Карстовые пещеры в Новом Афоне вымыты подземными водами в толще одной из окрестных гор. Обнаружили их сравнительно недавно (после войны уже) и случайно через дыру и очень узкий лаз где-то в верхней части горы. Теперь туда водят экскурсантов, и всё для этого приспособлено. Посетителей доставляют от начальной станции, напоминающей станцию метро, в открытых вагонеточках по узкоколейной железной дороге через тоннель к первой из пещер, а далее в течение часа из пещеры в пещеру толпу ведёт экскурсовод, включает цветную подсветку и музыку (орган, записанный на плёнку), рассказывает об истории открытия, исследования и благоустройства пещер. По маршруту проложены мостки, в опасных местах огороженные перилами.
Объёмы пещер грандиозные, ощущение фантастического не покидает всё время, пока там находишься, и удачно усиливается музыкой и эффектной разноцветной подсветкой, попеременно включаемой из разных мест, в результате чего одна и та же пещера с нагромождениями камней, производящими впечатление скульптур, смотрится совершенно по-разному. И друг на друга пещеры не похожи, отсутствует ощущение однообразия. Тут сталактиты, там сталагмиты, местами мостки повисают над подземными озёрами, мерцающими где-то далеко внизу, а потолок теряется вверху, и глубина озера больше расстояния от его поверхности до потолка, измеряемого иногда десятками метров.
Проходы же между пещерами чаще всего узкие и низкие (по сравнению с самими пещерами - залами высотой в трёх-пятиэтажный дом). Музыка - Бах, главным образом, причём акустика прекрасная - усиливает ощущение потусторонности, да ещё темнота и прохлада, когда снаружи ослепительное солнце и жара. Сама толпа, конечно, раздражает, всегда найдутся резвящиеся дурачки, портящие настроение, и всё же... Мне очень понравилось.
А Володя Клименко, как и многие, заразился праведным образом жизни: вставал раньше всех, бегал, делал зарядочку, купался в море, а потом в бассейне, где вода была с подогревом. Окунался в море несколько раз и я, вода бодрила, но часто повторять эту процедуру не тянуло, а в бассейне я так ни разу и не искупался. Зато кофейком баловался раза по три в день, и без вина ни один вечер практически не обходился.
Именно на этой Школе в разговорах в нашей комнате по поводу услышанного на лекциях и в дискуссиях ребята прониклись идеей - чтобы быть в лидерах, надо делать глобальную трёхмерную модель, и склоняли к этому меня, а я говорил:
- Рано ещё. Надо сначала вырасти по-настоящему на одномерных моделях, тем более, что мы далеко ещё не исчерпали их возможностей. К тому же глобальную модель надо делать всем скопом, и делать придётся долго, а вам всем нужно защититься сначала, после чего можно и за такую задачу браться. А в ходе создания такой модели защищаться трудно, почти невозможно: индивидуальные результаты пойдут не скоро.
Хотя я таким образом и сбивал пыл со своих бойцов, их стремление делать большую коллективную задачу меня в душе, конечно, очень радовало.
Кстати, на Школу мы привезли с собой для распродажи несколько пачек того самого сборника "Вопросы моделирования ионосферы", который Гострем хотел сделать юбилейным в свою честь, и который лишь недавно - в конце прошлого, 1975-го года - вышел, наконец, из печати. В сборнике преобладали наши работы с результатами, хотя уже и слегка устаревшими, но зато подробно изложенными. В своём выступлении в дискуссии по лекции Полякова я сослался на работы этого сборника, а заодно и объявил, что желающие могут купить его в нашей комнате. Реклама получилась эффективной, желающие толпами повалили к нам, и всё, что привезли, мы за три дня распродали.
