Райя-Лииса Сиеккинен
СЧАСТЛИВЫЕ
перевод с финского языка, 2002 г.
Ровно в половине четвертого по будням они появлялись, словно существа из другой реальности. Она находилась в это время в своем рабочем кабинете, заканчивая дневную работу. Складывая бумаги стопками, она выбрасывала в корзину скомканные листы бумаги, валявшиеся на полу, проверяла, затушен ли огонь в печи, и закрывала заслонки. Затем она подходила к окну, и вскоре появлялись они.
Это была супружеская пара, которая всегда шла, держась за руки, улыбаясь, высоко поднимая ноги, словно на их пути лежали невидимые для других препятствия. Женщина в красном костюме прижимала к груди красную пластмассовую сумочку, а дородный мужчина курил выкуренную до самого фильтра сигарету.
Шествие счастливых, думала она, глядя на них. Она смотрела им вслед еще долго после того, как они скрывались из вида. Проходили другие люди, но в них не было ничего примечательного.
Казалось, что она попадает в другое, невероятно медленно текущее время, подобное стоячей воде. Миновало более тридцати лет с тех пор, как она впервые увидела дородного мужчину.
В те далекие летние дни тот с утра до вечера околачивался в детском бассейне, стоя на краю «лягушатника», и без конца выкуривал сигареты. Дети плавали рядом с ним, отталкивались от стены, чтобы набрать скорость, прыгали в воду прямо через его голову, а он поднимал руки вверх, чтобы не промок табак. Порой, стоя в дверях раздевалки, он бубнил:
-Дайте Вилле табаку!
Дети, широко раскрыв глаза, разбегались от него, и, отбежав подальше, дразнились:
- Дайте Вилле табаку! дайте Вилле табакуу-ууу!
- Толстый Вилле!
Или просто:
- Нет тебе табаку!
Дети росли, Вилле оставался их сверстником. Когда они были маленькими, он говорил так же, как они. Когда они начали таскать из карманов отцовских пиджаков сигареты и курить их в кафе возле бассейна, они были такими же, как он. Позже они заметили, что на подбородке, груди и ногах Вилле растут волосы. Когда дети подросли и стали прогуливаться по городу вечерами, Вилле часто попадался им навстречу, и они здоровались с ним за руку.
Территория игр детей расширилась. Среди леса они нашли старую спортивную площадку, пустовавшую после постройки новой. Там тренировался бегун Олли. У него был блестящий спортивный костюм и часы, по которым он засекал время. Олли бегал, высоко поднимая ноги, по усыпанной гравием площадке, останавливаясь возле финиша, и что-то записывал в черной тетрадке. Его кудрявые черные волосы блестели от пота. Он произносил какие-то большие и важные числа, закрывал тетрадь, клал ее в коричневый портфель, лежавший на скамейке судей, и бежал дальше.
Однажды дети вытащили тетрадь из портфеля, открыли ее и увидели в ней множество цифр, беспорядочно расположенных по страницам. Дети не знали, что означают эти цифры. Издалека они наблюдали, как Олли заполняет страницы тетради. Они спросили Олли о его результате в беге на 100 и 400 метров, и он назвал им цифру, но, поскольку дети ничего не знали о том, какая скорость считается хорошей, его ответы не дали им того, что они хотели знать.
Каждый день того и следующего лета дети видели, как Олли тренируется на спортивной площадке, и верили, что он готовится к большим соревнованиям. Им сказали, что Олли – не такой, как остальные. Но, видя, как церковный сторож сгребает в кучу осенние листья, складывает их на тележку, а ветер разбрасывает листья в разные стороны, и сторож укладывает листья на тележку снова и снова, как мать соседских Маллиненов каждое утро, стоя на четвереньках, заплетает кисточки на кончиках ковров, как жена хозяина кондитерской лавки крадет карамельки из соседнего магазина, хотя в ее собственном магазине есть точно такие же, дети не верили в то, что Олли - не такой, как остальные.
