245
В конце апреля мы сдавали предпоследний этап по "Тоннелю". В Москву я поехал поездом вместе с Сашулиной мамой и Митей, которого она забирала к себе во Владимир до нашего летнего отпуска. Митя (уже в то время) к железнодорожным путешествиям относился с большим энтузиазмом и вёл себя в дороге превосходно. Вообще его любимым времяпрепровождением этого периода (в возрасте 4 года) стали прогулки со мной в порт до моста через железнодорожные пути у вагонзавода, где он мог стоять до бесконечности, наблюдая за маневрированием товарных составов. Или сразу из дома тянул меня прямо на вокзал посмотреть на поезда. Созерцание любых работающих механизмов доставляло ему большое наслаждение, однако подходить близко он побаивался и предпочитал наблюдать издалека.
Сашуля возмущалась, что местом своих прогулок мы выбираем не парки, а стройки, вокзалы, порт и прочие неблаговидные места. Это было не совсем так, ибо в зоопарк Митя ходил с не меньшим удовольствием, чем на вокзал, и посещали мы его регулярно. Бывали и в Театре кукол, который открылся в реставрированном здании бывшей кирхи в парке Калинина, тридцать пять лет простоявшей в полуразрушенном виде, но, слава Богу, не снесённой.
Сдача этапа по "Тоннелю" в этот раз проходила гораздо серьёзнее, чем обычно. Ходом дел заинтересовался сам Курикша, Александр Александрович, руководитель большой какой-то структурной части "Вымпела", человек уровня Лобачевского, которому подчинялись и Буркин, и, естественно, Люба Бурлак. Курикша собрал у себя в кабинете человек 15 вымпеловских спецов, перед которыми мы и выступали: Иванов, Саенко и я.
Моя часть Курикшу не особенно волновала. Модель - это, конечно, хорошо, и слава Богу, что такие интересные результаты, всё это чудесно. А вот где диагностический комплекс, работающий в реальном времени и обещанный ещё Гостремом? (Кстати, на это совещание зачем-то рвался Гострем, но его не пустили. Писал ли я о том, что в беготне своей он как-то угодил под машину, лежал в реанимации, но оклемался и околачивался теперь профессором-консультантом в Институте океанологии?)
С комплексом же дела обстояли так: наша ЭВМ ЕС-1020 в силу просто своих технических характеристик справлялась с обработкой данных только одного датчика, правда, самого сложного - антенно-приёмной системы Иванова, предназначенной для допплеровских измерений параметров КВ-радиосигналов. Информация с других датчиков уже просто не влезала в память машины, да и быстродействия её не хватало для работы в реальном времени. А по идее (первоначальной) на этой же машине должны были производиться и модельные прогностические расчёты, "запитываемые" данными комплекса.
Так мы и живописали ситуацию Курикше - мол, комплекс есть, т.е. есть датчики, есть программное обеспечение обработки данных от этих датчиков, есть модель, - но объединить всё это в систему, работающую в реальном времени, - то, что нужно "Вымпелу", - увы, не удаётся из-за маломощности ЭВМ. Вот, если "Вымпел" поможет нам достать хорошую, большую машину, типа ЕС-1050, 1060, тогда ИДК, работающий в реальном времени, будет вполне реален.
Курикша на это резонно заметил, что поскольку большие ЭВМ в стране в дефиците, то эдак можно ещё десяток лет ждать, а "Вымпелу", точнее, его военным заказчикам нужна оперативная ионосферная информация уже сейчас. И спасти своё лицо мы можем только организацией такой оперативной передачи ионосферных данных военным потребителям - по телефону, телетайпу - как угодно. А всё остальное наше творчество - модели, автоматизация и т.д., - хорошо для науки, а в отдалённом будущем, может, и для практики, и он отнюдь не жалеет затраченных на это вымпеловских денег ибо считает меценатство (он так именно и выразился) делом благородным и полезным для общества, но нельзя забывать и о текущих практических надобностях, к чему он нас и призывает. Так что оперативная передача данных - главное, без чего тема не может быть признана выполненной, а до её окончания осталось полтора года. Что касается большой ЭВМ - посмотрим, как дела у Вас дальше пойдут.
На том и разошлись. Мне Курикша понравился.
