Жара крякала на подошвах ещё не пыльных ботинок. Толич рассказывал очередную правдивую историю, Фил возбуждённо крутил головой и громогласно смеялся, дорога, словно воспалила его. Я повторял Толичу, что он всё врёт, и смотрел вокруг. Свод голубого яркого неба разрезал сверхзвуковой самолёт, парни пустили оживлённый дым сигарет из сердца огня. На душе было неожиданно спокойно, всё любопытно, всё не просто так…
Выведав у местных, про ближайший водоём, мы направились на речку с благозвучным названием Вишера. До следующей электрички на Бологое оставалось более трёх часов.
Парни расстелили коврики. Я лёг. По небу плыли облака, белые воздушные глыбы в голубом море моего неба. Толик стал бурчать, почему я занял всё место на его пенке, почему не хочу доставать свою. Я молча повернулся на живот и стал наблюдать за движением в высокой траве. Неопознанное насекомое на стебле недобро смотрело на меня.
- Толик, ты, как этот таракан, - говорю.
- А ты шаромыжник.
У нас началась потасовка. Я скинул Толича в воду. Она была тёплая и мутная. Берега поросли зарослями камыша. Ноги вязли в полуметровом иле. Вблизи осоловелых родителей, как немытые свинушки в грязи, развлекались дети, растирая тёплый ил по худым тельцам.
- Пошли жрать, - протянул довольный Толич, неожиданно вынырнув из-под моей руки.
- «Жрать» рифмуется со словом «срать», - радостно произнёс Фил, когда мы разложили наши пожитки на пенке.
Мы ели мягкую домашнюю баранину.
- За здравие, - воскликнул сквозь набитый рот Фил и чокнулся двухлитровой бутылкой воды с невидимкой.
- Ведь, никогда больше не поедим мясца, - вдруг, сказал Толич, и покрутил огрызанный кусок в руках.
- Никогда не поедим, - радостно добавил Фил.
- Никогда, - спокойно подтвердил я. Мне нестерпимо захотелось домой.
Солнце стало припекать. Я сказал, что хочу в тень.
- Для Максимки - всё, - злобно гаркнул Толич, и мы потащились ближе к дороге, под прохладные своды деревьев. Иногда он злился на меня.
Я лёг на рюкзаках под деревом, и, наигрывая на дешёвой фанерке Фила «О любви», наблюдал за нелепым купанием товарищей. Из солнечного отражения пыльной дороги, со стороны посёлка, выплыли медленные стройные фигуры. Загорелые девушки в ветреных блузках и сарафанах шли в мою сторону. Я прищурился, глядя на них, и приглушил струны. Я видел её. Она, вдруг, остановилась, нагнулась, подняла что-то с земли, бросила. Сняла надоевшие босоножки. Заметила мой взгляд, повернулась и посмотрела на мою застывшую над струнами руку, на мгновение улыбнулась. Я встретил её влажный взгляд, приоткрыл рот, но слова застыли где-то в бронхах. Я не выдержал, опустил глаза и стал рыться в филовском рюкзаке. Я почувствовал её улыбку. Я был готов остаться там на вечность. Она ушла, не оборонив даже такой мелочи, как имя. Парни вернулись, мокрые и весёлые, стряхнули на меня свои грязные брызги и очередной раз закурили. А я сидел и дышал этим пыльным ветром, едким дымом и своей глупостью.