Результатом этой акции явилось то, что в конце школы Бенькова сообщила мне, что со мной очень хочет познакомиться и побеседовать доктор Вагнер из ГДР. Им оказался высокий представительный мужчина лет сорока, общительный, весёлый, но в то же время и очень деловой, хваткий, напоминающий чем-то Распопова, а чем-то и Гострема. Доктор Вагнер заведовал отделом физики Солнца и магнитосферы Центрального института солнечно-земной физики (Института Генриха Герца) в Потсдаме. С ним были две его сотрудницы: маленькая Ингрид Бест, моего примерно возраста, и симпатичная Гудрун Йоханинг с тонкой фигурой и выразительными серыми глазами чуть навыкате, лет двадцати семи.
Мы уселись в вестибюле культцентра за круглым столиком, и часа два, если не больше, я им добросовестно рассказывал о наших работах, последних результатах и планах на будущее. Интерес у немцев был явно неподдельный. Женщины тщательно конспектировали всё сказанное мною, просили говорить помедленнее, часто переспрашивали в непонятных местах. По-русски они, чувствовалось, понимают неплохо, но сами говорить стесняются, речь получается очень скованная и корявая. Тем не менее мы, похоже, вполне понимали друг друга, а Вагнер так тот вообще очень прилично говорил по-русски. Что касается меня, то местами и я пытался вспомнить кое-что из немецкого, в котором не практиковался со студенческих времён, но особого толку от этого не было. Кстати, все они владели и английским, но и здесь я особенно-то пойти им навстречу не мог по той же причине отсутствия разговорной практики, так что обходились русским.
Вагнер пояснил мне, что они тоже собираются строить свою модель "а ля Штуббе", и наш опыт в этом деле, о котором они узнали из пресловутого сборника, их очень интересует. Сам он скрупулёзно во всё вникал и демонстрировал приличную эрудицию, и дотошность их всех выглядела наглядной иллюстрацией немецкой пунктуальности в отношении к делу. Вагнер нашей беседой остался очень доволен, подарил мне свои препринты и просил выслать им оттиски всего, что у нас опубликовано, а также регулярно посылать, что выйдет ещё. Он очень много говорил о кооперации, о сотрудничестве "в рамках КАПГ", где он играет какую-то руководящую роль. Я вежливо кивал головой, но для меня это были всё общие, пустые фразы, хотя нельзя сказать, что я не был вовсе польщён таким вниманием.
Завершалась школа могучим аккордом на банкете - Оперой про Школу, которую ставил коллектив энтузиастов во главе с Даниловым и Казимировским, юмористом из СибИЗМИРА, недавно защитившим докторскую диссертацию. Арии и хоровые сцены звучали на популярные мелодии, преимущественно из оперетт, тексты, отражавшие актуальные проблемы физики ионосферы и собственно Школы, сочиняли Данилов, Казимировский и Галкин (СибИЗМИРовский Учёный секретарь). Толстяк Эдик Казимировский был ведущим Оперы, арии исполняли Данилов и Андрей Михайлов из ИПГ, высокий, худощавый, спортивного склада и мрачноватого вида парень, чуть помладше меня. Хором весьма квалифицированно руководил Андрей Галкин, в хористы набирали желающих из числа приглашённых для дискуссий.
Отрывки из Оперы, которая с видоизменениями переходила из Школы в Школу, я слышал ещё в 1974-м году в Ростове на банкете после окончания конференции по физике ионосферы, и тогда они мне очень понравились, я приставал к Михайлову с просьбой переписать тексты, да он так и не переписал. Кажется, тогда он обиделся на нас с Лёнькой Захаровым из-за того, что мы отказали ему в просьбе передать нашу программу модели нейтральной атмосферы (Яккиа-70 или 71), а мы, действительно, пожадничали: как это так - мы делали, а он будет с её помощью результаты гнать! Причём Ленька-то склонялся передать программу, а я его отговорил - сам же, мол, защищаться на этом собираешься!
Михайлов работал под непосредственным началом Иванова-Холодного, и, когда с тем связался Никитин, между Андреем и Никитиным установились довольно тесные контакты, и это в какой-то степени охлаждало моё отношение к Михайлову. Но когда он брал гитару и пел под неё, меня к нему тянуло. Тогда хорошая песня для меня много значила и сильно действовала; казалось, что хорошую песню хорошо петь плохой человек не может.