В конце следующего лета, прохладными августовскими вечерами, пронизанными запахами скошенной и выжженной травы, некоторые из детей начали бегать следом за Олли. Их босые ноги были легкими, стопы окрепли и загрубели за лето, проведенное на скалах и берегах, и детям легко удалось обогнать Олли. После этого они перестали верить в соревнования. Они носились рядом с Олли, обгоняли его, разворачивались и бежали ему навстречу, а он продолжал бежать, высоко поднимая ноги, размахивая руками, и корчил рожи, уставившись в белую сетку ворот. Дети вытащили тетрадь из портфеля Олли и написали там свои имена и ругательные слова. Они спрятали портфель в кустах, а рубашку и брюки Олли положили под судейские скамьи. Дети быстро усвоили, что значит «не такой, как остальные».
Маленькая девочка, сидящая на корточках на скале, натянув платьице до самых ног, наблюдала за Олли. Девочка была младше других, из тех, кто оказывается бледнолицым, привязанным к дереву, в играх в индейцев и бледнолицых, или преступником, которого преследуют, в играх в полицейских и преступников, и кто всегда плачет в конце игры.
Девочка видела, как Олли ищет свой портфель. Она вырвала поросший мхом кусок земли, перевернула его и принялась разглядывать черных муравьев, разбегавшихся в разные стороны. Но она не увидела ничего необыкновенного, как и во всем остальном вокруг. Девочка подошла к кустарнику, где лежала спрятанная тетрадь Олли, и открыла ее. На белых листах виднелись множество беспорядочно расположенных маленьких значков, похожих на звезды в сентябрьском небе. Девочка подняла тетрадь над головой и посмотрела на нее: да, совсем как звездное небо.
Девочка осталась на скале. Другие дети с площадки пошли домой, а она продолжала сидеть и вырывать куски мха из земли. Отстав от остальных, она побрела в ту сторону, куда ушли остальные, потому что нужно было возвращаться домой. Она что-то повторяла про себя.
- В другой раз никогда не оставайся, когда там этот, - сказали ей другие дети.
- Ходи вместе со всеми.
- Он ненормальный, - ответили ей, когда она спросила, почему.
- А может, и опасный.
- Но такой счастливый.
- Счастливый…
Осенью Олли увезли. Говорили, что он может стать опасным для окружающих и что он скоро умрет, потому что такие, как он, всегда умирают молодыми.
Но всю осень и следующее лето дети на заброшенной спортивной площадке продолжали бегать, подражая Олли, размахивая руками и высоко поднимая ноги, и говорить о соревнованиях. Девочка ходила между скамейками в зрительном зале, читая вырезанные на скамейках надписи, имена и непонятные значки. Она закрывала глаза, нащупывала пальцами вырезанные надписи, и тогда ей становилось понятным то, чего она не могла понять с открытыми глазами. Это было оно, звездное небо.
Девочка поступила в первый класс. Дорога в школу проходила через двор другой школы, где гуляли, медленно передвигаясь, ученики. Возле ограды стояла супружеская пара, держась за руки, молча, улыбаясь, все годы, пока девочка ходила в школу. Счастливые!
Лил дождь, дождевые черви падали на асфальт и умирали; над дорогой клубился пар; первый мороз покрывал асфальт тонким слоем блестящего льда; неожиданно нагрянувшая весна размывала сугробы снега, который струйками воды вытекал из-под ледяных покровов. Девочка не торопясь, шла по дороге; бежала, опаздывая на занятия; внезапно сворачивала посередине пути и уходила на целый день к берегу читать книгу или писать письма мальчику, который никогда не разбирал ее почерка.
Счастливые молча улыбались ей неизменной улыбкой, стоя за оградой школы, сквозь годы.
Она проходила мимо них, думая то о худеньком мальчике в очках, то о толстом, прятала свои большие руки в карманы и натягивала юбку ниже колен, размышляя, что будет, если мама скоро умрет, что следующей весной предстоит пересдача, что учеба в школе когда-нибудь закончится, и что же будет потом, что однажды ей предстоит совершить с мужчиной, и что, если у нее совсем не будет мужчин.
Теплым воскресным днем мать и тетя Марья сидели в саду на даче с туго затянутыми талиями. Широкие подолы их юбок доходили до самых лодыжек. Девочка вернулась с берега. В руках у нее была улитка с открытой раковиной, внутри которой виднелось вязкое желтоватое существо, свернувшееся в комок.
