IV. Михайловское.
1.
В деревне за Пушкиным был учрежден тайный надзор, а настоятель соседнего монастыря – игумен Иона был назначен его духовным пастырем. Монастырь этот когда-то был очень богат, но к началу XIX века обнищал и, став заштатной обителью, служил местом ссылки провинившихся монахов. Иона пытался было навести порядок среди своей паствы, но столкнулся с такой дикостью, что пришел в отчаяние. Он завёл дневник, в котором описывал свои несчастья.
Дневник игумена Ионы.
20.5.1824 г.
Пришел отец Василий в церковь к вечернему пению совсем пьяный, в продолжении коего силы его так ослабели, что он едва мог кончить служение. Не вечерня получилась, а комедийный феатр. После сего сел он на скамейку около святого престола, потом встал, затрясся, аки бес пред заутренней, и испустил ... ! Все видели и никто не возмутился, потому что не такое еще видели прихожане.
25.5.1824 г.
Вчера в святой обители и по всей Ворончанщине праздновался день святых отцов наших апостолов Петра и Павла. Обедню в Успенском соборе служил сам преосвященный епископ Псковский Евгений.
Потом крестьянин Алексей Михайлов стал умолять братию молебствием избавить от болезни жену его, а когда молебствие свершили случился обильный стол, питие и яства.
Сильно захмелев, диакон Иван Федоров стал делать неприличные соблазны, подсев к хозяйской дочери, стал песни свадебные петь и говорить скоромные речи. Я, видя сие, крикнул команду погрузить его в телегу и всем ехать к себе домой. Диакон кричал и вырывался и мы еле довезли его до Святогорья, чуть и иных монахов не растеряв по дороге. Возвратясь в обитель, скоро пошел он, Иван, на скотный двор и стал таскать за волоса послушника младого... И бысть вопль и стенания на дворе до шестого часа пополуночи, пока сей несчастный не был пойман, скручен вервием и посажен мною на цепь железную.
12.9.1824 г.
Камо пойду от скверного духа братии и от лица их камо бегу?! Ей, господи, мазурики сущие, особенно отец Иоанн Фёдоров. Он тать и разбойник первостатейный. Это его рук дело, что открыл ревизор. Сердцем чую! В Успенском соборе, в образе Успения выдран жемчуг, в венце нет камня голубого. В иконе Тихвинской богоматери нет мелких жемчужин... Вечером молился, а сам всё думал – это дело рук отца Иоанна. Почему написал в консисторию доношение о дурной нравственности отца Иоанна и о необходимости закрытия питейного дома в слободке. Оттуда и идет вся зараза и грехи моей братии. (Так еще в прошлом веке боролись за трезвый образ жизни).
14.12.1824 г.
Ох, ох, одолела темная сила обитель мою!
16.9.1825 г.
В воскресенье приходил ко мне сиделец Иван и жаловался на монаха Агафона, что он 15-го дня в субботу был в кабаке и просил вина в долг у жены сидельцевой, а как она в долг ему не давала, то он, вскоча в застойку, бил ее, изодрав рубаху и руку обкусав. В которые дни монах Агафон самовольно отлучился в слободку и дрался близ кабака с мужиками, и не был в монастыре сутки двое, сказывался больным и привезен был в телеге. Назавтра не был к заутрене, в обедню пришел пьяным, за что и был посажен при всей братии на цепь большую. Сидя на цепи, рычал, аки лютый зверь. Эх, Агафон, Агафон, страшило ты монастырское! Теперь твоим именем детей пугают, а монастырю от тебя поношение..."
Пушкин время от времени должен был приходить к игумену и тогда Иона жаловался поэту на свою долю.
-Говорят, что я своекорыстен, люблю подношения, целые дни провожу в соблазнительных встречах с господами помещиками, что я жаден до вина. А кто говорит? Да все они, здешние недруги мои... Каюсь, грешен я, вкушаю и принимаю, но ума своего не теряю и сундуки мои не бренчат златом.
