Мы с Юрой попробовали катить коляску на единственном её колесе, поддерживая корпус с левой стороны за растяжки. Оказалось, что нужно всё время балансировать, чтобы удержать коляску весом более центнера в равновесии и заставить её катиться прямо. А до кирхи пять километров, эдак мы её до ночи катить будем.
И тут Юра выдал идею:
- Давай, её к моему складному велосипед приторочим!
Я рассмеялся:
- Ты что, с ума сошёл? Она любой велосипед раздавит! И как ты её крепить собираешься?
Юра настаивал:
- Давай попробуем, пока от дома ещё далеко не отъехали. Долго что ли?
- Ну, давай, чёрт с тобой!
Юра сбегал за велосипедом, благо, действительно, мы рядом с его домом были. И удивительное дело: поперечные трубы рамы коляски очень хорошо легли - на нижнюю часть рамы велосипеда, вторая - на его багажник (велосипед у Юры с колёсами малого диаметра, и багажник расположен низко), так что конструкция оказалась вполне устойчивой даже безо всяких связываний, достаточно было её слегка поддерживать с обеих сторон при движении. Так мы эту систему - велосипед с коляской от мотоцикла - и покатили по Московскому проспекту, а потом по Дмитрия Донского к кирхе. Прохожие удивлённо таращили на нас глаза: - Во, мужики дают! - и наверняка ничего не могли понять.
Я говорил Саенке: - Ещё недавно мотоцикл с коляской на санках по льду волочили, а теперь вот коляску на велосипеде по городу катаем. Совсем как в песне: старый осёл молодого везёт!
Менее чем за час мы докатили нашу систему до кирхи и забросили коляску в гараж. С мотоциклом же я мысленно уже распрощался. Юра поехал домой на велосипеде, а я побрёл на трамвай.
Дома Сашуля усадила меня обедать, было уже часа четыре. Я ел безо всякого аппетита. Вдруг звонок. Пошёл открывать - в дверях ... Аркадий.
- Нашёлся Ваш мотоцикл!
- Как? Не может быть! Где?
- В Переславском.
- Ни фига себе! Как он там оказался?
- Ночью на нём ехал один парень, ему велели остановиться дежурные ГАИ - он был без шлема. Он не захотел. За ним погнались. За Переславским он решил свернуть в лес на просёлок, да не справился, видать, с управлением, завалился на повороте, бросил мотоцикл и убежал в лес. Искать его, конечно, не стали, а мотоцикл подобрали и откатили во двор к местному милиционеру. Там он сейчас и находится.
- А как Вы об этом узнали?
- По телефону. Давайте, поедем сейчас в Переславское, заберёте мотоцикл, я акт составлю и дело закрою.
Я, ликуя, помчался опять к Куликам. Но Наташки с мужем в этот раз дома не было, уехали куда-то на машине. Недолго думая, я побежал на стоянку и взял такси, на котором мы с Аркадием и доехали до Переславского, - это на 20-м примерно километре от города по Светлогорскому шоссе. Таксиста я попросил подождать, чтобы он отвёз потом обратно Аркадия, - на мотоцикле без коляски я бы не рискнул его везти.
Милиционера местного мы дома не застали, он был в бане. Пошли туда и по дороге его встретили. Он провёл нас к своему сараю, у стены которого притулился мой многострадальный мотоцикл. Новые раны на теле его добавились к старым царапинам: сильно покорёжена была левая выхлопная труба. Похоже, что при повороте угонщик ударился обо что-то её патрубком, соединяющим цилиндр с трубой. Пострадала и правая труба. Возможно, что удар произошёл слева по патрубку, а завалился мотоцикл на правую сторону.
