Единство мира
В самый первый момент предпробуждения Егорушкин всегда чувствовал совершенную законченность и единство мира. Единство мира приходило к нему дивной торжествующей нотой, гармонией, вобравшей в себя все сущее, в том числе и самого Егорушкина.
Чувство это, как ни старался Егорушкин, всегда было очень кратковременным. Нота становилась громче и громче, из нее вырастала мелодия, мир отделялся от Егорушкина, и становился осязаемым. Некоторое время Егорушкин непонятным десятым чувством смотрел на него со стороны, а затем ликующей медью начинал свой полет. Мелодия преображалась в крылья, на которых Егорушкин несся сквозь звезды и световые скорости, успевая при этом разглядеть каждую молекулу и каждый штрих мироздания. Обычно в этот момент Егорушкин начинал осознавать свое собственное существование, и его полет постепенно преображался. В ушах его свистели пыльные космические ветры, а мелодия становилась узнаваемой, чаще всего это были wish you were here, полет валькирий или соло африканских тамтамов.
Иногда Егорушкин сворачивал и, не снижая скорости, пролетал сквозь время. Несколько раз он захватывал все время целиком, от сотворения мира до его завершения, но чаще ограничивался историей человеческой цивилизации, тысячей колесниц гремя по камням пылающих городов, во мгновение ока от рождения до смерти пронизывал терпеливую рисовую жизнь китайского крестьянина, видел настоящее лицо Савонаролы и заново переписывал трактат о природе вещей.
Но уже в следующий момент Егорушкин мог оказаться на бескрайнем изумрудном лугу, усеянном ромашковыми и васильковыми цветами, по которому гуляли белые и розовые звери, ни один из которых не был болен или несчастлив. Егорушкин сам становился цветком и чувствовал живительные токи, перетекающие от его корней к листьям, затем, уже пчелой, он пил эти сладкие соки и собирал с цветов их медоносный нектар.
Обычно здесь Егорушкину приходилось делать над собой усилие и не торопить пробуждение.
С этого же момента картина менялась, и Егорушкин часто видел себя с однозарядной винтовкой в руке, а десяти шагах от него, у белой стены, с завязанными глазами и скрученными за спиной руками стояли Игоряша, Руслан, Дима Голиков, Антонина Васильевна, Павел Николаевич Кувырьев, проректор по учебной части, Жолобов, Трубилина, Анатолий Вартанович и, как ни стыдно это было, бывшая жена Валя. Егорушкин заряжал винтовку и одним выстрелом в каждую грудь убивал всех, а потом стрелялся сам, но уже не из винтовки, а из старинного дуэльного пистолета. Пистолет вовсе не разносил голову Егорушкина вдребезги, а перемещал его в отдел кадров, где Вера Сергеевна, начальница отдела кадров, обнаженной стояла на коленях и умоляла Егорушкина трахнуть её так, как он сам захочет. Егорушкин сжимал ее волосы и, наконец, сжалившись над этой похотливой сукой, снисходил и трахал ее так, как хотел в этот момент, чаще всего в грубой анальной позиции.
Тут обычно появлялась секретарша Виолетта в кожаных брючках, мушкетерской шляпе, и с голой грудью, и уже сам Егорушкин ползал перед ней на брюхе, его мошонка сжималась и морщилась на затоптанном полу, а она ставила ему на спину острые железные каблуки.
После этого все начинало ветвиться и Егорушкин, уже подрагивая веками, вполне мог обнаружить себя в кресле начальника отдела, а Анатолий Вартанович, склонившись, почтительно ожидал, пока Егорушкин подписывал приказы об отпусках, месячный план продаж, увольнения и премиальные. «Очень плохо» - обязательно бросал Егорушкин, отодвигая бумаги, и полное тело Анатолия Вартановича от этого крупно и студенисто вздрагивало.
Иногда Егорушкин удавалось возглавить армию принца Конде и свергнуть с престола династию Бурбонов, или нанести ядерный удар по Соединенным Штатам, потеряв при этом лишь Москву, Санкт-Петербург и еще несколько городов в европейской части страны, или собрать в девятом круге всех черных драконов, но чаще он не мог удержаться от того, чтобы чуть пошевелиться.
Стоило Егорушкину хотя бы чуть пошевелиться, как он необъяснимым образом начинал хотеть есть, при этом он успевал еще увидеть себя перед скатертью, на которой свежо громоздились греческие салаты, настоящая паста со спелыми томатами, пармезаном и пармской ветчиной, жареные с орехами баклажаны, буженина в горячей блестящей фольге, тарталетки с авокадо, норвежским лососем и креветками, красные пуркарские вина и даже маленький графинчик ледяной водки. Егорушкин обычно начинал с буженины, обязательно ел баклажаны и пасту, и, к сожалению, никогда не успевал выпить водки и попробовать тарталетки с авокадо, лососем и креветками, и не оттого, что наедался, просто успевал к концу трапезы еще больше проснуться, и скатерть сама собой исчезала.
