И совсем он меня ошарашил, когда взял натурой плату с Жени Емельяновой - нашей лаборантки, известной куркулихи, за фотографии её сына, которые он сделал по её просьбе. Ездил для этого к ним на хутор и приволок оттуда, не стесняясь, пару трёхлитровых банок с соленьями - огурчики, грибочки.
- И не стыдно тебе через весь Ладушкин с этими банками переться? Все ведь знают, что ты к ним (Емельяновым) ездил Димку фотографировать!
- А я и не просил, она сама мне дала.
- А ты, конечно, не мог отказаться?
- А чего это я буду отказываться? Дают - бери.
- Ну ты даёшь! - не находил я слов. - Научный сотрудник у лаборанта натуроплату за фотографии берёт! Мой лучший работник! Срам. Емельяниха, конечно, не знает, что тебе эти фотографии раз плюнуть - среди прочих своих - сделать, да она и не представляет себе других взаимоотношений кроме как "ты - мне, я - тебе", а ты-то, интеллигент ведь!
Но Юра стоял на своём:
- Дали от души, у них этих банок полны погреба, чего ж не взять?
Конечно, если бы это был не Кореньков, лидер нашей группы, который, кстати, несмотря на своё куркульство и в отличие от университетских, никогда не жаловался на низкую зарплату, не требовал прибавки, не настаивал на переводе с инженеров в эмэнэсы, - а кто угодно другой, то я бы на всё это особого внимания не обращал. Но у Юры было слишком много других достоинств, чтобы равнодушно относиться к этим его недостаткам, бороться с которыми я посчитал своим долгом.
И я стал вести с Кореньковым душеспасительные беседы, выбирая для этого случаи, когда мы оказывались с ним с глазу на глаз, не без бутылки, конечно, - трезвый я бы не отважился лезть к нему в душу. Я призывал его не быть столь безжалостным по отношению к Нине. Он же обвинял её самоё: на работе горит, а дом забросила, на обеды даже не ездит, приходится самому всё разогревать. Чувствовалось, что его раздражает Нинкин производственный энтузиазм, смешат страсти, которыми она кипела во взаимоотношениях с Шандурой, Лаговским, другими своими коллегами. Естественно, что его раздражённое иронизирование по поводу этих страстей Нину обижало, а Юру раздражала эта обидчивость, и всё накручивалось одно на другое. Никто не хотел уступать.
Я пытался убедить Юру, что глупо относиться к женщине как к полноправному партнёру в логическом споре, умнее - уступить, обоим легче будет. Кореньков не соглашался - она сама всё время в мужики лезет, пусть тогда и не жалуется. Пусть, мол, не омужичивается, тогда и он будет к ней как к женщине, а не как к мужику относиться. Нина, действительно, временами как бы разыгрывала из себя эдакого своего парня, но немного, чуть-чуть; Коренькова же это, похоже, бесило.
Отвергал он и мои обвинения в крохоборстве, переадресовывая их мне самому:
- Копейки считаешь? Ну и считай. А я их не считаю, у нас в Новосибирске никто не считал.
- Вот ты этим, наверное, и привык пользоваться. Первым никогда не платишь и долги сам не отдаёшь, обязательно напоминать надо.
- Подумаешь, сегодня ты за меня заплатил, завтра я заплачу.
- Что-то у тебя этого завтра не видно.
- Ну, значит, такое вот я говно, - заключал Кореньков.
Этим наши разговоры и кончались. Вскоре они мне надоели, я махнул рукой на упрямого Коренькова, перестал приставать к нему, общаясь лишь по работе, где всё у него шло по-прежнему хорошо. Работал он теперь практически самостоятельно, первым из наших стал писать статьи без соавторов. Во мне он уже особенно не нуждался, хотя и регулярно советовался, консультировался, приносил тексты статей и отчётов на редактирование. Большую часть моего рабочего времени занимали Клименко и Смертин. Ездить же в гости к Кореньковым я стал реже - не тянуло. Ладушкин отдалялся всё больше и больше.