Из аккумулятора пролился электролит, завести двигатель от кик-стартера мне не удалось, сколько я ни дёргал рычаг ногой. Попробовали с Аркадием завести его с толчка под горку - тоже ничего не вышло, только упрели оба. Видя наши мучения, местный милиционер сжалился, выкатил свой тяжёлый мотоцикл, взял меня на буксир и погонял по двору. На втором круге мотоцикл завёлся. Аркадий сел в такси, а я попросил таксиста не обгонять меня, а ехать сзади: мало ли что, вдруг заглохну.
Без коляски на ИЖе я ехал в первый раз и чувствовал себя очень непривычно: сказывалось, что машина намного тяжелее, неповоротливее и мощнее, чем мотороллер - единственный вид двухколёсного мототранспорта, который я водил до сих пор (не считая, правда, мопеда). Особенно чувствовалась его большая мощность: чуть прибавишь ручку газа, и мотоцикл, не сдерживаемый коляской, буквально вырывается из-под тебя.
Такси с Аркадием отконвоировало меня до самого гаража, куда я и загнал беглеца, поставив рядом с коляской. Аркадия я пригласил к себе домой отметить успех мероприятия. Он обещал заглянуть после того как оформит все бумаги по делу.
- Мотоцикл в гараже! - отрапортовал я Сашуле, явившись домой.
- Тебе везёт, - резонно заметила она. - Второй раз сухим из воды выходишь. Я уж думала - теперь-то мотоцикла ты больше не увидишь.
- Я тоже так думал, - признался я, - да вот - спасибо милиции.
Тут появился Кореньков. Он приехал из Ладушкина, чтобы переночевать у нас, - утром мы с ним летели в Москву. Я сбегал за Саенко, тоже принимавшем участие в деле; пришёл, как и обещал, Аркадий, и мы неплохо посидели, отмечая завершение очередного моего мотоприключения.
На прощанье я подарил Аркадию для его младенца раскидное детское кресло-столик, из которого уже вырос Митя, а Аркадий, как оказалось, такое кресло давно уже и безуспешно искал. Я приглашал его заходить в гости ещё, вместе с женой. Он обещал, но знакомство наше дальше так и не развилось, хотя Аркадий и явно стремился поначалу к нему...
249
В ИЗМИРАНе я узнал совершенно неожиданную и приятную для меня новость. Оказывается, ещё в феврале (а ныне уж конец мая) в иностранный отдел (есть такой в ИЗМИРАНе) пришло официальное письмо из ГДР от Вагнера, отправленное в декабре (!) прошлого года, с приглашением меня и одного из моих коллег в ГДР, в Потсдам, в Институт солнечно-земной физики для проведения совместных работ согласно предварительной договорённости.
Вот уж не думал, что тот разговор с Вагнером в ИЗМИРАНе более года назад о возможности моей поездки в ГДР будет иметь действительно какие-то реальные последствия. Вопрос этот рассматривался на дирекции, и Мигулин дал добро, тем более, что оплачивает поездку приглашающая сторона. А Беднажевский (измирановский "министр иностранных дел", как именовала его Бенькова) даже не удосужился хоть что-нибудь сообщить мне в Калининград. Не появись я здесь, так, может, и вообще бы не узнал о приглашении.
Инструкции по оформлению документов за границу мне давала... Наталья Чмырёва, жена Витальки, служившая теперь одной из секретарш Беднажевского.
В ИЗМИРАНе помимо заседания секции у меня была куча дел по оформлению сборника. К концу недели я с ними справился и в пятницу, как и планировал, отправился во Владимир навестить Митю. А до этого ещё я добывал выхлопную трубу для моего покалеченного мотоцикла. Собственно труба на моё счастье оказалась в продаже в специализированном магазине запчастей к ижевским мотоциклам на Якорной улице, правда, не хромированная, а просто загрунтованная, - ну да уж какая есть, теперь уж не до внешнего вида. А вот патрубков к ней не было.
В магазине.