- Подойди сюда, - сказала мать. – В лес одна не ходи. Если увидишь там кого-нибудь, сразу поворачивай назад.
- Если встретишь мужчину, беги домой. - сказала тетя Марья.
- Ты, конечно, понимаешь, что бывают ситуации , когда у мужчин сил в десять раз больше, чем у нас.
- Они становятся как звери! – сказала тетя Марья. – как настоящие звери!
- Ну, о таких вещах лучше не думай, а просто запомни.
- Она еще такая худенькая, - произнесла тетя Марья, глядя на девочку.
Девочка рассматривала улитку в раковине. Улитка молчала, спрятавшись в свой домик, и девочке показалось, что улитка тоже хочет что-то сказать. Она отнесла ее обратно на берег и опустила в воду.
Возле сауны девочка заметила отца и дядю Матти. Между дровами поблескивали бутылки. Ни отец, ни дядя Матти не были похожи на зверей, и девочка знала, что не нужно верить тому, что говорят мать и тетя.
Мир, в котором нельзя разобраться. Мир, в котором нет ни порядка, ни смысла. Каждую осень церковный сторож сгребал в кучи листья, которые уносил ветер. Проходя по улицам города, мать останавливалась возле вибрирующей кабины, уменьшающей вес, вставляла монету, заходила внутрь и становилась на подставку. Ее щеки тряслись, в груди проходили волнообразные движения. Сеанс заканчивался, мать выходила из кабины, и вскоре другая женщина входила туда и снова сотрясалась.
- Это уменьшает вес, - говорила мать и продолжала полнеть.
Соседский студент-отличник покончил с собой, мать сказала, что любит отца, а потом запустила в него чайной чашкой. Однажды ночью в доме отчетливо слышался плач взрослого человека, а утром все сказали, что спали хорошо.
Когда где-то в мире сбрасывают бомбы, разбиваются самолеты, похищают детей, взрывают вокзалы, люди говорят об этом с ужасом и недоумением. Но, по ее мнению, эти явления так же уживались друг с другом, как уживаются умалчиваемое и произносимое вслух, то, что видят глаза, и то, что слышат уши.
Так она научилась словам. Она научилась тому, что жизнь – это только набор слов. Она выучила старые слова и новые, те, которые нужно знать, и те, которые знать совсем не стоит.
Я. Ты. Мы. И снова: я. Что-то темное, у чего есть имя. И слово, которое стояло за каждым криком.
Иногда она останавливалась, чтобы взглянуть, как ветер устраивает дождь из капелек на ветвях деревьев, выпавший снег ложится сугробами на землю, кошачьи следы необъяснимым образом идут прямой линией по снегу, минуя дворы и заборы, вне границ своих и чужих владений. Иногда она поднимала голову и смотрела на звездное небо.
Шло время. Жизненные обороты уменьшались, скорость увеличивалась. Она вышла замуж первый раз, затем во второй, и однажды снова оказалась одна. Тогда она поняла простую истину. Все сказанные слова тускнеют и исчезают, подобно гаснущим звездам, оставляя за собой лишь эхо, звучащее со дна пропасти, искаженное, удаляющееся, молкнущее. Произносимые слова пробуждают другого не сильнее, чем треск разламывающегося льда на реке зимой спящих в доме неподалеку детей, которые вздрагивают и просыпаются, толкая друг друга, чтобы посмотреть, в чем дело, и вскоре засыпают снова.
Однажды из зеркала на нее взглянет стареющая женщина, повторяющая одно и то же слово, вокруг которого вращается вся жизнь.
Церковный сторож по-прежнему сгребает осенние листья, и ветер по-прежнему разбрасывает их. Старая дама, супруга хозяина магазина, ходит по городу в ночной рубашке и норковой шубке, и счета за карамельки, которые она прячет в карманах шубки, присылают ее мужу, который оплачивает их. Вибрирующую кабину давным-давно убрали. Теперь есть игровые автоматы, и пожилые дамы выстраиваются в очередь возле них. Каждый будний день в половине четвертого под ее окном проходит чета счастливых, вне времени, навсегда в одну и ту же школу, в один и тот же класс. Она смотрит на них из окна. Иногда она встречает кого-нибудь из них на улицах города, и тогда они смотрят на нее, словно на старую знакомую.