Возвращаясь в Сочи, - почему-то в хористы пригласили и меня. За несколько дней до окончания Школы начались репетиции - спевки под руководством Галкина. Тут уж Оперу пришлось чуть ли не всю наизусть выучить, и не раз пропеть, что доставило мне большое удовольствие и сблизило со всеми участниками Оперы, большинство которых составляли иркутяне. Репетиции не афишировались и проводились изолированно от большинства слушателей Школы с тем, чтобы произвести наибольший эффект на банкете, что в полной мере и удалось. В очередной раз Опера всем понравилась и достойно увенчала прекрасное и так мероприятие - Школу.
Вот кое-что из сохранившихся у меня текстов Оперы.
Куплеты ветеранов Школы ("Красотки кабаре")
Мы любим совещанья,
Научные собранья,
Любить науку - выше счастья нет! Да, нет! Да, нет! Да, нет!
Конференций много,
И есть ещё дорога
На семинары, съезды и Совет, Совет, Совет...
Спорить не берусь я,
Здесь дело лишь во вкусе,
Но нами всё, конечно, решено.
И влечёт нас раз в три года
Неизменно лишь одно -
Горы, солнце и погода -
Всё, что здесь дано.
Нам это всё не ново,
Мы все давно готовы
И ждём (начальству на беду),
Когда путёвки в Сочи нам дадут.
О, в "Спутнике" Школа, уже который раз,
Ты создана нам для развлеченья,
К чему плазмосфера - она не для нас,
Нам чужды дискуссий сомненья...
О, в "Спутнике" Школа, уже который раз,
Мы ждём тебя каждые три года!
Программу можно изменить,
Но в залы нас не заманить,
Какая б в Сочи ни была погода...
Хор положительных слушателей (хор девушек из "Аскольдовой могилы")
Каждый день с утра до ночи,
Как приехали мы в Сочи -
Мы конспекты пишем, пишем,
Всё стараемся понять!
Об одном мы лишь мечтаем:
Как бы нам побольше знать!
Только жаль, что мало формул,
И к тому же гасят свет,
Слишком часто гасят свет...
Ария приглашённого для дискуссии ("Мой любимый старый дед...")
Я в науке много лет,
Приобрёл авторитет,
Для дискуссии, друзья,
Приглашён на Школу я!
Приглашенью рад я был,
Прелесть Сочи не забыл,
Но явившись в первый день,
Вдруг почувствовал я лень...
Ну, зачем, ну, зачем,
Ты ответь -
В тёмном зале
Сидеть?...
Ну, зачем, ну, зачем
Выступать?
Лучше мне по горам погулять!...
Всё, что в зале говорят,
Я давно забыть бы рад
Хоть на несколько недель
В этот солнечный апрель!...
Ария оператора диапроектора ("Раз возвращаюсь к себе я домой...")
Раз возвращаюсь к себе я домой -
Лев Ерухимов стоит предо мной,
Очень у Лёвы решительный вид.
"Ты - оператор!" - мне он говорит.
Левая, правая, где сторона?
Не перебрал ли ты, Лёва, вина?
Но отвертеться мне не удалось
И за проектор усесться пришлось.
Слайды я вставил, включаю и - вот -
Рамку заело, она не идёт...
Левая, правая, - время не ждёт,
Рамку заело, она не идёт...
Лектор кричит мне: "Второй от конца!"
Нервно я пот вытираю с лица.
Левая, правая, где сторона?...
Точки нерезко, а ось не видна.
Левая, правая, где сторона?
Точки нерезко, а ось не видна.
Ночью, в кошмаре, мне снилась жена.
"Третий сначала!" - кричала она.
Левая, правая, где сторона?
Что же мне делать, ведь ось-то одна?...
Левая, правая, где сторона?
Что же мне делать, ведь ось-то одна?..