Зато они оказались у одного из хануриков, околачивавшихся у магазина и возле прилавка и выискивавших клиентов. За пятёрку он продал мне два новеньких патрубка, госцена которым рубль за штуку. Предложил ещё и аккумулятор новый за 13 рублей (при цене 4р50к), но я отказался. Вообще тут очень хорошо ощущалось, что немалая, а может, и большая часть поступающего в магазин товара идёт к покупателям не через прилавок, а через этих хануриков. Те и не скрывали своих тёплых отношений с продавщицами, высокомерными девахами, держались нагло, хотя мой благодетель и отводил меня за угол для осуществления операции. В магазине же я прикупил кое-что из инструмента: угонщики моего мотоцикла орудовали моим инструментом, а обратно в инструментальный ящик его не положили. Так что, если не весь мотоцикл, то хоть инструмент им всё-таки достался.
Во Владимире Митя встретил меня радостными воплями и не отходил от меня ни на минуту, заставляя рассматривать вместе с ним журналы "Наука и жизнь" и особенно "За рулём". Кипы этих журналов, накопленных за несколько лет, он ежедневно перетаскивал с этажерки, стоявшей в спальной, на диван в большую комнату и в этой куче журналов проводил на диване целые дни. Бабуля Тоня с трёхлетнего возраста обучала его буквам, в три с половиной года он уже умел читать, а теперь читал совершенно свободно.
Но и гулять он любил, только не во дворе, а в путешествиях по городу, преимущественно на городском транспорте - троллейбусом или автобусом, что совершенно не привлекало бабулю. Я же ему в этом потакал и гуляли мы с ним подолгу.
В эти дни конца мая во Владимире было уже по-летнему жарко. В воскресенье мы все - деда Коля, баба Тоня, Митя и я - отправились в лесопарк, где загорали, бродили по лесу, а главное - но это только мы с Митей - катались на каруселях и колесе обозрения. К аттракционам Митя питал слабость с двухлетнего возраста и готов был кататься на чём угодно до одури.
Деда Коля нашёл в окрестностях аттракционов точку с разливом портвейна и втихаря бегал туда несколько раз заправляться, пригласив один раз и меня с собой. Пропустив бумажный стаканчик портвейна, я почувствовал себя на карусели гораздо веселее, почти как Митя, который заливался звонким смехом. Это ощущение радости от кружения на цепной карусели, сидя рядом с веселящимся сыном, отчётливо запомнилось мне. Деда Коля фотографировал нас снизу, и есть снимок, запечатлевший нашу тогдашнюю весёлость.
В понедельник рано утром я отправился обратно в ИЗМИРАН. Во вторник, 29 мая, состоялась защита Коренькова, второго (после Латышева) "моего" диссертанта. Официальными оппонентами у него были Борис Николаевич Гершман, профессор Горьковского университета, безусловно уважаемый всеми в ионосферных кругах человек, и Тамара Семёновна Керблай - из измирановских ветеранов, тоже очень почтенная дама.
Работа у Юры была выполнена, на мой взгляд, с большим запасом и в гораздо большей степени самостоятельно, чем, скажем, у того же Кости, так что волноваться было вроде бы не из-за чего. Доложился он хорошо, чётко отвечал на все вопросы. Никаких замечаний высказано не было, разве что Наталья Павловна промямлила что-то не совсем вразумительное.
В перерыве перед объявлением результатов голосования я подошёл к "классику" ионосферной науки - Гор Семёновичу Иванову-Холодному, являвшемуся членом измирановского учёного совета, и спросил его мнение о работе Коренькова.
- Затрудняюсь сказать, - пожал плечами Иванов-Холодный. - Я же его диссертации не читал.
Ответ этот меня обескуражил. Работа Юры относилась к той части физики ионосферы - моделирование областей Е и FI, в которой Иванов-Холодный считался крупным специалистом. Ему мы посылали наши препринты, оттиски статей и, разумеется, автореферат диссертации. Для специалиста этого вполне достаточно, чтобы оценить работу. Другие члены совета ещё меньше разбираются в этих вопросах. Обиделся, что ли, Гор Семёнович, что мы Гершмана, а не его в оппоненты пригласили?
