В среде творческих людей одной и самых болезненных тем является связь между качеством и известностью литературного произведения. Среди причастных к литературе нередки разговоры о прискорбности того положения, когда, многие тексты становятся популярными незаслуженно, а еще большее количество талантливых произведений прозябают в безвестности.
В обществе пока еще господствует идеология, в соответствии с которой славы достойно лишь талантливое, а талант обязательно должен вознаграждаться если не доходами, то хотя бы славой, и что читающей публике - если она все-таки считает нужным читать - необходимо и полезно узнать о, по возможности, большем количестве талантливых авторов. Данная идеология часто является руководящей идеей в деятельности социальных институтов – редакций, издательств и жюри литературных премий. И хотя эта идея вполне отвечает нашим представлениям о справедливости, однако она не должна загораживать для нас того факта, что известное литературное произведение может выполнять очень важные культурные функции не благодаря своим достоинствам, но просто в силу самого факта своей известности. Причем выполнять эти функции известные литературные произведения могут только тогда, когда их сравнительно не много – то есть существует количественный предел, дальше которого наращивание корпуса известных в данной культуре книг нецелесообразно.
Круг общеизвестных книг выполняет функцию мифологии данного общества, а мифология - это стержень культуры и интегратор коммуникации. Сам факт, что два не знающих друг о друге человека читают одну и туже книгу означает, что они как бы находятся в общении друг с другом – ведь в их сознании имеется общий элемент, а именно в возникновении такого рода общих для разных сознаний элементов и заключается сама идея общения.
Чем больше одних и тех же книг читали два человека, тем более общим языком они обладают – то есть, тем больше в их языке одинаковых ассоциативных цепочек, метафор и символов, а общий язык - это все-таки важное условие взаимопонимания и взаимного общение. Кроме того, общие книги создают общие темы для разговора. Можно сказать, что книга прокладывает между двумя людьми особого рода потенциальный канал коммуникации. Но для того, чтобы в обществе было много таких создаваемых книгами потенциальных каналов, нужно, чтобы была достаточно высока вероятность, что два разных человека прочтут одну книгу - иными словами, в обществе должны быть известные, популярные книги.
Кроме того, общие литературные памятники связаны со сплочением и самоопределением наций: с определенной точки зрения, русские – это те, кто знает Пушкина и Достоевского, и считает их «своими» писателями. Нет нужды говорить, что существование корпуса канонических текстов может иметь большое значение для многонационального имперского государства, претендующего на то, чтобы интегрировать разные национальности в рамках «имперской» культуры.
Точно также, общий корпус прочитанных книг способствует сплочению сословия образованных людей, интеллигенции, знание канонических текстов и использование в речи реминисценций из них сплачивает «образованный класс», одновременно выделяя его из остального общества. В этом качестве, известные книги выполняют не столько какую-либо практическую, сколько именно отграничительно-идентифицирующую функцию, такую же, какую в свое время в русском дворянстве выполнял французский язык. Здесь стоит заметить, что чтение очень часто заполняет досуг, но если человек для заполнения своего досуга выбирает именно известный текст, то делает он это часто именно для того, чтобы совместить приятное с полезным: «такие тексты надо знать «каждому образованному человеку», и в том числе для того, чтобы не демонстрировать свое невежество в разговоре с другими образованными людьми. Таким образом, известный текст оказывается инструментом идентификации сословного статуса, и как всякий различитель такого рода, она должен быть известным и общепринятым. Если дворянин отличается по простолюдину по одежде, то это должна быть типичная одежда дворянина, точно также и корпус текстов, чтение которого необходимо «всякому образованному человеку» должен обладать признаками стандартности.
Само образование во многом нужно не столько для того, чтобы снабдить человека полезными навыками, сколько для того, чтобы объединить сообщество получивших образование единым мифологическим содержанием. Этот факт тем более неоспоримый, что ретроспективно огромное количество преподаваемых прежде в школах и университетах знаний оказывается либо не нужным, либо не практичным, либо прямо ложным – однако ложность или непрактичность знаний отнюдь не уничтожала их функцию как источника и скелета существующей в данном обществе культуры.