187
Привязывал меня к Ладушкину сарай, который мне оставили в наследство Тихомировы, и в котором я держал свой мотороллер. Но и сарая я вскорости лишился.
Этот сарай строил ещё покойный Хурдайло, ладушкинский участковый милиционер, который утонул вместе с Суходольским. Сарай вплотную примыкал, то есть был в сущности последующей пристройкой к уже имевшемуся строению, которое использовалось как свинарник и дровяник, и предназначался, по-видимому, в качестве гаража для милицейского мотоцикла.
У вдовы Хурдайло - Раи, худой, длинной женщины с унылым лицом, оставшейся с тремя детьми, пристроенный сарай пустовал, и она уступила его Тихомировым, за что Валя заплатила ей какую-то сумму, порядка 25 рублей. Позже этих денег Рае показалось мало, она потребовала у Вали ещё, и теперь уже я - компаньон Тихомировых по сараю - отдал ей 15 рублей. Когда Тихомировы уезжали, Валя уверила меня, что за сарай я в полном расчёте и являюсь его полноправным хозяином.
К этому времени у Раи появился новый муж - хромой пузатый владелец инвалидной коляски, от которого у Раи появилось ещё двое детей. Они завели поросёнка, и держать мотоколяску в свинарнике, который использовался теперь по прямому назначению, им было, конечно, неудобно.
А мой - бывший хурдайловский - сарай очень часто пустовал, если не считать барахла, которое там хранил Кореньков, поскольку я жил теперь в Калининграде и мотороллер держал в обсерваторском гараже при кирхе, а чаще вообще оставлял прямо на улице перед домом.
Добром это не должно было кончиться. И в самом деле, однажды я собрался поехать на нём с утра на рыбалку, а ещё с вечера Сашуля всё чего-то беспокоилась за мотороллер - не угонят ли, и, когда легли спать, ей послышалось, что наш мотороллер затарахтел, но я даже не поднялся с кровати, чтобы посмотреть в окно, поскольку был уверен в невозможности открыть бензокраник без моего специального ключа. И вот утром я собираюсь на рыбалку, а Сашуля выглядывает в окно и испуганно сообщает: - А мотороллера-то нету!
Я к окну - мотороллера нет. Выскакиваю на улицу, обхожу вокруг дома - нет. Что делать? Звонить в милицию или идти самому? Но как же его угнали? Как справились с моей системой включения подачи топлива? Не может быть, чтобы его завели, скорее всего, просто укатили. Может быть, поискать по окрестностям? Куда его могли покатить? Вдоль всего нашего дома под окнами - вряд ли. Скорее всего - вдоль аптечного склада, по самому безлюдному месту.
Я и отправился по этому маршруту. Выхожу в соседний двор, относящийся уже к Московскому проспекту, и вижу - лежит мой бедный мотороллер кверху копытами в детской песочнице. Завести его и в самом деле не смогли, откатили в соседний двор и бросили, а вот зачем в песочницу затащили - я так и не понял.
После этого случая я стал всерьёз думать о гараже в Калининграде, читал объявления на барахоловке, но ничего подходящего не подворачивалось - продавались гаражи под машину, но дорого и далеко, у чёрта на куличках где-нибудь.
А во мне тем временем созревала новая мечта-идея, подогреваемая Саней Шевчуком: от мотороллера избавиться и купить себе мотоцикл с коляской, такой как у Шевчука - ИЖ-Юпитер-3. Всё-таки для езды по льду мотороллер не очень подходит, неустойчив, да и износился он уже изрядно, а вот ИЖ с коляской - это да, можно втроём ездить, и, главное, зимой по заливу очень удобно, проверенное средство.
Сашулю я уже больше года готовил морально к трате тысячи рублей, то есть всех наших сбережений, на мотоцикл с коляской, но прежде нужно было решить вопрос - где его держать? Зимой можно в Ладушкине, чего на нём в мороз из города тащиться тридцать километров, когда он только для езды по заливу нужен. А летом?