Жалобы были долгими, скучными и утомительными, но поэт с подобающей обстоятельствам физиономией выслушивал Иону и кивал головой, забавляясь при мысли, что священнослужитель исповедуется безбожнику.
Узнав, что 11 января 1825 г. к Пушкину приехал его лицейский друг, Иона пожаловал в Михайловское. Увидев своего духовного пастыря, Пушкин быстро положил на стол Четью-Минею и сделал вид, что читает. Не успел Иона открыть дверь, друзья подошли под благословение, а затем Александр Сергеевич предложил настоятелю откушать чаю с ромом. Игумен для вида отказался, но после повторного приглашения с удовольствием сел за стол. Поговорив о жизни и изрядно угостившись, он ушёл. После этого Пущин рассказал другу, что является Тайного Общества, а недавно принял туда Рылеева, автора нашумевшего стихотворения "К временщику", в котором даже цензура побоялась узнать всесильного Аракчеева. Кроме того он передал Пушкину письмо от Рылеева и несколько его произведений. С этого началась переписка поэтов.
2.
Пушкин считал, что скука – принадлежность мыслящего существа, однако в больших дозах она действовала ему на нервы и чтобы внести разнообразие в свою жизнь он изредка заглядывал в Вороническую церковь. Привлекала его туда возможность поспорить со священником Илларионом Раевским, которого местные жители называли поп Шкода.
Иногда поэт приглашал священника к себе и в застольной беседе они просиживали до ночи. После этих визитов поп возвращался домой мрачнее тучи и если его дочь Акулина спрашивала, что случилось, он в сердцах бросал шапку о земь и говорил: "Поссорился я с михайловским барином, да так поссорился, что и ушел не попрощавшись!"
– Почему?
– Да он мне всё книжку богопротивную совал, почитать просил. Тьфу, мерзость, даже и вспоминать противно.
А через несколько дней Пушкин сам подъезжал на коне к его дому и стучал плеткой в окно.
– Зови отца, поповна, – весело кричал он Акулине Раевской, – я с ним мириться приехал.
Обрадуется Шкода Пушкину, встретит его у себя, как положено, а потом, когда с ответным визитом к Александру Сергеевичу пойдет – опять то же самое.
Только однажды Пушкин удивил отца Иллариона своей набожностью, заказав обедню за упокой души раба божия боярина Георгия. Таким образом он отдал дань уважения великому английскому романтику Джорджу Байрону, а чтобы поп Шкода не заблуждался на счет его собственной набожности, Пушкин через несколько дней вписал в поминальник своей няни "новопреставленного священнослужителя Лариона". Арина Родионовна была неграмотная и, ничего не подозревая, отнесла поминальник в церковь. Там она заказала просвирки и отдала всё ктитору.
Подошло время поминовения. Илларион Раевский стал читать, сначала за здравие, а потом – за упокой. Читал скороговоркой, чтобы кончить побыстрей: "Ещё помолимся о преставившихся рабах божьих Аграфене, Якове и Анастасье". А как дошел до записи Пушкина, так и поперхнулся. "Эва, пакость какая, – подумал поп,– не иначе, бес написал". Посмотрел по сторонам: не заметил ли кто заминки? Да где там, нудное пение его никто и не слушал, каждый думал о чем-то своем: один о детях, другой – о хозяйстве. Только михайловский барин наблюдал за каждым его движением. Он стоял на паперти и делал вид, что молится, а сам чуть не умирал со смеху. Понял поп, чья проделка, откашлялся, да как загудит на всю церковь: "А еще помолимся о новопреставленном рабе божием, боярине Александре", а Пушкину из-под полы огромную дулю показал: нако-ся, мол, выкуси! "Новопреставленный" же, не в силах больше сдерживаться, пулей выскочил из церкви и разразился громким хохотом.
3.