Результаты голосования оказались такими: 11 - за, 1 - против, 1 бюллетень недействителен (соответствует воздержавшемуся - ни да, ни нет не отмечено). Мы решили, что это голоса Беньковой и Холодного (больше просто не смогли никого заподозрить) и переживать не стали, хотя, конечно, и один чёрный шар портит настроение.
250
В Калининграде меня ждали письма о. Ианнуария от 21 и 22 мая, в которых он меня лихо разделал, и поделом! Стыдно теперь даже просто перечитывать ту белиберду, которую о. Ианнуарий переписал из моего письма. Это даже не легкомыслие, а просто пустословие.
Ленинград, 21 мая 1979 г.
Дорогой Сашок!
Вчера получил от тебя письмо, и первое чувство, которое у меня возникло по его прочтении, было разочарование. В самом деле, - начали за здравие ... и кончили тоже за здравие. Скакали, скакали вокруг печки, и к печке прискакали. Но после, вчитавшись, я убедился, что письмо твоё в общем ходе нашей переписки не случайно, т.к. даёт мне в руки тот узел, который я долго пытался ощупью определить, и который, конечно, обнаружился бы рано или поздно, если бы переписка не осложнялась перерывами и вынужденными посторонними экскурсами.
Вот и теперь, прошла уже не одна неделя, как я написал последнее письмо, обещал продолжение, начал его писать (даже не прерывая нумерацию страниц), но обстоятельства помешали мне, и я остановился. Всё же незаконченное продолжение я тебе высылаю: не пропадать же ему, тем более, что там есть пара строк, касающихся новой, поднятой твоим письмом темы.
Вынужденные же перерывы объясняются довольно большой занятостью. Не помню, писал ли я тебе, что в Светлую Пасхальную ночь я был рукоположен в иереи. Сразу после этого я заболел, тогда-то у меня и высвободилось время для писанины. Но после, когда поправился, как раз кончились пасхальные каникулы. Мне надо было проходить священническую практику. А тут ещё сессия, да ещё меня назначили пом. инспектора, и пришлось сутками дежурить в Академии.
Твоё письмо, анализом которого я займусь может быть сегодня или завтра вечером, пришло вчера, в день, когда Церковь вспоминала беседу Иисуса с самарянкой у колодца. Это Ин.4 гл. Ты, конечно, помнишь это место. По иудейским законам с самарянами (как нечистыми) нельзя было общаться. Не боясь, по своему обыкновению, оскорбить религиозные чувства своих соплеменников, Иисус не только заговорил с самарянской женщиной (двойная скверна), но и попросил напиться из её рук (тройная скверна).
"Женщина Самарянская говорит Ему: как ты, будучи Иудей, просишь пить у меня, Самарянки? ибо Иудеи с Самарянами не сообщаются. Иисус сказал ей в ответ: если бы ты знала дар Божий и Кто говорит тебе: "дай Мне пить", то ты сама просила бы у Него, и Он дал бы тебе воду живую."
Бедная баба не понимает иносказания. "Вода живая" в устах Иисуса - "вода жизни", "животворящая вода". С Его точки зрения, значит, самарянка не то мертва, не то полужива. Но она сейчас не способна к такому высокому духовному самоанализу и не может подобно Августину воскликнуть: "Что это? не то мертвенная жизнь, не то жизненная смерть?"
Она слышит обычное еврейское выражение "живая вода", т.е. "ключевая вода" в отличие от застойной воды данного колодца.
"Женщина говорит Ему: господин! тебе и почерпнуть нечем, а колодезь глубок: откуда же у тебя вода живая? Неужели ты больше отца нашего Иакова, который дал нам этот колодец, и сам пил из него, и дети его, и скот его?"
В простоте деревенщины она подумала: уж не новый ли это Моисей, способный извести ударом жезла ключ "живой воды" из скалы?