Тем временем Хурдайлин мужик упросил меня разрешить ему ставить свою мотоколяску в мой сарай, как более просторный, а мой мотороллер предложил ставить в его свинарник. При этом со стороны Раи прозвучали намёки, что мой сарай на самом-то деле их, хурдайлинский. Раины намёки я слушать не стал, но мужику её пошёл навстречу, поскольку в Ладушкине теперь бывал редко, а мотороллер собирался продавать, и мы обменялись ключами от сараев, причём я предупредил, что когда куплю мотоцикл с коляской, буду ставить его в свой сарай, а не в их свинарник. На том и согласились.
А вскоре (где-то в мае) мне удалось "сменять" мотороллер на разборный металлический гараж. Точнее же говоря, я провернул две операции: продал по дешёвке мотороллер - за 100 р. (а покупал за 450) покупателю, которого мне нашёл Саня Шевчук. Им оказался Гена Осмоловский, когда-то работавший техником у нас в обсерватории. Я честно предупредил его, что у меня дохлый аккумулятор. Гена привёз новый, хотя и не "родной", мы поставили его на мотороллер, и я в последний раз проехался на нём вместе с его новым хозяином из Ладушкина в Калининград. (Через несколько лет я, к своему огромному удивлению, повстречал Гену на моём мотороллере в лесу на Балтийской косе, - мотороллер функционировал!)
И за ту же цену, за те же 100 р. в эти же дни я купил в Калининграде по объявлению на барахоловке разборный железный гараж для мотоцикла с коляской, проржавевший уже в некоторых местах снизу, но в целом вполне приличный. С помощью Серёжи и Саенки я установил его во дворе кирхи, в закутке - любимом месте окрестных алкоголиков, собиравшихся там в послерабочее и рабочее время распить по бутылке бормотухи на брата, чему способствовала бесперебойная её продажа в соседнем с кирхой магазине. Так что своего транспорта у меня теперь не было, зато имелось два гаража - в Калининграде и Ладушкине. Но недолго.
В один из приездов в Ладушкин я обнаружил на своём сарае новый замок.
- Что это значит? - спросил я у Раи.
- А это наш сарай, его мой муж строил. Попользовались, и хватит. Вы здесь всё равно не живёте, и сарай пустует, а нам машину (так она называла мотоколяску) некуда ставить.
- Но ведь мы с Валей Вам заплатили за сарай.
- И какие это деньги? Купите у другого за них такой сарай! И документов у вас никаких на сарай нет, а что его мой муж строил, так это все видели!
Вот так. Спорить с ней было совершенно бесполезно. Муж её от объяснений увиливал, это, мол, Раино дело, с ней разбирайтесь. Мои попытки сопротивляться свелись к тому, что и я, в свою очередь, повесил новый замок на свой сарай. Замок этот Рая сбила, с жуткими криками ворвалась в квартиру Саенко, в которой мы тогда поселились на время их отпуска, и запустила этим замком в меня.
На том дело и кончилось. Я сдался. Ну их к чёрту. Не драться же с матерью пятерых детей. Лыжи мои, ещё какое-то барахло так в сарае у них и осталось.
188
Но с этими событиями я забежал несколько вперёд, уже в лето 1977 года. Не менее весёлое приключение произошло со мной ещё в марте. Были мы в командировке в ИЗМИРАНе: Саенко, Иванов и я. Остановились в измирановской квартире-гостинице. Вечером, конечно, выпили. Настроение в связи с какими-то успехами было весёлое, жизнерадостное, особенно у Саенки. Перед сном решили пойти подышать свежим воздухом. Едва выйдя на улицу, у самого подъезда мы с Саенко затеяли боксирование. Иванов секундировал нам, усевшись на приподъездную скамью.
Боксировали мы не зло, но азартно и украсили друг друга ссадинами, как обнаружилось потом - у меня на переносице, у Юры под глазом. И в самый разгар боя у меня вдруг подвернулась в щиколотке левая нога, вдобавок я наступил на неё правой, поскольку справа меня теснил Саенко. Он воспользовался тем, что я замешкался, навалился на меня, я почувствовал острую боль в левой ноге, и мы оба рухнули, на Иванова, причём Саенко продолжал яростно мутузить меня, а я, наконец, заорал:
- О-ой, кончай! Сдаюсь! Ногу подвернул!