Ария лектора (В.М. Поляков) ("Простите пехоте...")
Решения были -
Всегда я диффузией всё объяснял.
Вы, верно, забыли -
Гибридных моделей я раньше не знал.
Поверьте, поверьте,
Я трубку, ей-богу, не стал бы решать:
По мне хуже смерти -
Условий граничных корректно не знать.
Простите погоде,
Когда проливные дожди она льёт.
Простите природе,
Что точных ответов она не даёт.
Проверьте на деле
Любые теории области F.
По части моделей
Проблем очень много, их хватит на всех.
Ария лектора (Э.С. Казимировский) ("Тихо и плавно качаясь...")
В ритме планеты качаясь,
Связаны тесно слои.
Я до сих пор удивляюсь,
Что связей не нашли.
Чтобы модели построить,
Надо динамику знать.
Я вам готов всё устроить,
Чтоб ветры измерять.
Дам я вам мало ответов,
Больше вопросов пока.
Лекция краткая эта
И странная слегка.
Как говорил Аристотель,
Истину трудно найти.
Я в многолетней работе
К ней пролагаю пути.
Ария того же лектора на предыдущей Школе
("А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер...")
На всех высотах в атмосфере дует ветер,
Нейтральный ветер, ионный ветер.
За этот ветер по Союзу я в ответе,
И с ветром за границу вылетал.
Сделай, ветер, полезное дело,
Дай мне доктором стать поскорей,
Ведь сердце загорелось
И очень захотелось
Догнать и перегнать друзей! ...
Ария В.М. Полякова на предыдущей Школе
("Славное море, священный Байкал...")
В области F, дорогие друзья,
Много процессов на йоны влияет.
Только учесть их пока что нельзя -
Наших машин не хватает.
Я позабыл свои слайды забрать,
Вот получилась какая картина.
Мне остаётся лишь вам показать
Сложные функции Грина.
Ария Б.Н. Гершмана ("Из-за острова на стрежень...")
Поперёк магнитных линий
Ветром в путь увлечены
Бодро движутся ионы
В поле звуковой волны...
Нестабильность нарастает
И даёт на всё ответ,
Лучше нас никто не знает,
Как возник электроджет.
Ария Я.И. Фельдштейна ("Ревела буря...")
Была суббуря, ток крепчал,
Магнитосфера колебалась.
Поток всё глубже проникал,
Ионосфера возмущалась.
Немало в Школе есть людей,
Что знают всё на белом свете,
Но в отношении полей
Мы все как маленькие дети.
Ария Г.С. Иванова-Холодного ("Как много девушек хороших...")
Как важно "ку" иметь значенья,
Без них теории не жить.
Нам неплохие вычисленья
Удалось осуществить и доложить.
В книге о Солнце и ионосфере
Дали давно мы величины "ку".
Верить им можно даже в большей мере,
Чем результатам, что измерения дают.
Слой Е неясно в полной мере
Чем образован по ночам,
Но лишь в корпускулы мы верим,
Нy, а вы поверьте нам, да, только нам.
В книге про Солнце и ионосферу
Дали давно корпускул мы поток.
Вот вам весьма хорошие примеры,
Как электроны дают энергии приток.
Куплеты оргкомитета ("Карамболина")
Постепенно затихает корпус наш ночной,
В коридорах погасили фонари,
Но идут в Оргкомитет настырною толпой
И покоя не дают нам - хоть умри...
Превратились мы в Бюро услуг -
Сколько трудностей вокруг:
Как достать билеты нам,
Куда пойти по вечерам,
И почему на весь этаж один клозет,
И для чего же нам тогда Оргкомитет?...
"Еда дрянная!" - "Три дня одна я!" -
"И на коктейле мало всем вина! " -
"Где взять гитару?" -"Найди мне пару!" -
"А в зале плохо лекция слышна!..."
Всем что-то нужно,
Чего-то надо,
Все просят, требуют и ждут...
И есть у нас лишь одна отрада -
Удрать на пляж хотя б на несколько минут...