"Иисус сказал ей в ответ: всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять; а кто будет пить воду, которую я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую я дам ему, сделается в нём источником воды, текущей в жизнь вечную".
Через несколько стихов в этой же главе рассказывается ещё о некоей странной пище, которая, как и пресловутая "живая вода" обладает удивительными свойствами. А последующие главы полны таких изречений, которые вряд ли поддаются элементарному физическому или моральному истолкованию.
В своё время ты мне писал, что ты любишь эту книгу, и только подобен ленивому ученику, со всем соглашающемуся, но по лености не делающему.
Честно, говоря, мне было бы любопытно узнать, как и в чём ты соглашаешься, когда речь идёт о предметах, подобных изложенному. Или взять то же евангелие от Иоанна, главы 12, 13, 14, 15, 16 ...
Верно ли, что они тебе так нравятся, что ты можешь считать это чтение прекрасным и полезным для себя? Верно ли, что ты во всём согласен с тем, что там написано?
Это, конечно, чисто риторические вопросы, и ни в коем случае не хочу подвергать тебя опросу.
За себя же я отвечу, что всё, что там написано, для меня действительно сладчайшее чтение, отзывающееся в моём уме и чувствах самым живым и действенным образом. И я тоже ленив, и далеко не всегда иду навстречу этим словам, но всё же не настолько ленив, чтобы совсем уж пренебрегать ими.
Ну, да это лишнее. Сегодня - завтра я обращусь к твоему письму.
Целую, Ианнуарий.
Далее идёт продолжение письма от 2 мая 1979 г.:
Здесь возникает ряд трудных вопросов (трудных опять же и снова и снова только для внешнего изъяснения, для логического расчленения, а не для живого опыта, где они не только не трудны, но даже не вопросы).
Самое первое, что мне бросается в глаза: как соотносятся подчёркнутые мною "я могу" с моей личной свободой, как мы её, наконец, поняли? Выходит так: я имею свободу выбора быть свободным (по-настоящему) или не быть. Это можно выразить иначе: я имею свободу выбирать между верой в Бога и неверием. Но ведь свобода выбора имеет смысл тогда, когда человек ясно сознаёт, что он выбирает. А если такого сознания нет, как его нет у множества людей вокруг нас? Значит, у них нет и выбора? (то, что в школьном богословии называется "невменяемым состоянием непреодолимого неведения истины").
В рамках обозначенной модели соотношения Бог - человек я не имею права отвечать на этот вопрос: эти рамки очень узкие и сама модель - слишком упрощённая схема. Ведь мы не касались ещё вопросов "зла", "грехопадения", ... Пока же, во-первых, я хочу ограничить это число людей, совершенно "неведающих истину". До не столь давнего времени таких людей вообще было очень мало, если вообще такие люди были. Конечно, степень ведения истины зависела и от исповедуемой религии и от личных способностей, но абсолютного неведения не было. Отрицание личного начала в бытии произошло совсем-совсем недавно. Это отрицание охватило некоторую часть экумены. Но и здесь, в среде безбожных внушений и воспитания рискованно говорить о полной невменяемости состояния безбожия.
Все люди что-то как-то и где-то узнают о Боге и о связанном с этим знанием комплексе нравственных и личных обязанностей. Все читают книги: Достоевского, Толстого, Лескова. Все слушают музыку и посещают музей. Что до безграмотных и тех, кто оказался неспособным ощутить в произведениях искусства что-то большее, нежели светскую фабулу, то ведь повсюду в школах проходят физические законы равенства действия противодействию... Ведь невольно они должны подготавливать мысль к тому, что на свете нет ничего абсолютно случайного, беспричинного, беспоследственного. Почему же человек с его действиями должен быть исключением? Пусть даже кто-то не учился в школе, и мысль его не будет искать абстракций, но ведь элементарное нравственное чувство есть у каждого. "Категорический императив" неотъемлем от человека. Кого не повергнет в смущение или даже в смятение мысль, что любовь, благородство и злодейство и душегубство "природою" расцениваются тождественным образом? И то и другое (в отличие от "справедливости" в мире механики) ожидает одинаковое гниение в земле? Нет, что-то здесь не то, и никакие философские уговоры тут не помогут. В природе такой бессмыслицы не бывает - такова интуиция.
