку как вратарь. Роковое окно было все также растворено в ночь и светило. Улицы враждебно таились: где-то в их складках и закоулках переваривалось горестное событие.
И снова Прогонов взирал на окно в ожидании: если вылетит бутылка, как было бы кстати. Теперь он не оплошает. А если не поймает - ну что ж, значит судьба, и он успокоится. Окно молчало. Прогонов подошел к киоску и оглядел пеструю журнальную дрянь. Нет, вранье - не успокоится он. Если он поймает бутылку, значит кровь ее на нем. А если не поймает, то и тогда кровь на нем - потому что не проворен и не оттолкнул, и нечего ему делать в ментуре. Какой тогда прок в Прогонове? А он ведь так хорошо рассчитал, уже чувствовал ладонями жесткое дно бутылки. Да что ладонями. На голову надо было принять свою, чтобы не надругалась и не осквернила светлое чело. Даже если потом она останется сама по себе и с тем, к кому так убористо спешила на свидание. Даже если его сержантская рука никогда не коснется ее спасенных членов.
Он вдруг понял – не от удара она умерла, от грубости.
- Господи! - взмолился нутром своим Прогонов. - Как там? Красота спасет мир? А когда мир спасет красоту, господи?
Неподъемные были вопросы. И тогда сержант решительно шагнул в подъезд.
Дверь на площалке третьего этажа нашел сразу - открыта была. Прихожая и комната отталкивали своей нищетой и срамом. Скудная мебель, похоже, произошла на помойке. Все, что когда-то назначалось к теплу и уюту, было изгажено грязью, бесчувствием и отвращением. Под потолком с откровенным бесстыдством жглась нагая лампочка. Осияла она стол и обильный разрушенный ужин. Поверх его остатков верхней часть туловища отдыхал давешний злосчастный скоморох. При звуке посторонних шагов он встрепенулся и некоторое время осмыслял видение.
- О, конвоир! – искренно обрадовался он. - Я страшно рад! Представьте! Манька свои баксы пустила на общее дело! Великой души человек! Такой место под стеклом! Прошу к дастархану! Манька, принимай!
То, что боковым зрением Прогонов первоначально принял за тюк измызганного тряпья на стуле, шевельнулось, но очей не отверзло, пребывая в трансе. Руки по хозяйски сложены на коленях.
- Представляете? Здесь уже был следопыт ваш, все измерил, исследовал и записал. Присаживайтесь, - он нацедил в стакан мутной жидкости, - отведайте напитку. Самодеятельный.
Прогонов сел к столу, но стакана не взял.
- Да, все вычислили, так что греметь Маньке на зону. Слышишь, прынцесса? Теперь на старость блатной станешь, песни тюрьмы запоешь, разные словечки-ёжики узнаешь! - распалился клоун. - Манька, татуировку выполни! На грудях! Нарисуй их стоячими! Вот будет музыка! У тебя сразу спонсоры появятся! Ну, заживем!
Среди идиотского потока слов размышлял Прогонов - сказать им о смерти? Или это - часть его интимных связей с прохожей? Они не имели отношения к ее жизни, она для них - инопланетянка. Так пусть и ее смерть будет свободна от них. Пусть так и будет - не они распорядились женщиной - то судьба распорядилась ими. Они - глина и прах. Но тогда зачем он здесь?
Прогонов встал - упавший стул разбудил хозяйку. Сержант шагнул к окну. Фонари таинственно подсвечивали профиль улиц. Вдали неясной мыслью мелькнуло авто.
- Вот что, - Прогонов взял со стола пустую бутылку, подобную дневной. - Я сейчас спущусь вниз и встану, а ты по моему сигналу бросишь ее. Понял? Бросишь в окно.
- О! Я понял! - загорелись пьяные глаза. - Следственный эксперимент!
Прогонов усмехнулся.
- Вроде того. Откуда кидать-то будешь?
Мужичонко засуетился.
- Вот отсюда! С этой черты! Манька отсюда и пустила!
- Договорились, - Прогонов отдал ему бутылку и вышел.
Он сбежал по ступенькам и хлопнул дверью подъезда. Темная всклокоченная голова уже караулила в окне. Прогонов встал туда, где стоял днем. Наверху терпеливо ждали. Высунулась и вторая голова.
- Давай! - махнул сержант рукой.
Голова мужичка исчезла, а Маньки еще торчала. Потом исчезла и она. Прошло несколько томительных мгновений. Руки он держал на изготовке, но бутылки не было. Видно, недоумок чего-то не понял.
Бутылку он все же увидел, но совсем коротко - перед самым глазами, когда она миновала кордон рук. Мозг осветился яркой фантастической вспышкой: Вот оно! Остальную и главную часть Истины сержант не успел измерить своми маломерными земными мыслями, пучок которых оборвался как паутинка.