Трио комнаты № 150 ("Марш энтузиастов")
В самый разгар работы
К нам телевидение прикатило.
Вылез на сцену кто-то,
И доску ярким светом осветило.
Отсняли выступающих,
И в зале засыпающих,
И что-то пишущих,
И плохо слышащих,
И как вопросы задают.
Ну, а потом отправился Данилов
К редактору, чтоб текст согласовать.
Ждём озабоченно -
Дело ведь к ночи-то,
И без него пришлось ложиться нам спать...
А в девятнадцать тридцать
Набился сразу полный холл народа.
Во весь экран девица,
Но неприятности такого рода:
Антенна не работает,
Народ ногами топает,
Хлопочет Лева,
Но всё фигово,
И на экране пустота...
И вот опять отправился Данилов
К директору - в чём дело - выяснять.
Пусть попытается,
Пусть развлекается, -
Мы без него уже привыкли вставать...
(Описан реальный эпизод, как нас сняло телевидение, но посмотреть себя по телевизору нам не удалось по причине внезапного отказа антенны.)
175
В мае к нам приехала моя мама. В День Победы гуляли с ней, Сашулей и Митей, восседавшим в коляске, по пустынному тогда ещё, только проложенному Московскому проспекту, вдоль Прегеля под эстакадным мостом, мимо могилы Канта, фотографировались. Мамочка восхищалась перспективами разворачивавшегося строительства. В конце мая, как только у Иринки закончились занятия в обоих школах, мама забрала её в Севастополь.
Иринка в общеобразовательной школе, как и в Ладушкине, была круглой отличницей, а вот в музыкальной дела шли туговато: часто приносила тройки, особенно по сольфеджио, занималась без энтузиазма, порой со слезами на глазах, через силу. Но мы надеялись, что со временем она адаптируется к новым, повышенным требованиям.
Подружек в Калининграде Иринка за этот год так и не завела, хотя одна из одноклассниц, Оксана Седачёва, жила в квартире прямо над нами. А вот в Ладушкин Иринка рвалась при первой возможности - на выходные, на праздники, и там, во дворе ли измирановского дома среди старых друзей, в лесу ли или на заливе чувствовала себя вполне в своей тарелке. С бабулей в Севастополь она поехала как всегда с радостью - любила море, и с Андрюшкой они всегда обычно хорошо играли.
Ну, а мы с Сашулей решили провести лето с Митей в Ладушкине. До осени Сашуле можно было не работать - разрешался последекретный отпуск за свой счёт до года. В июне мы перебрались на дачу в Ладушкин. Перевозил нас и наш скарб на уазике сам Иванов. Поселились мы сначала в квартире Кореньковых. Юра уже укатил в горы через Новосибирск и забрал с собой Алёшку к своим родителям. Нина некоторое время жила с нами, потом тоже уехала к себе в Абакан. Когда она вернулась, мы перебрались в квартиру Саенко, которые в свою очередь уехали в отпуск.
У Саенок мы как-то ночью пережили небольшое потрясение: проснулись от ужасного грохота, как будто что-то рухнуло. И действительно, ни с того, ни с сего рухнула полка с посудой в серванте. Оказалось, что держалась она буквально на спичках, которые Саенко пучочками повтыкал в дырки заместо утерянных, видимо, держателей. Непонятно было только, что вывело систему из равновесия - не было никаких внешних толчков. Просто спички, наверное, устали.
Интересно, что спаренная кровать Саенок, на которой мы теперь спали, подпиралась посередине снизу стопками томов собрания сочинений Ленина. А дверцы шкафа грозили вот-вот сорваться с петель. Саенко утверждал, что он здесь не при чём - такую мебель выпускают. Кстати, у них это был спальный гарнитур "Чародейка", такой же как у нас, местного, калининградского производства.