В части разработок нашей модели к этому этапу мы должны были представить результаты численного воспроизведения конкретных ионосферных бурь. Занимались этим я и Лёня Захаров на большой модели, а Сашуля дублировала нас на упрощённом варианте, разработанном ею специально для расчётов на маломощной ЭВМ, в частности, на нашей "двадцатке".
Я отобрал последовательность апрельских бурь 1973 года, для которых имелись прямые измерения нейтрального состава на спутнике ОГО-6. Эти измерения были обобщены в последней модели термосферы Яккиа-77, которую мы и решили использовать в наших расчётах, благо эту модель, опубликованную лишь в виде отчёта Смитсонианской обсерватории, нам удалось получить через Юдович от Климова, а тому - от самого Яккиа. Тем самым мы почти гарантировали себе успех в воспроизведении ионосферных вариаций ибо довольно точно задавали вариации нейтрального состава для выбранных бурь, а именно они, как считалось, отвечали за изменения состояния ионосферы во время бурь. И поначалу так оно вроде и получилось - согласие наших модельных расчётов с наблюдениями было вполне удовлетворительным.
И вдруг выяснилось, что Лёня неправильно учёл изменения градиентов давления нейтрального газа во время возмущении, а фактически - вообще их не учёл. Когда же эту ошибку он исправил, то всё согласие расчётов с наблюдениями рухнуло. Результаты не сходились не только количественно, но даже и качественно, особенно при высокой магнитной активности: вместо наблюдаемых уменьшений электронной концентрации (отрицательные возмущения) мы получили её увеличения, т.е. положительные возмущения. То же самое получалось и у Сашули. Стали искать ошибку в расчётах. Проверяли и так, и эдак, - нет, считаем всё правильно. А тут отчёт уже пора писать.
С отчётом-то, правда, мы легко разделались. Представили результаты, полученные без учёта ветров, и написали, что учёт ветров будет осуществлён на следующем этапе. Самим же было ясно, что помимо ветров надо учесть ещё что-то, иначе концы с концами не сойдутся. Но прежде мы с Лёней досконально исследовали, какую роль играют именно ветры, рассчитываемые по модели Яккиа-77. Результаты этого исследования мы опубликовали в сборнике "Исследование ионосферной динамики", который я же и редактировал, а в то время он как раз готовился к печати.
Главный вывод был следующим: при низкой и умеренной магнитной активности эффекты изменений нейтрального состава преобладают над эффектами ветров, и ионосферные возмущения будут отрицательными, как это обычно и наблюдается. При высокой же магнитной активности ветры разгоняются до очень больших скоростей (в наших расчётах, но такие ветры и в самом деле наблюдают), и их эффекты преобладают над эффектами состава, т.е. ионосферные возмущения будут положительными.
Этот результат был неожиданным и принципиально новым, в определённой мере им можно было даже гордиться. Но он не закрывал, а открывал проблему, ибо и при высокой магнитной активности чаще наблюдаются отрицательные бури. Теперь надо было искать помощника традиционному фактору, ответственному (точнее, считавшемуся ответственным) за отрицательные ионосферные бури, - изменениям нейтрального состава.
Мы выдвинули гипотезу, что этим дополнительным фактором является разогрев ионосферы сверху за счёт теплопроводности из протоносферы. Теперь предстояло эту гипотезу обсчитать, то есть путём численных расчётов выяснить, достаточно ли разумных потоков тепла, чтобы подавить эффекты ветров. Этим и занялись теперь Лёнька и Сашуля.
В том же сборнике "Исследование ионосферной динамики" мы с Лёней опубликовали наши залежавшиеся уже результаты по моделированию сезонно-суточных вариаций ионосферных параметров. Опубликовали, наконец, и результаты по моделированию экваториальной ионосферы. В этом направлении существенный сдвиг, можно сказать, скачок даже произошёл благодаря тому, что к Суроткину подключился Володя Клименко.
Его самого интересовала не экваториальная ионосфера, а напротив, высокоширотная, точнее, субавроральная, на широтах примерно Архангельской области, где находится главный ионосферный провал ("яма" в концентрации электронов), моделировать который и собирался Клименко. Но математически обе задачи - моделирование экваториальной и субавроральной ионосфер - можно было поставить практически одинаково. Этим мы и решили воспользоваться: разработать модель, пригодную и для низких, и для высоких широт, а тем самым сделать шаг к построению глобальной модели, и для этого к работе Суроткина был подключён Клименко. Он расшевелил флегматичного Суроткина, и совместное мероприятие оказалось успешным: дело пошло очень резво.