Саенко отпустил меня, и я еле поднялся, но ступить на левую ногу не мог. Прогулку на этом пришлось закончить. Зацепившись за шею Иванова, я ковылял на одной ноге на пятый этаж и бормотал:
- Ничего себе, одноногий начальник на себе подчинённого в гостиницу несёт - дожили!
Добравшись до кровати, я рухнул на неё и сразу же заснул, не чувствуя особой боли, если не ворочать ногой, благодаря анестезирующему действию выпитого спиртного.
Наутро, проснувшись и высунув повреждённую ногу из-под одеяла, я ужаснулся её внешнему виду: нога сильно распухла и покрылась какими-то жёлто-сине-зелёными пятнами вроде синяков. Сама по себе она вроде бы не болела, но ступить на неё я не мог. Передвигался я по комнате с помощью стула: руками держался за спинку, а коленом согнутой левой ноги упирался в сиденье, так вместе со стулом, поднимая его за спинку, и ковылял.
На этот день у меня была назначена встреча с Зевакиной, мы со Смертиным делали с ней совместную работу по положительным возмущениям, и должны были обсудить ход дел и договориться о публикации. Я попросил Саенко зайти к ней и сказать, что я подвернул ногу, передвигаться не могу и буду очень ей признателен, если она сможет придти ко мне в гостиницу, где мы и поработали бы.
Раиса Афанасьевна долго ждать себя не заставила и вскоре появилась. Я что-то такое насочинял ей про то как подвернул ногу - неудачно прыгнул через лужу, мол, и мы уселись за стол работать. Извинившись перед Раисой Афанасьевной, я держал больную ногу на стуле в таком положении она меня меньше беспокоила. К тому же я не мог натянуть на неё носок, так она распухла, и Раисе Афанасьевне невольно пришлось увидеть мою поврежденную конечность во всей её красе. Часа три мы с ней работали, и за это время вид моей ноги стал ещё менее привлекательным, синяки увеличились и потемнели, нога совсем разбухла.
Когда мы закончили свои дела, и Раиса Афанасьевна собралась уходить, она пообещала прислать мне костыли и хирурга, надо посмотреть, нет ли перелома. Я успокаивал её, говорил, что это привычное уже для меня растяжение. Действительно, последний раз такая штука случилась со мной в Апатитах, когда мы ездили туда с Костей к Борису Евгеньевичу по делам Костиной диссертации. У меня тогда тоже левая нога подвернулась и соскользнула с обледенелой тропы в снег, я не удержал равновесия и наступил правой ногой на подвёрнутую левую, после чего я уже без помощи Кости не мог передвигаться. Нога болела долго, но всё прошло без вмешательства врачей. И раньше такое не раз бывало, особенно когда играл в футбол или волейбол. Правда, теперь внешний вид повреждения был существенно безобразнее.
Вечером мне принесли костыли (Миша принёс Могилевский от своих родителей - ветеранов ИЗМИРАНа Могилевского и Керблай), и я избавился от стула, а ещё позже появился врач, хирург, который по просьбе Зевакиной зашёл ко мне уже после окончания своего приёма больных в поликлинике. Врач, недолго думая, надавил пальцами с обоих сторон щиколотки больной ноги, и я заорал от жуткой боли.
- Перелом. И скорее всего двухлодыжечный. А почему сразу к врачу не обратились?
- Думал, растяжение, так пройдёт.
- Надо было хотя бы компресс наложить, смотрите как распухла. А сейчас что я могу сделать? Приходите завтра на рентген.
Он туго замотал мне ногу эластичным бинтом, который вместе с костылями принёс мне Могилевский, и ушёл. Растревоженная нога после бинтования разболелась совсем невыносимо, я не выдержал, снял бинт, стало полегче, но не намного.