В Ладушкине я ездил на работу в Ульяновку как в старые добрые времена - вместе со всеми в фургоне либо же на мотороллере, если он не барахлил. После работы часто оставался на заливе, постоять с удочкой в камышах. Почти всегда компанию мне (или я ему) составлял Саня Шевчук, работавший у нас на ЭВМ по части починки механических устройств. В электронике Саня разбирался слабовато, университет ему мало что дал в этом отношении (как, впрочем, и в остальных тоже - будь то физика или математика). Зато руки у Сани были хорошо приспособлены к ремонту механики - хоть часов, хоть мотоцикла, хоть АЦПУ у ЭВМ. Вообще же на работе Саня не горел, и его поговоркой было:
- Самая хреновая рыбалка лучше самой хорошей работы!
Саня раздобыл мне "химдым" - прорезиненный костюм противохимической защиты, в котором можно было заходить в воду аж по грудь, и мы часами простаивали в камышах у прикормленных хлебом мест, тягая плотву и слушая передачи "Маяка" из транзистора, болтавшегося у Сани на шее.
Иногда приезжал Серёжа. Он себе тоже достал где-то амуницию для рыбалки в камышах - оранжевый водолазный костюм, в котором он производил впечатление космонавта, по ошибке приводнившегося в нашем заливе. Кепочка только у него была какая-то несерьёзная. Как-то раз он попал к чьему-то дню рождения, шагимуратовскому, кажется, и разгулялся так, что только с помощью рукоприкладства к его физиономии мне удалось его утихомирить. Это был, пожалуй, период максимума наших с ним пьяных буйств, дальше дело пошло на спад, хотя всплески ещё бывали, особенно в командировках.
С дождями уже в июле в лесу появились лисички. Я возил Митю в коляске по лесу и собирал грибы. Мите исполнился год, он учился ходить, но ленился, больше любил сидеть в коляске, созерцательность его натуры уже проявлялась. Нрав у него оказался весёлый, общительный, и в Ладушкине он был всеобщим любимцем.
В начале августа из отпуска вернулись Саенки, и мы перебрались обратно в Калининград. Тут как раз приехали гости - Сашулины родители, а вскоре из Севастополя прилетела Люба и привезла Иринку, в квартире стало многолюдно и весело. Мы с тестем освоили новое место ловли карасей - озёра между улицами Нансена и Портовой, за железнодорожным вокзалом. Ловились там караси на удочку очень неплохо. Место, правда, несимпатичное, рядом товарные составы маневрируют, никакого пейзажа. Но тестю оно нравилось из-за наличия поблизости пивбара "У ворот", открытого недавно в башнях старинных крепостных ворот, из которых выходила дорога на юго-запад, в Мамоново через Ладушкин.
Пристрастие к пивным точкам обернулось для тестя тем, что у него как-то в очереди за пивом вытащили из кармана бумажник с паспортом и девятью десятками рублей. Вот тесть горевал-то! Не из-за денег, конечно, а из-за того, что в милицию придётся ходить и объясняться. Сидел два дня на диване с выпученными глазами и ни на что не реагировал - горе своё переживал.
В сентябре Сашуле нужно было уже выходить на работу, а Митю девать было некуда. В прошлом году мы дали маху. Сразу же после рождения Мити нужно было встать на очередь в ясли, а мы промешкали, потом больница, не о том мысли были, и лишь где-то в ноябре Сашуля пошла в райисполком (а ведь рядом с домом-то!), где Митю записали в очередь под номером девятьсот каким-то. В мае была ежегодная перерегистрация очереди, и мы номеров на двести продвинулись вперёд, однако стало ясно, что в этом году на место в яслях нечего и рассчитывать.
К этому времени Сашулина мама уже вышла на пенсию. Она предложила нам забрать Митю с собой во Владимир. Что же было делать? Пришлось согласиться. Бросать работу и переходить в домохозяйки Сашуле не позволяли ни склад характера, ни взгляды на жизнь. Так Митя отправился на воспитание во Владимир - в первый раз.