Вообще, готовившийся сборник был как нельзя кстати. Результаты шли непрерывным потоком, и не только у нас, в группе моделирования, но и у Саенко, и у Иванова. В центральном же нашем журнале "Геомагнетизм и аэрономия" всё не опубликуешь, туда отправляли самую лучшую свою продукцию. Выручала, правда, Зевакина, приглашавшая нас публиковаться в сборниках, которые она редактировала, и которые выходили в издательстве "Наука" почти ежегодно.
Сборник же, который готовился теперь под моей редакцией, выпускался издательским отделом ИЗМИРАН, руководимым Иваном Григорьевичем Симаковым, который и втянул меня в это дело. Иван Григорьевич с некоторого времени стал питать ко мне дружеские чувства, а именно, после того как и ему довелось пожить в нашей квартире во время командировки в обсерваторию (поза?)прошлым летом, когда мы жили "на даче" в Ладушкине. Правда, Ивану Григорьевичу в ту командировку крупно не повезло - попал в аварию на нашем "уазике" и повредил себе руку. Но эту неудачу он отчасти компенсировал свежей и копчёной рыбой, до которой был большим охотником, дешёвым янтарём с барахоловки для домашних ювелирных поделок, которыми Иван Григорьевич увлекался, и просто отдыхом у моря (погода тогда была прекрасная), ради которого, собственно, Иван Григорьевич и приехал в Калининград.
С подсказки Симакова я и взялся за подготовку и редактирование сборника, почти целиком составленного из работ сотрудников нашей обсерватории. Дело оказалось хлопотным из-за строгих требований к оформлению статей, и временами я жалел, что ввязался в эту затею. Но, думаю, она себя всё же оправдала: многие наши результаты, и неплохие, так и остались бы в распечатках, да на миллиметровках, теперь же они стали "достоянием общественности" и впоследствии не раз цитировались, во всяком случае нами самими в наших последующих работах.
246
Сдачу этапа, как обычно, отмечали вечером в измирановской гостинице, которая переехала из двух двухкомнатных квартирок в хрущёвской пятиэтажке в отдельное одноэтажное здание - бывший детский сад. Здесь было уже девять комнат - от одно- до пятиместных, да плюс телевизорная, куда при переполнении гостиницы тоже селили, общая кухня на всех и два санузла с душем - женский и мужской.
Селили в эту гостиницу нас безоговорочно, как своих, с тех пор как Яньшина (завотделом кадров) пожила в нашей квартире.
Встретив нас как-то в ИЗМИРАНе и узнав, что у нас трудности с поселением, она всплеснула руками:
- Что же вы ко мне сразу не обратились! - и побежала в АХЧ:
- Это же калининградцы, наши, измирановские! Они нас так принимали! Их надо в первую очередь селить!
Разговоры за бутылкой вначале, конечно, крутились вокруг сдачи этапа, Курикши, планов на следующий этап, но тема эта частично исчерпалась ещё по дороге от "Вымпела" до ИЗМИРАНа, и вскоре возбуждение, связанное с дневными переживаниями, спало, разговор стал уходить от текущих рабочих проблем...
Меня, разумеется, неудержимо тянуло делиться впечатлениями от Диминых (теперь отца Ианнуария) писем, перечитывать их вслух - последние я возил с собой; Новый Завет, подаренный Димулей в прошлом году, тоже таскал во все командировки, благо формат компактный. Слушали меня с интересом... но и только. Стена непонимания была непробиваема.
Саенко, тот вообще либо быстро хмелел, настолько, что серьёзно говорить с ним было невозможно, либо заводился по каким-либо несущественным моментам, уводя от сути спора, а потом резко сникал, засыпая... С Ивановым же мы порой и до утра просиживали, пока усталость от водки и разговоров не сваливала нас. Но всё это были бесплодные разговоры. Что-то в письмах Димы привлекало Вадима, скорее всего сам слог, красноречивость, страстность. Вникнуть же в содержание на слух, с моего чтения - конечно же было трудно. А сам факт моей увлечённости письмами Димы вызывал у моих слушателей реакцию такого рода: грамотный человек, а в простых истинах запутался, разве неясно, что никакого Бога нет? И это при почтительном признании Диминой эрудиции и высокой культуры - не зря же их там учат, на то она и Академия, хоть и Духовная...