Утром на костылях я отправился в поликлинику, где мне сделали рентгеновский снимок. Перелом (с подвывихом) оказался лишь у одной, наружной лодыжки, на снимке хорошо был виден отошедший острый край кости в месте перелома. Мне загипсовали ногу в лангет чуть ли не до колена, и в тот же день мы с Саенко отправились домой в Калининград на поезде.
В купе моя нога загораживала проход, всем мешала, пару раз об неё спотыкался Саенко, причиняя мне невыносимые страдания. Под гипсом нога остро реагировала на любые перемены в её положении, на отток или приток крови. Особенно тяжело было ночью. Только приспособишься к одному положению, боль немного успокоится, начинаешь засыпать, а во сне чуть повернёшься и тут же просыпаешься от боли.
Хорош я был в дверях дома: вернулся из командировки - в гипсе, на костылях... Слава богу, Сашуля не слабонервная. Но всё же я попросил Саенко меня сопровождать для моральной поддержки.
Просидел я дома в гипсе три недели, причём первая неделя была очень тяжёлой, не спал практически ночами. Из-за того, что гипс накладывался на сильно распухшую ногу, край повязки так врезался в мышечную ткань с тыльной стороны ступни, что кожа стала пузыриться и лопаться, вызывая дополнительные мучения. Избавили меня от них в поликлинике, разрезав бинты и слегка расслабив лангет.
По поводу того, когда снимать гипс и начинать разрабатывать ногу, которая от неподвижности практически перестала сгибаться в лодыжечном суставе, я выслушал весьма противоречивые суждения моего лечащего хирурга и рентгенолога. Первая требовала не менее месяца абсолютного покоя, вторая утверждала, что разрабатывать ногу нужно начинать как можно раньше во избежание артроза сустава. Я послушался вторую и самовольно снял лангет, закинул его на шкаф и стал ходить с тросточкой, которую купил в соседнем с кирхой ортопедическом предприятии.
Во время моего вынужденного сидения дома я работал как обычно, читал и переводил письменно статьи, писал свои собственные. Коллеги меня не забывали, приходили, обсуждали результаты расчётов и прочие текущие дела. Сидел я преимущественно в шезлонге, полулёжа, задрав ногу кверху, на подушку, прислонённую к спинке стула. Из такой позы я однажды рухнул на пол - расползлись нитки, крепившие полотнище шезлонга, но ногу я сумел удержать в поднятом положении и не нанёс ей дополнительных повреждений.
Моим постоянным присутствием дома вовсю пользовался Митя. Эту зиму и весну он жил с нами: в последний раз к нам на зиму приезжала с Алтая бабушка Феня, но она была недолго - заболела её сестра, баба Дуся, бабушка Феня вернулась домой, а её сменила Сашулина мама - баба Тоня. Когда я сидел не в шезлонге, а за письменным столом, Митя залезал ко мне на колени, чиркал по бумаге фломастерами, заставлял меня рисовать машины.
До пяти-шестилетнего возраста это оставалось его любимым занятием - смотреть, как я рисую машины, точнее, срисовываю с журнала "За рулём". Во Владимире Митя целые дни проводил на диване в куче журналов "За рулём", которые выписывал его дед Николай Степанович. Пришлось и в Калининграде специально для него этот журнал выписать, но это было, впрочем, позже (мы выписывали "За рулём" с 1979 по 1984 год).
А тогда, в 1977-м Митя удовлетворялся теми изображениями машин, которые я был в состоянии воспроизвести из своей головы. Другими занятиями Мити у меня на коленях были - передвигать шахматные фигуры на доске и слушать моё чтение вслух, к последнему его баба Тоня привадила во Владимире - очень много ему читала. В это время ему ещё не было двух лет.
В мае была перерегистрация очереди в ясли. Мы продвинулись на несколько сот номеров, но и только. Реальной надежды отдать Митю в ясли к осени не было, а на будущий год ему уже нужно будет в детский сад, а не в ясли идти. Создавалось впечатление, что через эту очередь в ясли вообще невозможно попасть, в принципе. Но ведь как-то туда дети попадали! Блат нужен - объясняли мне. А где его взять?