Тут Егорушкин, независимо от того, открывал он глаза, или лежал с закрытыми, уже не мог увидеть ничего, кроме сущих мелочей вроде нового пылесоса, чудесно поглаженной кучи белья, сверкающей тефлоновой сковороды или продолжения фильма про семнадцать мгновений весны.
После этого Егорушкин окончательно просыпался и несколько минут улыбался сам себе.
Затем поднимался и завтракал, брился, чистил зубы, спешил в учреждение, здоровался в коридорах, выдвигал и задвигал назад ящики письменного стола, ел котлеты с гречневой кашей, стараясь не вздрагивать, слушал распоряжения Анатолия Вартановича, писал бумаги, висел в троллейбусе и покупал домой пельмени.
Вечером обязательно брал истрепанную брошюрку о технике самогипноза и ложился в постель. Перед сном Егорушкин ничего не ел, и вообще пил много фруктовых соков, изводя на это почти четверть зарплаты, не волновался и своевременно дрочил в унитаз, не дожидаясь полового напряжения, для того, чтобы хорошо спать все девять часов.
Предсонное состояние обычно начиналось с разных пустяков: нового крема для чистки зимних ботинок, окончания зимы и цветения деревьев под окном, предстоящей поездки в отпуск.
Затем Егорушкин осторожно заныривал немного глубже и видел себя в соломенной шляпе на берегу широкой и спокойной реки. У его ног догорал костер, а в котле шипела густая осетровая, с луком и корнем петрушки уха. Егорушкин пробовал умопомрачительно вкусную уху длинной деревянной ложкой и подбрасывал в нее перец и лавровый лист, нарезая при этом широкие ломти ароматного горячего хлеба.
Чуть дальше мирное созерцание Егорушкиным реки подверглось враждебному нападению, и, неведомо откуда взявшейся однозарядной винтовкой Егорушкин метко отстреливался от врагов, зашедших со всех трех сторон, а когда те обратились в бегство, храбро их преследовал, и, взяв одного из них в плен и сдернув повязку с лица, увидел, что это молодая красивая девушка. Девушка просила не убивать ее, и Егорушкин дал ей шанс, вытащив из штанов член и пообещав сохранить ей жизнь лишь в том случае, если это будет самый лучший минет в его жизни. Девушка причмокивала и старалась, и Егорушкин, уже зарядив и приставив к ее голове винтовку, вдруг поднял ствол и выстрелил в воздух, потому что лучше в его жизни действительно ничего не было. Он разрешил ей уйти, но она захотела остаться, и они, обнявшись, вместе ели сладкую осетровую уху, раскусывая жгучие горошины, и смотрели на течение широкой спокойной реки.
Прямо с берега Егорушкин легко взмыл ввысь и мгновенно увидел всю землю от начала до конца. Легким усилием он предотвратил землетрясение в Перу и помог разрешиться от бремени Хаши Синал Иугади, все четверо детей которой благополучно выжили.
Чуть глубже Егорушкин нырнул во время, но на этот раз его взор почему-то прочертил эпопею гончарных изделий. Егорушкин увидел превращение руками горбатого шумера кома глины в поднос для собранных орехов, вырезанную из кленового дерева грубую кельтскую чашу, попробовал на вкус вино из египетских канабисов, греческих амфор и сравнил его с вином иудейских жертвенников и скифских караванов. Молнией сверкнул на лакированных вазах строгий римский орнамент, вдребезги разбитый полчищами новой Европы, лютней пропели причудливые бокалы Капетингов и Каролингов, изящно зазвенела севрская и саксонская хрупкость.
Вдруг ударила пушка и Егорушкин увидел себя со шпагой в руке во главе взвода алых камзолов. Площадь была заполнена до предела, сзади него высились девять гильотин, на которых, со скрученными за спиной руками лежали Игоряша, Руслан, Дима Голиков, Антонина Васильевна, Павел Николаевич Кувырьев, проректор по учебной части, Жолобов, Трубилина и Анатолий Вартанович. Вали, бывшей жены, на этот раз не было, и Егорушкин махнул шпагой едва ли не с облегчением, и первая гильотина тут же отрубила голову Игоряше.
Конца экзекуции Егорушкин дождаться не смог, парижские булыжники стремительно ушли из под его ног, крыльями взметнулась музыка, и Егорушкин полетел сквозь мироздание, брезгливо убирая метеориты и галактики со своего пути.
В конце его полета галактики и вселенные робко сбились в кучу, и Егорушкин устало обернулся.
И это все? – спросил он. Да, это все, - скромно сказали галактики и вселенные.
Егорушкин сумел удержаться от усмешки. Галактики и вселенные тихо приблизились и покорно слились с ним в одно целое. И уже изнутри этого Целого зазвучала дивная торжествующая нота, гармония, вобравшая в себя всю суть мироздания, включая самого Егорушкина, но как он ни старался, это чувство всегда было очень кратковременным.