De Leningrado, 24.IV.79.
Alexandro amico gaudere:
propria manuscriptum de hieromonacho Jannuario!
(Другу Александру радоваться: собственноручно от иеромонаха Ианнуария)
Праздник Светлого Христова Воскресения прошёл замечательно. К тому же я был рукоположен в эту ночь во священники. Так что я теперь поп-мироед, чем весьма доволен. Правда, сразу и заболел. Совершенно лишился голоса за своё зловредство и вместо сладкозвучия наделён змеиным шипением.
Всегда очень рад получать от тебя письма. В них приятнее всего то, что ты, с лёгкостью отрешаясь от штампов (за которыми часто очень туманное содержание), указываешь на непосредственное чувство и житейский опыт.
Я уже написал для тебя нечто вроде письма, но, как и в прошлый раз, отправлю его вослед нынешнему, так как ты указал на новый неясный момент в переписке: понятие свободы. С этим надо сейчас же что-то сделать.
Ну, а сначала о письме (твоём) вообще.
1) Значит, с энергией у нас всё встало на место. Ассоциация - так ассоциация, пусть её остаётся. Твоё замечание о неизмеряемости потенциальной энергии как таковой (содержание вкладывается лишь в понятие разности энергий) меня не совсем удовлетворяет. Если Ф - потенциал, m - масса, то потенциальная энергия Р = Ф m - величина с "абсолютным" значением и вполне измерима. Наподобие Е = mc2 потенциальная энергия в данном потенциале есть просто иное выражение тяжёлой массы, или, ещё лучше, - тяжёлая масса и Р суть два разных выражения, две меры одного и того же: гравитационной связанности физического объекта, меры его вовлечённости в целокупное существование физического мира.
Для наивысшего космического потенциала сумма положительной энергии Е = mc2 инертной массы и отрицательной энергии Р = Ф m тяжёлой массы дают ноль: Е + Р = 0; mc2 + m Ф = 0 - ничто. Квадрат инвариантной квазибесконечной скорости равен отрицательному потенциалу: с2 = -Ф. Т.о. у нас есть квазиабсолют, есть от чего отталкиваться в рассмотрении смысла потенциальной энергии.
Как мне кажется, таинственность в конце концов заключается не в измеряемости или неизмеряемости энергии, а в космических инвариантах (в нашем случае - "с"), в данности всего именно так, а не иначе.
Впрочем, это не моя область. И мне, и тебе ясно, что сущность мира не менее таинственна, нежели явления в мире, что не означает совершенной недоступности и того, и другого моему знанию хотя бы в форме интуиции: ведь я не где-то вне этого мира и его сущности, а в мире, и его сущность - моя сущность.
Хватит с энергией: здесь мы будем лить из пустого в порожнее.
2) О синонимах. И да, и нет. "Да" ради экономии и взаимопонимания. "Нет" в смысле строгости и принципиальности.
Я не верю в синонимы, если уж строго говорить. Их просто не существует. Есть понятия богатые и бедные.
Так, например, и Козловский и Лемешев берут верхнее теноровое "ля". То есть основной, воспринимаемый на слух тон в обоих случаях именно "ля". Но разве "ля" Лемешева = "ля" Козловского? Это же разные, едва сравнимые вещи.
Или (поскольку речь зашла о рыбной ловле), - я могу сказать (точнее, ты говоришь): "рыбалка" и я могу сказать "процесс извлечения рыбы из естественного водоёма". Разве это одно и то же? Во втором для меня мёртвая схема (бедное понятие), в первом для тебя трепетное многообразие живой реальности (богатое понятие).
Нет, синонимов не существует. Бог - это Бог, материя - это всего лишь материя, и Абсолют - это только Абсолют. Что-то в этих понятиях есть общее, его мы выделяем и говорим, что эти слова синонимичны. Но синонимичны относительно чего? Относительно отцеженного ничтожества, не дающего ни малейшего представления о реальности.
Язык - богатство, в котором нет ничего лишнего, ничего дублирующего. Мы им можем плохо пользоваться - это другое дело. Но это уже наша вина.
Конечно, это к делу не относится.