Пробовал я возмущаться, ходил на приём к завроно, но там меня быстро поставили на место:
- Ишь, какой! Ещё права качает, посмотрите на него! Порядку нас учит, голос повышает! Вы тут голос не повышайте, много вас таких. Нет мест, значит, нет. В очередь надо было сразу записываться!
Неужели всё дело было в том, что мы не сразу после рождения Мити встали в очередь? Ерунда какая-то. Ну, встали на четыре месяца позже - значит, и получить место должны с теми, кто родился через четыре месяца после Мити. А по скорости продвижения очереди было ясно, что вряд ли мы вообще что-нибудь получим. Спасибо бабушкам и прабабушке, что бы мы без них делали? Пришлось бы Сашуле бросать работу.
А так, при бабушке Фене Сашуля работала на полставки. Оставлять Митю на целый день с бабушкой Феней было бы тяжело для неё, всё-таки ей было уже 77 лет, и она начала сдавать понемногу, уставала от домашней работы. Когда Митю забирали во Владимир или в Севастополь, Сашуля переходила работать на полную ставку.
Иринка кончала уже пятый класс общеобразовательной школы, где, как и в Ладушкине, была отличницей. Через весь город ездила она самостоятельно, но без энтузиазма в музыкальную школу, где дела шли похуже - тройки, четвёрки перемежались с пятёрками и двойками. Дома от занятий музыкой Иринка отлынивала, занималась из-под палки, как говорится, очень огорчая этим Сашулю. Так и не смогли мы её по-настоящему увлечь музыкой. Видать, потому что не были увлечены сами. Ладушкин по-прежнему манил Иринку, как в своё время меня Сестрорецк. Она не забывала своих ладушкинских друзей-приятелей, и те её тоже.
189
На майские праздники к нам в Калининград приезжали мои родители с Ромкой - четырёхлетним сыном Милочки и Павла. Была прекрасная тёплая (для начала мая) погода, много гуляли с Митей и Ромкой, фотографировались - в Матросском парке, в зоопарке, на Московском проспекте и у памятника "1200 гвардейцам" (9 мая).
Незадолго до того я получил письмо из ИЗМИРАНа от Натальи Павловны Беньковой, в котором она сообщала, что в середине мая в Москве будет доктор Вагнер из ГДР, тот самый энергичный немец, с которым я познакомился в Сочи. Он прислал телеграмму, в которой изъявил большое желание встретиться со мной. Но поскольку в Калининград его не пустят, то не мог бы я к указанному сроку приехать в ИЗМИРАН?
Я согласился и поехал.
В ИЗМИРАНе для Вагнера был устроен семинар, на котором выступали Фаткуллин, Дёминов и я. С Вагнером в этот раз приехал его молодой сотрудник Матиас Фёрстер, застенчивый, рыжеватый парень, вежливо, но дотошно расспрашивавший меня о деталях технологии наших работ по моделированию. По-русски он говорил плоховато, но справлялся, и Вагнер ему помогал. Тот тоже старался во всё вникать и задавал мне много вопросов. Помимо общения на семинаре я отдельно провёл с ними в обсуждениях наших работ целый день.
Вагнер со своей группой (те две молодые женщины - Гудрун и Ингрид, с которыми Вагнер был в Сочи, и вот теперь ещё Матиас) приступил у себя в Потсдаме к разработке программы модели ионосферы, аналогичной Штуббевской и нашей. Дело у них двигалось очень медленно, опыта не было никакого, трудности возникали на каждом шагу, и они старались сейчас выжать из меня максимум возможного в виде советов и консультаций.
Я добросовестно старался подробно ответить на все вопросы, хотя для многих из них под рукой не хватало описаний наших алгоритмов и распечаток программ - с собой я не мог, разумеется, привезти всё, что им нужно, не зная, тем более, что именно их интересует. А интересовало их буквально всё, но больше - вычислительная сторона дела.
Закончилась наша встреча несколько неожиданным для меня вопросом Вагнера:
- А Вы не хотели бы приехать к нам в ГДР, где мы могли бы поговорить в спокойной атмосфере, поработать вместе? Нас интересуют все детали.