А исторический опыт крушения гуманизма? Неужели он, подтверждаемый чуть ли не каждое десятилетие, никому ничего не говорит?
Смутная философская белиберда под названием "гуманизм" овладела умами некоторых людей в ХVIII веке, а вслед за тем ринулась в массы. Противоречивость гуманизма чудовищна, ни логикой, ни элементарным смыслом в нём не пахнет. Признавая один только "этот" мир и себя самого - всецело его частью и членом, гуманист вместе с тем уверовал во всемогущество (и, конечно, всеблагость) себя самого, в свою способность и своё призвание и покорить себе, и усовершенствовать, и одухотворить мир, которого он сам есть производная часть. Чудовищно?
Да, конечно. Но это не смущает. И отсюда - слепая и смешная оптимистическая вера в непрерывность умственного и нравственного "прогресса", в возможность осуществить царство разума, правды и добра - то, что верующий называл "царством Божиим" - на земле. Даже дарвинизм, признавший самого человека потомком обезьяны, происшедшим из неё в итоге слепой стихийной эволюции (?!), не только не пошатнул этой веры, но был использован как её подтверждение. Вл. Соловьёв свёл бессмыслие гуманизма в одну убийственную сатирическую формулу: "человек есть обезьяна и потому призван осуществить царство добра на земле".
Упорство этой слепой веры так велико, что доселе она оправляется от роковых ударов, которые ей наносит действительность. Первый такой удар ей был нанесён французской революцией, когда царство свободы, равенства и братства быстро превратилось в царство разъярённой кровожадной черни. Дальше - хуже. Просвещённый человек обнаруживал не только свою неукрощённую обезьянью природу, но и нечто необезьянье - садизм и отвержение самых элементарных начал нравственности. Где же гуманизм? Конечно, со временем он обречён на разложение, ибо подтачивается роковым внутренним противоречием: вера в самодержавную власть человека, как высшего, самовластного хозяина своей жизни противоречиво сочетается с верой в служение неким абсолютным, независящим от самочинной человеческой воли, нравственным ценностям. Эта "догма" - основа гуманизма. Но она же - и его конец.
Всё вышеизложенное даёт мне право сомневаться в "невменяемости неведения". И во множестве случаев я вижу не непреодолимое неведение истины, а упорное сопротивление историческим фактам, логике и действительности.
(Сила подсознательного сопротивления вере в Бога бывает очень сильна. Лет 6-7 назад одна наша общая знакомая с кафедры в сердцах говорила мне: "Да ты представляешь себе, что это значит, если есть Бог? Да ведь это же подумать только! Ведь тогда мне надо всю свою жизнь переделать! Нет, нет и нет!"
Что такое "нет", узнать мне так и не удалось: нет Бога, или жить иначе она считает невозможным? С того момента она избегала разговоров, да и встреч со мной.
Это не единственный, но чрезвычайно распространённый "мотив" отрицания. Люди в нём не признаются, т.к. такое признание считается стыдным. Если только сгоряча, как эта особа.
"Если Бога нет, то моя жизнь в значительной мере бесконтрольна. Например, можно не сдерживать свои фантазии и не очень чистоплотные мысли: они ведь всё равно никому не видны. Во внешнем поведении приходится поневоле считаться с общественным мнением, но тайными, мало кому видными грешками можно заниматься".)
Но даже возможный факт неведения истины (а вместе с тем и невозможности выбора) верующего смутить не может по двум причинам.