3) А вот омонимов расплодилось, увы, более чем достаточно. Они-то и вносят путаницу и непонимание. Говорят одно слово, а понимают разные вещи. Так, по-видимому, и со словом "свобода".
Если открываешь философский (марксистский) словарь, то находишь краткое определение: "свобода есть осознанная необходимость". В этом определении три обращающих на себя моё внимание момента.
I. Свободы как абсолютного понятия не существует (и ты ведь тоже пишешь, что абсолютный смысл понятия свободы тебе неясен, - а может быть его и нет?). Если свобода, как понятие, неабсолютна, то - условна. Поскольку антитезис к свободе - необходимость, постольку свобода может пониматься либо как
1) отсутствие необходимости (это с точки зрения марксистов невозможно, так как в этом случае устраняется их "догмат" об абсолютной необходимости), либо как
2) нечто, пребывающее в недрах инобытия необходимости; т.е. свобода есть та же необходимость (её частный случай), но претерпевшая качественное изменение.
II. Своё инобытие бытие получает только в духе (сознании) (за человеком всё же оставляется право быть странным прыщиком на чистом теле необходимости). Поскольку дух есть продукт той же необходимости, постольку свобода есть снятие напряжения между бытием и инобытием, что совершается в диалектическом процессе познания (отсюда пафос научного и социального прогресса).
III. Эта остроумная и логически (почти) безупречная схема достигает своей абстрактной красоты за счёт двух жертв (на поверку - за счёт одной): за счёт деперсонификации бытия (нет Личного Бога) и за счёт деперсонификации человека (нет личности человека).
Так определяет свободу вещная, безличная философия. Собственно, она с большим удовольствием обошлась бы и без слова "свобода" вообще, но исторически так сложилось, что её проповедникам (будь то Спиноза или марксисты) пришлось отстаивать именно личную свободу для проповеди своей философии несвободы. В этом парадокс.
Но иного определения свободе безбожная философия дать и не может. Это - лучшее, на что она была способна, действительно логический шедевр (без всякой иронии). (Сама фраза несамостоятельна, она взята у Гегеля. Но там это всё имеет другой смысл.)
Тот факт (повсеместный), что это определение принимается людьми с трудом (да и то на чисто ментальном уровне, и никогда - сердцем) свидетельствует не о его слабости, а о слабости всей философской системы диамата (как и пантеизма). Человек не хочет, да и не может чувствовать себя безличной условностью, лишённой самостоятельного начала и значения.
Для меня догмат - совершенно противоположное. Причём именно догмат (а не "догмат"), т.е. нечто, близкое моему сердцу, интуитивно данное, и уже после постигаемое рассудком и "оправдываемое" философией.
Первое, что мне сейчас приходит в голову, - это Достоевский. Чтобы не распинаться на эту тему, процитирую его "Записки из подполья". Хоть и известная вещь, но лучше мне всё равно не сказать.
"Да осыпьте его (человека) всеми земными благами, утопите в счастье совсем с головой, так, чтобы только пузырьки вскакивали на поверхности счастья, как на воде; дайте ему такое экономическое довольство, чтобы ему совсем уж ничего больше не оставалось делать, кроме как спать, кушать пряники и хлопотать о непрекращении всемирной истории, - так он вам и тут, человек-то, и тут, из одной неблагодарности, из одного пасквиля мерзость сделает. Рискнёт даже пряниками и нарочно пожелает самого пагубного вздора, самой неэкономической бессмыслицы, единственно для того, чтобы ко всему этому положительному благоразумию примешать свой пагубный фантастический элемент. Именно свои фантастические мечты, свою пошлейшую глупость пожелает удержать за собой единственно для того, чтобы самому себе подтвердить (точно это так уж очень необходимо), что люди всё ещё люди, а не фортепьянные клавиши, на которых хоть и играют сами законы природы собственноручно, но грозят до того доиграться, что уж мимо календаря и захотеть ничего нельзя будет. Да ведь мало того: даже в том случае, если он действительно бы оказался фортепьянной клавишей, если б это доказать ему даже естественными и науками и математически, так и тут не образумится, а нарочно напротив что-нибудь сделает, единственно из одной неблагодарности; собственно чтоб настоять на своём. А в том случае, если средств у него не окажется, - выдумает разрушение и хаос, выдумает разные страдания и настоит-таки на своём! Проклятие пустит по свету, а так как проклинать может только один человек (это уж его привилегия, главнейшим образом отличающая его от других животных), так ведь он, пожалуй, одним проклятьем достигнет своего, то есть действительно убедится, что он человек, а не фортепьянная клавиша! Если вы скажете, что и это всё можно рассчитать по табличке, и хаос, и мрак, и проклятие, так уж одна возможность предварительного расчёта всё остановит и рассудок возьмёт своё, - так человек нарочно сумасшедшим на этот случай сделается, чтобы не иметь рассудка и настоять на своём! Я верю в это, я отвечаю за это, потому что ведь всё дело-то человеческое, кажется, и действительно в том только и состоит, чтоб человек поминутно доказывал себе, что он человек, а не штифтик! хоть своими боками, да доказывал; хоть троглодитством, да доказывал...