Я пожал плечами:
- Отчего же? Можно, конечно.
Вагнер удивился моей не слишком активной реакции.
- Вы не любите ездить за границу? Вы были уже в ГДР?
- Да я-то с радостью. Но это не от меня же зависит.
Мне этот разговор представлялся каким-то несерьёзным. Что меня-то спрашивать? Я-то, конечно, хочу, да кто меня пустит...
- Мы могли бы пригласить Вас к нам в Потсдам по линии КАПГ, где я являюсь руководителем одного из проектов. Вы согласны?
- Да, разумеется. Только тогда имело бы смысл вместе со мной поехать ещё кому-нибудь из наших математиков, кто бы мог лучше меня ответить на некоторые из Ваших вопросов.
- О, да! Это можно. Два человека мы можем пригласить.
- Будем очень рады.
Мы раскланялись. Возможность поехать в ГДР мне никоим образом не показалась реальной. Наверняка, всё это говорилось из простой вежливости. И вскоре я и вовсе забыл об этом разговоре.
В июне прискакал как-то ко мне в кирху Миша Никитин. Он пристроился со своим договором то ли у Брюханова, то ли у Гречишкина на кафедре, с нами практически не контактировал, но при случайных встречах строил радостную мину старого приятеля. Теперь он прибежал с просьбой написать рецензию на дипломную работу студентки, у которой он был научным руководителем. Я согласился.
Работа оказалась слабенькой, но основные её дефекты были заложены уже в постановке задачи, за которую нёс ответственность сам Никитин, а не дипломантка. Это и прозвучало в моей рецензии. Мише она не понравилась, и он поступил просто: мою рецензию выкинул, а кого-то попросил написать другую. Меня это, конечно, возмутило. Чего это ради я тогда тратил своё время, читал работу, писал рецензию?
Я взял и написал докладную протеста тогдашнему декану физмата, профессору Малаховскому, завкафедрой геометрии, до Гострема и Гречишкина бывшему единственным профессором на физмате. Тот Мишу вызывал к себе и сделал ему внушение, тем Миша и отделался...
В том же июне я опять, уже в третий раз оказался в Иркутске, где (с 15 по 19 июня) проходил 3-й Всесоюзный семинар по моделированию ионосферы. Точнее, проходил он не в самом Иркутске, а километрах в семидесяти от него, на турбазе "Байкал", расположенной, впрочем, не на самом Байкале, а на берегу Ангары. Правда, и от Байкала недалеко, километрах в трёх от истока Ангары, то есть от того места, где она вытекает из Байкала, и километрах в семи от Лиственичного.
От обсерватории кроме меня ездили Кореньков и Клименко, от университета - Латышев, Захаров и Бобарыкин. На семинаре заслушивались только заказные доклады кураторов - ответственных за те или иные направления моделирования (точнее, называвшихся ответственными, ни за что они на самом деле не отвечали, а просто числились таковыми, курировали, так сказать; их назначал актив подсекции моделирования, сам из этих кураторов состоявший), в их число входили и мы с Костей - я по направлению "Моделирование ионосферных возмущений", Костя - "Численные методы моделирования".
Запомнилась такая сцена: в холле этой довольно фешенебельной турбазы толпа народу, первый день заседаний, встречи, узнавания, раскланивания. К Косте Латышеву подходит Витя Мингалёв, радостно ему улыбается, делает движение, чтобы подать, руку, но Костя так равнодушно кивает ему головой, что Витя смущённо ретируется. А давно ли мы с Костей сидели с Мингалёвыми в их квартирке в Апатитах, пили коньяк, лечили мою подвёрнутую ногу... Но вот показался Борис Николаевич Гершман, уважаемый профессор, и Костя спешит к нему раскланяться, пожать руку.