176
Отпуск летом я не брал (или, может, брал частично, когда гостили Сашулины родители), отгуливал (или догуливал) осенью. Собирал грибы, сооружал шкаф на нашем обширном балконе - грандиозное сооружение под банки, посылочные ящики и прочий хлам, благо для этого имелось подходящее место, огороженное с трёх сторон, а материалом послужили толстая фанера от ящиков из-под ЭВМ и рейки для плинтусов, увы, украденные нами с Серёжей с соседней стройки, - там они были брошены кучей прямо на улице, и тащили их кому не лень. Спёрли и мы несколько штук. И никаких угрызений совести тогда почему-то не испытывали...
В сентябре-октябре наша мама гостила в Протвино у Любы с Жоркой, которые окончательно поселились там. Андрюшка в этот год как раз пошёл в школу, в первый класс, и в этом же году ему предстояло перенести повторную операцию мочевого канала. Мама наша, естественно, поехала договариваться об операции через Белаковского с Пугачёвым - специалистом по такого рода операциям, которого мама прямо боготворила. Люба с Жорой просили и меня к ним приехать, посмотреть, как они устроились, мама тоже, разумеется, звала.
Я согласился, собираясь заглянуть ещё и во Владимир, навестить сынулю. Не исключено, что всё это я совместил с какой-нибудь командировкой в ИЗМИРАН, а, может, был в это время в отпуску - не помню.
Скорее всего к этому времени по инициативе Лобачевского меня избрали в члены секции Учёного совета ИЗМИРАН по ионосфере и распространению радиоволн, и теперь я обязан был являться в ИЗМИРАН каждый третий понедельник месяца на заседания секции. Выходные перед этим понедельником я часто использовал, чтобы съездить во Владимир, когда там находился Митя, или в Протвино. Возможно, так было и в этот раз. Во всяком случае, согласно записи у мамы в блокноте в Протвино я приехал 8 октября, а 9-го уже мы с мамой отправились во Владимир.
Протвино мне понравилось. Из Москвы, правда, добираться далековато, почти как до Владимира: с того же Курского вокзала электричкой тульского направления до Серпухова 2 часа, а от Серпухова ещё автобусом полчаса, да его надо ждать, до Владимира же 3 часа 20 минут езды на электричке. Протвино - городок при Институте физики высоких энергий, известном своим "серпуховским" ускорителем. Многоэтажные здания сравнительно нестандартной (для того времени) архитектуры разбросаны прямо в сосновом лесу. Воздух чудесный. Улиц как таковых всего лишь две, кажется. В магазинах - как в Москве, Дом Учёных, спортплощадки, новая шикарная школа...
Квартира, которую дали Жорке, - двухкомнатная, примерно такая же как была у них в Ленинграде. Жорка стал патриотом Протвино, как я в своё время - Ладушкина. Люба, похоже, успокоилась и удовлетворилась своим новым местом и положением. Работала она инженером-дизайнером, в восторге от работы не была, но в целом ей здесь даже нравилось. Отношения у них с Жоркой вроде бы, наконец, наладились. Во всяком случае внешне всё выглядело благопристойно, и мы с мамой радовались за них.
Из Протвино ехать во Владимир очень утомительно - шесть часов, не считая пересадки на Курском вокзале. Тем не менее мама настояла на том, чтобы поехать со мной, ей тоже хотелось навестить внука, которого она не видела с мая. Всю дорогу мы с мамой разговаривали, точнее, говорила в основном она, а я слушал. Поговорить мама любила, и это была редкая возможность высказаться передо мной с гарантией, что я никуда не уйду, буду сидеть рядом и слушать.
Мама рассказывала о своих взаимоотношениях с Милочкой и Павлом, о своей "сестрёнке", как она её называла, Люсе Добровольской, сетовала на отца. С Павлом она, похоже, смирилась. Теперь он раздражал её реже, что мамочка ставила себе в заслугу, и, пожалуй, справедливо. То ли она стала замечать в нём достоинства, которых раньше не обнаруживала, то ли эти достоинства у него появились в результате маминой воспитательной работы, - в любом случае её отношение к зятю уже не было таким сугубо враждебным как раньше.