1) Осуществление божьего дела не есть единократный акт всеобщей трансформации. Оно, выявляя себя в пространстве-времени, есть история, в частности - Священная история, и как таковая - эволюция, подобная истории в геологии или биологии. Апостолов было 12, после - 70. Посылая их в мир, Спаситель не говорил - "идите и смейтесь над теми, кто не знает истины", а "идите и проповедуйте всей твари".
2) Обвиняя язычников (пусть это будут гуманисты) в "неведении истины", апостол Павел пишет "что можно знать о Боге, явно для них, потому что Бог явил им. Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество от создания мира через рассматривание творения видимы, так что они безответны" (т.е. не невменяемы). (Рим. 1,19-20).
Но через несколько строчек, уже в другом контексте: "когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон; они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чём свидетельствует совесть и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую". (Рим.2,14-15).
Ленинград, 22 мая 1979 г.
Это письмо о. Ианнуарий предваряет следующим отрывком из моего письма от 15 мая:
"Поведение трёхлетнего ребёнка, пожалуй, наилучшая иллюстрация этого понятия (свободы), но мыслима ли такая свобода для взрослого? Ребёнок живёт в гармонии с окружающим миром постольку, поскольку окружающий мир, семья, в первую очередь, заботится об этой гармонии. Наше стремление к такой же свободе, к благу, к спасению - это, как мне кажется, естественное желание жить в мире с миром. Мир в душе моей, мир в доме моём, мир в мире моём - что ещё можно желать?
Но как этого достигнуть? Познайте Истину - говорит Некто. Но вот Он знал, а тем не менее страдал и потяжелее многих. Видать от страданий никуда не денешься и остаётся стремиться свести их к минимуму. Но все ведь только этим и занимаются, а толку что? Толку нет потому, что сводят к минимуму свои страдания, а надо бы чужие. Если бы люди относились друг к другу как к своим детям, то и свободны и счастливы были бы как дети - не в этом ли Истина?
Смысл, цель жизни всех и каждого - в избавлении от страданий всех и каждого, а любовь к ближнему - средство для достижения этой цели. Любовь же к Богу есть, в сущности, любовь к жизни, это не средство, это необходимое условие, но не достаточное ещё."
Дорогой Сашок!
Вот кое-какие размышления по поводу твоего письма, существенную часть которого я тебе переписал на отдельном листке для памяти.
Пусть это останется моим произвольным предположением, но мне кажется, что ты некогда был зачарован идеями Толстого, или позднего Лескова или вообще христианско-социалистическими идеями любого изложения. Их внешняя простота и гуманная привлекательность замечательны. Однако, на мой взгляд, к их простоте применима та самая пословица, которая утверждает, что "иная простота хуже воровства".
Хотя каждая отдельная фраза твоего письма вроде бы и хороша сама по себе, но всё вместе составляет для меня целое, столь неприемлемое по духу, что я даже не знаю, с чего начать атаку. Как, бывает, кошка, изнывающая от алчбы, тыкается носом то в один, то в другой конец горячей пищи, положенной перед ней, и не рискует ухватить.
Однако, с чего-то надо начинать. Начну с первой фразы. Разумеется, свобода взрослого - не свобода ребёнка именно потому, что взрослый - не ребёнок, и не почему другому. "Иллюстрация" с ребёнком - не лучшая. Как я писал, мне она в голову пришла как аналогия, и требования к ней надо применять именно как к аналогии. Более адекватной иллюстрацией я полагаю (и об этом писал) какой-нибудь общеизвестный образ блаженного (т.е. счастливого) или святого человека. Человека, замечу, взрослого. Вообще говоря, опыт блаженно-свободной жизни - опыт не диковинный, а повсеместный, хотя и не универсальный. Это опыт жизни в Церкви Христовой. И прежде чем делать вывод о недостижимости свободы для взрослого человека, надо бы прислушаться к голосам, положительно утверждающим обратное.