Архимандритом Снетогорского монастыря в Пскове был Евгений Казанцев, человек прекрасно образованный, читавший курс философии в Петербургской духовной семинарии. Он интересовался литературой, сам баловался рифмами и, конечно, хорошо знал недавно вышедшую первую главу романа "Евгений Онегин". Архиерей был горячим почитателем Пушкина и пригласив его к себе не только показал поэту закрытую для всех ризницу, но и позволил себе несколько двусмысленных острот по поводу своего сана. Вернувшись домой, Пушкин написал Вяземскому "уморительное письмо", но, поразмыслив, отправлять его не стал: слишком уж свежи в его памяти были последствия шуток в Петербурге и излишняя откровенность в Одессе. Из всех каламбуров в послании к другу сохранился лишь один, дозволенный: "... отец Евгений принял меня как отца Евгения" (Онегина).
Архиепископ был настроен к поэту доброжелательно и хотел продолжить знакомство, а при случае дать ему "переправить свои стишки-с", но Пушкин деликатно отклонял его настойчивые приглашения. Он предпочитал Михайловское, где всё время мог оставаться самим собой и не думать о том, что и как говорить своему собеседнику. Там если ему не писалось, он катался верхом, если не хотелось кататься – играл на биллиарде, а когда не было настроения заниматься ни тем, ни другим, ни третьим – читал.
Книги были для него не только духовной пищей, но и возможностью забыться. За два года михайловской ссылки Александр Сергеевич перечитал "12 подвод книг". Изгнание явилось для него настоящим университетом, но оканчивать его вдали от друзей было очень трудно. В долгие зимние вечера, когда за окном выла вьюга и большую часть времени приходилось проводить дома при свечах, Пушкина одолевали мрачные мысли.
Он знал, что участь поэта была трагична во все времена. Настоящий гений по самой природе своей не может мириться с несправедливостью, а власть имущие не могут обойтись без нее. Именно поэтому истинные певцы расплачиваются за правду своей свободой, а иногда и жизнью. Так было с Овидием в Риме, с Андреем Шенье во Франции и с ним, Пушкиным, в России. Все они, жившие в разных странах и в разное время – братья по духу. Особенно близок Пушкину был французский бард. Он не побоялся выступить против казни Людовика ХVI, вызвав тем самым подозрения якобинского правительства. Его обвинили в заговоре и казнили всего за два дня до падения диктатуры Робеспьера.
Пушкин так ярко представлял себе трагическую смерть А. Шенье и особенно последние часы его жизни, что эта картина заслонила его собственное несчастье. Он начал описывать ее, увлекся и настолько вжился в образ приговоренного к смерти, что уже не отличал себя от своего героя. Андрей Шенье в стихотворении высказывал его собственные мысли и его самые сокровенные желания.
Гордись и радуйся, поэт,
Ты не поник главой послушной
Перед позором наших лет.
Ты презрел мощного злодея,
Твой светоч, грозно пламенея,
Жестоким блеском озарил
Совет правителей бесславных.
Твой бич настигнул их, казнил
Сих палачей самодержавных.
Твой стих свистал по их главам.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Гордись, гордись, певец, а ты, свирепый зверь,
Моей главой играй теперь:
Она в твоих когтях. Но слушай, знай, безбожный:
Мой крик, мой ярый смех преследует тебя!
Пей нашу кровь, живи, губя!
Ты всё пигмей, пигмей ничтожный,
И час придет, и он уж недалёк.
Падешь, тиран!..
Уважаемые читатели!
Недавно у меня вышла книга "Римские каникулы", которую можно приобрести:
http://www.wwww4.com/com/?bn=8651428
Мой роман «В старом свете» вошёл в "длинный список" премии им. Бунина 2015 г. Первая глава романа размещена на этом сайте. Приобрести книгу можно на OZON.RU:
http://www.ozon.ru/context/detail/id/29727272/
Жители США могут приобрести книги у автора. Цена $10 с пересылкой. Адрес: v_vladmeli@mail.ru