Милочке он помогал заниматься, делать курсовую, а потом дипломную работы. Это позволило ей дотянуть заочную учёбу в институте до благополучного конца - в июне следующего, 1977-го года Мила защитила диплом. Работали они оба в Гатчине, на заводе КрИзо (Красный Изобретатель), но часто ездили в командировки в Севастополь, где жили на частичном иждивении родителей, откладывая командировочные на покупку машины. Сын Ромка тоже жил то в Гатчине под присмотром матери Павла - Анны Осиповны, пожилой уже, под семьдесят, женщины, то в Севастополе под опекой нашей мамы; иногда и Анна Осиповна приезжала пожить и Севастополь, мама к ней хорошо относилась.
Павел был заядлым мотоциклистом, сменил не одну "Яву", но мечтал о машине и копил на неё деньги. Мамин "Москвич" он водил и, главное, обслуживал вполне умело, даже на придирчивый мамин взгляд, чем снискал к себе отчасти мамину благосклонность. Сама мама чувствовала, что как водитель уже сдаёт - утомляется, не та реакция, подходит старость, и решила продать машину зятю, давно на это намекавшему, тем более что денег вечно не хватало - одни поездки к детям, внукам, сестре, брату сколько стоили! Мама рассчитывала, что машина всё равно при ней будет, но вышло иначе и теперь она жаловалась, что Павел всё лето почти машину продержал в Гатчине, оставив её без поездок с внуками на море.
Но больше всего мама рассказывала о своей "сестрёнке" - Люсе Добровольской, и не столько о ней самой, сколько о её муже. Оказалось, что в Севастополе живёт дочь Кузнецова - последнего мужа маминой мамы, моей бабушки Александры Владимировны. Я уже писал, что среди моей ленинградской родни так уж велось, что все дети моей бабушки от разных мужей и дети этих её мужей от других жён считали себя братьями и сестрами. Так и в этом случае - мама считала Люсю сестрёнкой. Не помню уж, как они встретились. Люся работала во флотской поликлинике врачом по лечебной физкультуре, через поликлинику они, наверное, и вышли друг на друга. Мама наша, человек общительный, компанейский, с людьми легко сходящийся и увлекающийся, увлеклась знакомством с Люсей и её мужем.
Муж Люси, отставной военный, имел хобби - делал гипсовые маски, кое-какие ювелирные работы: крестики из золота, украшения с камушками - кулоны, перстни, серьги и т.п. Дом их, по маминым словам, был завален всевозможными произведениями искусства - картинами, статуэтками, разной антикварной утварью, а сам Люсин муж казался маме настоящим художником. И ещё у них прекрасная дача и участок в Учкуевке, эту дачу опять же Люсин муж сам построил.
И тут разговор переходил на нашего палу, которому, конечно, доставалось, поскольку он никакого сравнения с Люсиным мужем не выдерживал: ничего не мастерит, ничем не интересуется кроме работы и газет, машину не водит и не занимается ею, дачу не строит, а ей, маме, не даёт внести свой вклад в создание произведений искусства. Оказалось, что речь шла о золоте, которое нужно было Люсиному мужу для изготовления крестиков для мамы (ей хотелось иметь для себя, дочерей и Сашули), а папа не давал, и мама тайком отдала свои золотые часы, подаренные когда-то папой, а папа узнал, когда крестики уже были готовы, раскричался и обозвал Люсиного мужа жуликом и мошенником.
Если судить по весу крестиков, то золота, действительно, вроде, бы поубавилось, но ведь есть же и производственные отходы? В конце концов, может, он и взял себе немного, что тут такого? Просто папа ничего не понимает сам в искусстве и препятствует её увлечению, и так всю жизнь, отчего она очень устала. Папа всегда был нечутким, всегда был глух к её интересам и к интересам детей, и как только она с ним, бирюком таким, столько лет прожила!
(продолжение следует)