Вы кричите на меня (если только ещё удостоите меня вашим криком), что ведь тут никто с меня воли не снимает; что тут только и хлопочут как-нибудь так устроить, чтоб воля моя сама, своей собственной волей, совпадала с моими нормальными интересами, с законами природы и с арифметикой. (Это самое смешное: как раз "осознанная необходимость" - прим. о. Ианн.)
- Эх, господа, какая уж тут своя воля будет, когда дело доходит до таблички и арифметики, когда будет одно только дважды два четыре в ходу? Дважды два и без моей воли четыре будет. Такая ли своя воля бывает!"
А теперь сравни это со статьёй из Философского словаря. Да вот хотя бы из IV т. ФЭ, статья "Свобода" Р. Гароди.
Диаматовское понятие о свободе можно проиллюстрировать таким примером.
В физике говорят о "свободном падении". Вот когда камень падает на землю, то степень его объективной свободы зависит от числа препятствий падению. Субъективно же чувство свободы может появиться у камня тогда, когда он осознаёт своё падение именно как "свободное падение". Диамат, правда, делает уступку произволу сознательного камня и признаёт относительную свободу выбора: падать так или эдак. Самый сознательный камень будет выбирать такой путь падения, на котором встречается минимум препятствий, ограничивающих "свободу" его полёта.
Глупый камень будет падать путём I, а сознательный - путём II, и будет более свободен.
Далее, правда, встаёт вопрос телеологического порядка, который смущает материалистов, почему они и находят целесообразным вычёркивать телеологию из своего философского рассмотрения. Ведь камень падает лишь потому, что у него есть цель и источник его падения - сама земля. Бесцельным и безначальным его "свободный полёт" быть не может. А если стимулирующая цель всё же существует, то что будет, когда эта цель будет достигнута? Разумеется, тогда и полёт, а вместе с ним и каменная "свобода" исчезнут.
Посему приходится говорить о том, что там появится новая цель, указывающая новые перспективы "свободе" и т.д., и т.д. до дурной бесконечности, в которой нет уже ни конца, ни начала, ни цели, где и падение оказывается поэтому мнимым, и все философские построения, весь этот шабаш свободы как необходимости разлетается в прах.
Ну, а если не додумывать всего этого честно до конца, то остаётся вот этот простой символ: Падение камня на землю и есть образец свободы.
Нет, для моего самочувствия свобода - это не совпадение моего хотения с принудительной властью необходимости. Конечно, такое совпадение избавило бы меня от страданий и от всех вопросов; так, вероятно, и есть у неодушевлённых предметов. Для живых же и чувствующих тварей такая гармония представляется фантастической.
Для меня фраза "свобода есть осознанная необходимость" имеет действительный смысл только в абстрактном признании своей несамобытности (я откуда-то "взялся", какая-то необходимость вызвала меня из небытия в бытие, моё бытие включает в себя моё сознание; следовательно, моё сознание, в котором я чувствую и свою свободу, есть возможное порождение природной необходимости). Но это признание абстрактно, ничего нового не вносит в моё содержание, оно мне неинтересно, его никак нельзя использовать, в конце концов, неизвестно ещё, так ли это и т.д.
Определить свободу - дело нелёгкое. Лучше всего внутренне проследить связанное с этим понятием чувство и затем произвести индукцию.
И первое, что мне достаточно ясно, - это то, что свобода - именно не необходимость. В моей обыденной жизни свободу я понимаю как
1) безусловную возможность ставить перед собой (и перед другими) произвольные цели;
2) безусловную способность произвольного осуществления поставленной цели.
