И ад, и рай
Как это часто бывает с людьми, долго живущимим вместе, к своим пятидесяти они казались похожими друг на друга. Это при том, что он красавец, хотя и немного вылинявший от времени, а она - с молодости дурнушка, из тех, которым говорят «зато у вас глаза красивые», потому что больше остановится не на чем. И если в прежние времена не слишком хорошо знавшие их люди недоумевали по поводу этой пары (хорошо знавшие не удивлялись), то теперь все видели, что они одной крови, одного поля ягоды.
Бывают люди такого нервного типа, которые даже с возрастом не полнеют, не умягчаются, а подсыхают, как сухофрукты, лица имеют тёмные, как бы постепенно превращающиеся в лики, измождённые, с уже сильно заметными носогубными складками, а глаза будто подёрнуты пеплом. В общем, сразу видно: люди устали то ли от безрадостности жизни, то ли от её бесперспективности, это и уравнивает их, красавца и дурнушку, нивелирует, приводит к общему знаменателю схожести внешности, а может быть, и судьбы.
Дочка их, единственное дитя, давно живет отдельно в другом городе, выйдя замуж восемнадцати лет ещё на первом курсе института, куда они отправили её учиться на свою голову. По поводу такого раннего замужества они сначала переживали, просили девочку повременить, но там уже была беременность и сделать ничего нельзя. И они скоро смирились с фактом, правда, по разным причинам. Она - потому что стало спокойнее, что там и как с дочерью в чужом городе, теперь ответственность за неё нёс муж. А у него в то время как раз появились далеко идущие планы , и дочерино замужество как бы освобождало его от родительских обязанностей и было даже кстати.
Это событие совпало с 89-ым годом, наступало новое время, про которое говорили, что сейчас интереснее читать, чем жить, и она, книгочей с детства, день и ночь всё свободное от работы время читала и читала и «МН», и «Огонёк», и толстые журналы с новейшими публикациями, буквально жила этим, не замечая окружающей действительности, а он, человек в общем-то прежде погруженный в себя и свой внутренний мир, как раз наоборот вдруг приобрёл вкус к реальной жизни: тиснул пару статей в местной прессе на злободневную политическую тему, замечательно быстро защитил диссертацию, которую до этого писал чуть ли не десять лет без особого успеха, сменил место службы и даже стал параллельно с основной работой заниматься маленьким бизнесом, от которого получались небольшие, непостоянные, но неподконтрольные, непоказываемые ей денежки, и он скрупулёзно их складывал в длинный чулок. А она не то, что про это не знала, просто не акцентировала внимания на сем факте, привыкнув с молодости доверять ему во всем, что, конечно, характеризует её с глупой стороны.
Дочкина комната после её отъезда превратилась в его кабинет, где он поставил параллельный телефон прямо на столе, чтобы удобно было разговаривать с далекими московскими поставщиками даже ночью, он завел себе абонентский ящик для деловой, как он объяснил, переписки и «забыл» сообщить об этом ей - она случайно узнала. Нужно ему было время от времени ездить в Москву по коммерческим делам, разумеется, одному, что ей там делать? Таскаться за ним, как хвостик? Она была не совсем довольна такой наметившейся автономностью их жизни, но опять-таки приняла эту новую модель их жизни без особых ссор или там споров.
Так промелькнуло несколько лет, жизнь их со стороны казалась спокойной и счастливой, но какие-то сигналы неблагополучия она уже принимала, что-то предчувствовала: например, ей вдруг стали сниться страшные сны. Она на темной улице, одна, зачем-то бродит вокруг освещенного здания, заглядывает в окна и видит там его, в какой-то развеселой компании, и она стучится в дверь и окна, просит впустить её, умоляет, а он делает вид, что не замечает её, и она плачет, а он только смеется, и ощущение страшного предательства наполняет её душу ужасом. Или отпуск. Раньше они всегда ездили вместе, отдыхали непритязательно, снимали угол у какой-нибудь старушки где-нибудь на море и были довольны, а теперь у него были дела в Москве, куда ездил он часто и бывал подолгу, и она одна ездила то к дочери, то к родителям, а он уклонялся от такого времяпровождения всеми силами. И всё больше рвались нити, связывающие их, иногда она ловила себя на мысли, что им нечего сказать друг другу: её жизнь не интересовала его совершенно и она давно перестала рассказывать ему всякие мелочи, которыми делилась прежде, а он, и всегда не особенно многословный, тоже молчал, не посвящая её в свои дела.