Разумеется, ездили на Байкал. С той поездки я привёз кусок белого камня, который подобрал где-то у железнодорожного тоннеля. Видел, как ловят хариусов, закидывая удочки прямо с берега в Байкал вблизи устья какой-то речушки. В Лиственичном я закупал то ли ром, то ли коньяк для нашей компании, а на закуску брал конфеты и чего-то там выбирал, кажется, просил, чтобы не клали одного сорта. Сзади стоял Мизун и потом всем рассказывал, что Намгаладзе просил к коньяку конфет подешевле, но при этом заявил, что сдачи не надо.
К обратному отъезду вышла какая-то накладка с автобусами, и участники семинара, включая почтенную Наталью Павловну Бенькову, топали до турбазы пешком семь километров. Помню, я шёл с Мизуном и Любой Бурлак, хромал, так как нога после перелома ещё не вполне разработалась, но держался петухом.
Вечерами на турбазе мы с Клименко до одури резались в настольный теннис. А однажды какая-то компания западных иностранцев уже под полночь уселась за соседним теннисным столом распивать что-то вынесенное из закрывавшегося ресторана, откуда их выперли, и им явно не хватало горючего. Я сходил в нашу комнату и принёс им чекушку водки, которой они несказанно обрадовались, приглашали и меня выпить с ними, но я отказался. Здесь на турбазе я впервые пил вместе с Арчилом Хантадзе, доктором наук из Тбилиси, который привёз с собой жену и ящик грузинского коньяка, был ещё один грузин и Лариса Абрамовна Юдович.
На одном из заседаний, в дискуссии я заспорил (по поводу граничных условий для тока на плазмопаузе) с бывшим нашим заказчиком и, можно сказать, основоположником или, во всяком случае, инициатором работ по моделированию ионосферы в Калининграде - Николаем Константиновичем Осиновым, который продолжал довольно плодотворно работать, переходя из одного учреждения в другое и нигде подолгу не удерживаясь по причине известной своей слабости. На таких сборищах как этот семинар он обычно впадал в беспробудную пьянку, так что и не показывался на заседаниях. Здесь же он выполз на сцену, правда, с тяжёлого похмелья, и особенно спорить со мной ему было трудно, хотя он и пытался. На меня с того времени он, похоже, затаил обиду. Как тут не вспомнить Ростов, когда он тряс за грудки взъерошенного Власкова, не понимавшего, "что такое "ку" критическое, а туда же" - критиковавшего его докторскую диссертацию.
190
Отпуск мы с Сашулей как и в прошлом году решили провести в Ладушкине. Начало его ознаменовалось крупнейшим событием - я приобрёл мотоцикл с коляской!
Деньги на покупку у меня набрались ещё к весне, и я уже интересовался у продавщиц магазина "Спорттовары" на Александра Невского, когда будут ИЖи с коляской. Мне ответили, что в конце мая, я поверил и до середины мая в магазин не наведывался, но потом оказалось, что мотоциклы поступили в конце апреля, а я этот момент проворонил. Мотоциклов было мало, и их быстро разобрали, а следующего привоза ждали теперь только осенью или зимой.
На помощь пришёл Саня Шевчук.
- Надо, - сказал он, - их на базе ловить.
- А как это? - спросил я.
- Ехать на базу и там узнавать, где в области сейчас мотоциклы есть в продаже. Там же и с мужиками договоришься, они тебе за червонец откуда угодно мотоцикл привезут. Давай, завтра с утра подъезжай ко мне, вместе на мотоцикле съездим на базу, покажу тебе, что там где. Деньги только не забудь на мотоцикл с собой взять, завтра и купишь - гарантирую.
Так и сделали. Базой (так и не знаю уж чего, какого-то там облпромторга) оказалась огромная складская территория, примыкающая к ж/д станции Калининград-товарная. Под открытым небом там гнили полуразорённые уже "Жигули" и "Москвичи", тяжёлые мотоциклы, мотороллеры - товар, который непонятно кому собирались продавать. Ждали, наверное, когда он "дойдёт" окончательно, чтобы его можно было списать на "усушку, утруску и бой". Желанных мне ИЖей с коляской ни в каком виде не было видно.
- Подожди меня здесь, я к товароведу схожу, порасспрашиваю, - сказал Саня и исчез куда-то.
(продолжение следует)