Первое я называю свободой воли (хотения), второе - свободой действия.
Например, я имею желание (волю), - обусловленное, кстати, моей природой, - желание выпить и закусить.
1a) я могу поставить себе цель удовлетворить этому стремлению;
1б) я могу поставить себе цель не удовлетворять этому стремлению. В возможности непринужденного выбора между la и 1б состоит степень свободы моей воли. Часто эта свобода ничтожна, моё природное хотение столь сильно, что шанс поставить себе цель 1б очень мал, но всё же существует. Ущемлённость свободы воли я могу назвать не иначе как рабство у своей природы, иногда это рабство мне тягостно, иногда - сладостно.
Далее
la распадается на
2а) решившись выпить, я тем или иным способом достигаю этой цели;
2б) несмотря на все мои усилия, цели я достигаю лишь с трудом и ограничениями, либо не достигаю вообще.
(То же касательно 1б)
Ущемлённость свободы действия выступает как рабство у каких-то там обстоятельств, являющихся для меня как необходимость. Надо сказать, что это рабство мне всегда в тягость.
Как видно, большая часть разговоров о свободе и борьбы за свободу в мире сводится к борьбе за 2а при само собой разумеющемся выборе 1а.
Невозможно отрицать желательность такой свободы (в известных пределах). Но очевидно также, что эта свобода часто идёт во вред себе и другим, что эта свобода может надоесть, что эта свобода вовсе не дарует той полноты блаженства, какая от неё ожидается...
Ну выпил, закусил, ..., а дальше что?
Однако, при всей банальности этой свободы, сравнение её со свободой камня, падающего на землю, даёт мне новое понятие, - понятие личности.
Камень не может даже предположить возможности сопротивляться притяжению земли. Такой возможности для него в природе не существует. Человек - существо, которое имеет возможность следовать своей природной воле или сопротивляться ей.
Схематически: человеку дана ещё свобода избирать цель III.
Иной вопрос - сможет ли он осуществить задуманное. Но совершенно очевиден некий суд над необходимостью. Это уже что-то совершенно лишнее, никакой необходимостью не объяснимое. Это - война необходимости, хотя бы в виде внутреннего протеста. И сознание именно особенности не позволяет человеку принять сердцем определение диамата.
Свобода - не есть субстанция. Свобода - это состояние, свойство. Та субстанция, которой это состояние свойственно, - и есть собственно суб - станция, ипо-стась, т.е. личность в христианском понимании (термины, конечно, условны, просто приняты, но обозначают то, что каждый в себе ощущает как "моё личное бытие и сознание"). Свобода может быть только у личности. Личность же - носитель свободы. Так личность и свобода неразрывно связаны. Нет личности - нет свободы. Нет свободы - ущемлена личность.
Личность не определяется никакими природными свойствами (свобода - не природное свойство, это нечто уже над природой, судящее природу). Поэтому личность вообще никак не определяется. Она абсолютно дана человеку как его собственно человеческая данность. Она столь же неопределима как наша пресловутая энергия. Она, возможно, на базе природы, но уже не ограничивается природой. Это не означает её безформенности и непознаваемости. Ведь она у меня есть - эта личность, обладающая свободой. Это я сам; не моя рука или нога, не моё желание или чувство... Всё это принадлежит моей личности, но сама она над всем этим.
Личность нельзя определить, её можно лишь показать.
Вот наугад у Лосского:
"Личность есть свобода по отношению к природе: она не может быть никак обусловлена психологически или нравственно. Всякое свойство (атрибут) повторно: оно принадлежит природе, и мы можем его встретить и у других индивидуумов, даже определённое сочетание качеств можно где-то найти. Личностная же неповторимость есть то, что пребывает даже тогда, когда изъят всякий контекст, космический, социальный или индивидуальный - всё, что может быть выражено. Личность несравненна, она - "совершенно другое". Плюсуются индивидуумы не по личности. Личность всегда "единственна". Понятие объективирует и собирает. Поэтому только методически деконцептуализируемая отрицанием мысль может говорить о тайне личности, ибо этот ни к какой природе не сводимый "остаток" не может быть определён, но лишь показан".
(Догм. богословие, стр. 140)
(завтра продолжу) Vale
(продолжение следует)