Она тосковала: что-то прежнее и, как ей казалось, хорошее было разрушено, а новая реальность ускользала из-под ног, не давалась в ощущениях. Например, ей было непонятно, как он, с молодости погруженный в науку, в мир формул, уравнений и графиков, вдруг может с интересом заниматься поставкой сливочного масла или там яиц, общаться с какими-то разбитными тетками, которые называли его фамильярно, по имени, не прикладывая отчества, отчего он как бы превращался в одного из их торгашеского племени и вообще становился ей чужим. А потом - потом он стал обманывать её, да так явно, беззастенчиво, можно даже сказать, демонстративно. В машине почти отрыто оставлял презервативы, иногда там же она находила какие-нибудь дамские брошки-заколки, в пепельнице всегда лежали окурки со следами губной помады, возвращался поздно домой, а на её вопросы, где задержался, отвечал также вопросами: «а что я права не имею?» или « что я должен возле тебя сидеть?», а однажды даже сказал ей, что она хочет контролировать его, но он этого не допустит. Другой, более искушенной, а может, умной жене давно бы стало понятно то, что и она в конце концов поняла: это финиш, но она не могла принять упрямую вещь - факт. Снова и снова она вспоминала прежние, более молодые годы, свою к нему любовь, нежность, дружбу, разговоры, пыталась понять всегда ли он был такой, всегда ли не любил её и обманывал и если так, то зачем? Почему не ушел от неё десять, пятнадцать лет назад? Почему не уходит сейчас, а мучает её, держит в неизвестности? И если он уйдет, то как она останется в пустоте, потому что без него у неё ничего нет, а ей-то уйти некуда: разве что можно уйти совсем, и она всерьез подумывала об этом исходе, те есть, как бы это осуществить. В общем, в таком аду она жила, подсыхая лицом и телом, но никто об этом не знал, а он не хотел знать: они ведь почти не разговаривали о важных вещах, она-то порывалась, готовилась к разговору, строила в голове фразы, предполагала его ответы и т.д., а он - нет, ни в коем случае на откровенность не шел.
Он-то расценивал ситуацию по-другому. Так, он считал, что молодость и лучшие зрелые годы подарил жене, что вот он же не ушел из семьи, не бросил маленькую дочку тогда, давно уже, когда испытал солнечный удар, недолгое, но яркое счастье с одной практиканткой во время летней экспедиции (тогда ещё он работал в одним НИИ) , хотя долгие годы потом помнил её удивительный голос, тонкую талию, вкус губ и даже её номер телефона, по которому так и не позвонил. Как это часто бывает с разлюбившими людьми, он забыл свои молодые волнения, чувства и тоску по жене и теперь думал, что вообще никогда не любил жены, что сделал огромную непоправимую ошибку, женившись рано, не испытавав своих мужских сил и не испробовав романтических приключений. Что, возможно, всю жизнь занимался не тем, что его в действительности интересовало: какими-то диссертациями, продвижением по службе, ненужной суетой. Что упустил не один шанс, чтобы изменить судьбу, что всегда на пути у него стояла жена. Что уж сейчас-то, когда лучшие годы ушли, а они постарели, и у жены есть её работа и внук, и дом, и книги, и ему уже скорей всего не изменить столбовой дороги, он имеет право взять от жизни всё, чего недобрал. И он все эти последние годы переживал небывалый ренессанс. Удача шла, буквально летела ему навстречу, и он часто говорил себе: одним удаётся молодость, а другим старость (хотя был крепок и старым себя никак уж не чувствовал). Та безрадостность и бесперспективность, к которой он привык и притерпелся, вдруг сменилась чем-то волнующе новым: он купил машину, появились свободные деньги, расширившие его возможности, сделавшие его неожиданно интересным, уверенным в себе мужчиной, он увидел вокруг столько молодых ярких женщин, о которых втайне мечтал уже очень давно, засыпая рядом с женой, с ними завязывались какие-то романтические отношения, были прогулки на машине, был автомобильный секс, водный, гостиничный - много секса. Потом на горизонте нарисовалась некая Наташа - с ней он пережил нечто незабываемое, как тогда, в экпедиции, и он возил ее в Турцию, покупал дорогие вещи, хотел её, как мальчик. Только жениться на ней не хотел, что его останавливало, сам не знал. Спрашивал себя, любит ли он Наташу? И не мог понять. Ему легче было думать, что настоящая любовь встречается, может, раз в сто лет, что он не Ромео, что хороший секс и есть та любовь, которая ему дана. Потом Наташа вышла замуж, говорила, что без любви, а так, чтобы устроить судьбу. Но они и после замужества её встречались, правда намного реже, зато ещё острее была как бы запретная теперь с обеих сторон любовь. Он следил за собой: занимался спортом, бросил курить - хотелось продлить эту жизнь, которая, казалось ему, текла, наконец, полно, со смыслом. И этот смысл был секс. Ради такой жизни готов был заниматься чем угодно, лишь бы шли деньги. А мелкие и неинтересные страдания жены в его расчеты не входили: не нравится ей - пусть уходит, вообще живет своей жизнью, не пристает к нему со своими проблемами, ведь он же не взваливает на жену груз своих!
Вот так они и жили: она в аду, а он, если не в раю, то по крайней мере, в чистилище, всё ещё ожидая чего-то. Сколько продлиться этот рай-ад-чистилище, никто из них не знает. А когда-то они при всей их непохожести были одного поля ягодой.