О реальности жизни иной, нежели обычная эмпирическая мирская жизнь в отчуждении, думаю, много и распространяться не надо. Чисто логически этот вопрос ясен, как Н2О. Если бы как-то благая жизнь не была дана человеку, то, естественно, даже понятия о ней он не имел бы в своём сознании. Порождение этого, злого мира, в котором царствует страдание и смерть (а за нею в эмпирии всегда остаётся именно царственное, последнее и решающее слово), человек, если бы не был никак причастен к жизни иной, не мог бы сознавать и судить зло вообще и смерть в частности. Это как рыба, живущая на дне морском, не обладая опытом иной (воздушной) среды, не могла бы сознавать относительность своей водной стихии. Тут всё просто. Но реальность - ещё не означает действительности.
И тут честная методология с необходимостью должна обратить внимание на опыт свидетелей действительности благой жизни (свободы во Христе, Царства Небесного и как ещё там это называют).
В самом деле: нельзя же безнаказанно, скажем, изучать анатомию, но вместо учебника по анатомии читать журнал "Крокодил", а вместо анатомического театра ходить в Театр драмы и комедии.
Можно, конечно, a priori, заранее отрицать ценность опыта знатоков. Например, считать автора учебника по анатомии невеждой в этой области, а анатомический театр - скоплением гипноза и лицедейства.
И против такой позиции, собственно, возразить будет уже нечего. Но ведь это именно предубеждение, а не метод познания.
Небольшое отступление. Знаешь, какой вопрос в миру мне приходилось в последние годы слышать чаще всего? И не только мне, но любому верующему человеку? Такой вопрос: "Скажите, а вы правда веруете?" Иногда в другой форме: "Скажите честно, а правда, что все священники верующие?" или "Простите за нескромность, но неужели у вас (имеется в виду Семинария) все веруют?"
Это не один, два раза, а каждый день по много раз. Ты чувствуешь весь ужас ситуации? Спрашивающие не верят не только в Бога (это понятно, т.к. они были лишены духовного воспитания), но они не верят людям. Первая мысль, которая им приходит в голову во встрече с тобой, - это подозрительное и недоверчивое "а может быть он лжец?" Причём практическая и логическая бессмыслица вопроса очевидна: ну узнаешь ты, что все в Семинарии веруют, или не все веруют, - тебе-то это ничего не даст, сам ты от этого не станешь верующим и в бытии Бога не убедишься. Здесь чистое, импульсивное выражение вражды и подозрительности (ведь никто из вопрошавших не знает, что он сегодня уже десятый, задающий тот же вопрос).
Для человека, имеющего действительный (а не на словах) опыт веры и свободы такое поведение невозможно. У атеиста христианин никогда не спросит: "Вы правда неверующий?" У буддиста христианин никогда не спросит: "Вы в самом деле верите в существование тысяч небесных и подземных богов?"
И Спаситель говорил: "Не всякому духу (в том числе и человеческому) верьте, но испытывайте, от Бога ли он". Но - это не призыв к недоверию, а призыв именно к испытанию, к исследованию. А какое же может быть исследование при предубеждении и недоверии a priori? Безбожие же порождает именно недоверие. Это факт.
Оглядываясь на свой скромный опыт общения с Церковью, я вспоминаю, что первым импульсом к нему было завистливое любопытство. Побывав в красивом Псковском монастыре в Пасхальные дни, я окунулся в атмосферу недоступной мне острой и в то же время нежной радости и неведомой мне до тех пор праздничности (не сравнимой ни с какими обычными, известными мне праздниками). Пожив три дня среди этих простых, искренне счастливых людей, я не имел никакой причины недоверчиво относиться к правдивости этих людей именно потому, что у них не было никакой причины разыгрывать передо мной комедию, лгать и притворяться, что они радостны и блаженны.
Вера-доверие к этим людям и их опыту побудила меня к собственному испытанию - нелёгкому и нескорому. Испытание же привело к вере-уверенности, т.е. к тому, что собственно называется верою. Да это ведь и обычный, нормальный путь всякого исследования.
(продолжение следует)