Там где образуются хоть сколько-нибудь замкнутые сообщества образованных людей – там образуются и более или менее замкнутые совокупности обсуждаемых текстов. В соответствии с этим, в той степени в какой отдельные поколения внутри общества обладают сознанием собственной корпоративной исключительности – у них образуются разные тексты-идентификаторы. Старое и новое поколение «не понимают друг друга» именно в том смысле, что они говорят о разных книгах - (а также – о разных музыкальных группах, песнях и фильмах). Поэтому, весьма характерный и закономерным представляется поступок Кирсанова-старшего в «Отцах и детях»: пытаясь установить контакт с новым поколением, он просит у сына «новую» книгу – сын, соответственно, дает ему книгу материалиста Бюхнера.
Наконец, известные литературные произведения являются очень важным методологическим инструментом в руках общественной, философской или гуманитарно-научной мысли: последняя, может развиваться в форме создания новых интерпретаций прежних, канонических текстов. Новая идея может войти в общественное сознание в форме нового понимания старого романа или трактата, не говоря у же о том, что известная всем мифология поставляет общественной мысли материал для бесконечных иллюстраций. Нет никакого сомнения, что полемика вкруг известных литературных произведений очень часто была важнейшей формой общественных дискуссий.
В современной культуре вычленять из потока публикуемого достойные известности шедевры пытаются с помощью литературных премий. Институт литературных премий обладает тем замечательным свойством, что призван выполнять в отношении литературы сразу две функции в нерасчлененном виде. Жюри литературной премии обязано выбрать лучшие литературные произведения, но сам факт решения жюри должен делать эти произведения известными. Премии побуждают издательства увеличивать тиражи отмеченных произведений, фокусируют на них интерес критиков и стимулируют читательский спрос. Но поскольку качество произведение литературы есть все-таки дело субъективное, а решения жюри несут на себе отпечатки не только субъективных вкусов и пристрастий их членов, но и являются результатом неких подводных литературно-политических конфликтов, то, по мнению большинства писателей и критиков, ни одна литературная премия, включая нобелевскую и букеровскую, достаться действительно достойному писателю не может. Таким образом, единственная подлинная заслуга литературных премий перед культурой заключается в том, что они делают тексты известным, структурируют литературный процесс и создают для читателей и критиков поводы сосредоточить на чем-либо свое внимание. Критерии, по которым выбирают произведения, достойные известности являются уже делом вторичным – вернее, с жюри достаточно и того, чтобы они отделяли талантливые произведения от совсем бездарных, а отделение талантливые от суперталантливых (чтобы это не значило, и как бы не мерить талант) - задача абсолютно не решаемая.
Впрочем, и эту свою функцию в системе культуры литературные премии выполняют все хуже, причем именно по причине своего избыточного усердия. Премий слишком много и они слишком трудолюбивы. Культура , которая с работоспособностью конвейерного производства пытается вобрать в свою сферу все новые и новые тексты рискует утратить собственную целостность, и превратиться из «системы» в «конгломерат», что, собственно, уже почти и произошло. Корпус обсуждаемых в культуре книг не может растягиваться до бесконечности , и причина этого элементарна – ограниченные возможности человеческой памяти. Человечество потому и ведет реестры Титанов духа и Великих гениев, что в кругозоре одного даже образованного не могут вместиться тысячи имен – в лучшем случае несколько сотен, чаще – десятков. И вот эти несколько сотен избранных и принимают на себя весь груз внимания – и соответственно славы – на какое только способно человечество, соответственно эти избранные оказываются Утесами среди карликов. Если бы человек имел память в сто раз более сильную, чем у него есть, то очень многие из тех, кто сегодня только лишь числятся талантливыми современниками гениев, получили бы куда большее значение и большую славу, различие между «гениями» и «их современниками» стали бы менее разительными, поскольку «современников» меньше бы закрывал туман забвения . Ведь что, в сущности, такое слава, как не память? Было бы больше памяти – больше славы бы всем доставалось.
Понимая все это, не удивляешься, что некоторые идеологические структуры и пытаются ограничить все образование, и вообще весь круг чтения в обществе крайне ограниченным числом книг. Относится это прежде всего к мировым религиям, которые иногда пытались свести массовую культуру только к Библии или только к Корану – недаром, по вине одной из этих двух религий (какой именно – историки спорят) – была сожжена Александрийская библиотека.
Современная культура - уже дано не Александрийская, а Вавилонская библиотека, но, тем не менее, истинная целью всякого честолюбивого писателя остается прежней: войти в число немногих обсуждаемых всеми авторов, то есть стать инструментом коллективной коммуникации.