Весеннее солнце вливалось в окно широким потоком, заставляя ее радостно и оживленно перебирать лапками, то и дело взлетать ненадолго, чтобы вновь опуститься на по-домашнему запыленный подоконник.
Она чувствовала себя почти счастливой. В самом деле, тепло делало ее слегка изнеженно-бестолковой. В такие дни казалось, что все, в сущности, не так уж и плохо. И впереди - долгая счастливая жизнь.
Почему бы и нет? На ее век хватит… Месяца два, кажется? Кому как, конечно… Некоторые живут и дольше. Но ей достанет и этого. Она проползла еще несколько шажков и замерла. Хватит? Хотелось бы верить, что ей дадут умереть своей смертью. И подойти этот срок должен был нескоро. И расчет она делала на оставшиеся дни огромный.
Во всяком случае, она многому научилась за первую половину своей жизни, чтобы рассчитывать уж вторую-то ее часть провести так, как мечталось.
Мечталось, правда, всегда о разном. Иногда казалось достаточным иметь на обед подобный вот тому кусок пирога… В другие дни что-то менялось в атмосфере, и она понимала, что все это ерунда. И этот пирог, и этот подоконник… Есть большее, гораздо большее, чего она еще никогда не видела, и что имело бы смысл посмотреть и испытать. Тогда она начинала нервничать, недовольно жужжать, вызывая ярость у хозяев и заставляя тех хвататься за тряпки и газеты.
До сих пор ей везло. Она уворачивалась и от того, и от другого. Обманув всех, забивалась в известные ей одной щели и пережидала накликанную опасность, ругая себя на чем свет стоит, давая себе самой слово, что уж это-то было в последний раз, и оправдывая эти нервные срывы магнитными бурями и критическими днями. Помогало не очень. Магнитные бури, казалось, становились все чаще, критические дни превращались в критические недели. А это настораживало… Если все это перетечет в месяцы, так значит ей до конца жизни испытывать все это, без малейшей надежды на покой? К этому она, кажется, готова не была.
Сегодняшний день, правда, начался неплохо. И в форточку не дуло, и солнце не палило, а только нежно и благородно согревало. Она огляделась, выбирая место поудобнее, и замерла, погрузившись в раздумья. Приятно быть в ладу с собой. И поиск смысла жизни начинал казаться не таким уж бессмысленным.
Она вспоминала, как в первый раз взлетела ввысь, едва успев отряхнуть и расправить влажные крылья. Ей казалось все вокруг таким замечательным, новым и неизведанным. Потом обнаружилось, что у этого ее мира есть пределы. И они – не так уж далеки. Ограниченная стенами кухни, она начала испытывать некоторую неловкость. Понимание того, что она достойна большего, отравляло временами ее жизнь. Тогда она отправлялась в путешествия. Они были опасны и потому привлекали ее еще сильнее.
Она обнаружила, что за этими, ставшими ей родными, серо-зелеными стенами есть еще пространства - менее знакомые, но такие же ограниченные. Она изучила и их. Поползала по книгам, перечитала все их корешки. Больше всего полюбила гладкую поверхность полированного стола, на которой ХОЗЯЕВА частенько забывали недоеденные кусочки торта или надкусанные бутерброды. И раскрытые книги и журналы. Все это чрезвычайно нравилось ей. Она вкусно ела и много читала. Пока однажды едва не погибла, увлекшись изучением Экклесиаста, что помешало ей вовремя заметить занесенную над нею, сложенную в трубочку, газету.
Газеты она не любила. Писали в них обычно всякую ерунду, а уж понимать, что именно эта газета может стать последним, что коснется тебя в этой жизни, было и вовсе грустно. Поэтому она облетала газеты стороной. Береженого Бог бережет. Пока берег.
Она перестала залетать в комнаты, осознав их пространственную ограниченность. Все самое необходимое для жизни находилось здесь, в кухне. Тепло, еда, вода. Только все хотелось чего-то еще. И это что-то тоже было не так уж недоступно. Всего только подняться к почти всегда открытой форточке и… лети себе, дорогая!
Мешал страх. И она периодически не уважала себя за это.
Пригревшись, она почти заснула.
Подремать не дали. Собственно, она не особенно на это и рассчитывала.
Рядом что-то громыхнуло, потом мягко шмякнулось рядом с ней.
От неожиданности она втянула голову в плечи, прижалась брюшком к беловато-серой поверхности подоконника, подождала немного, отдаваясь во власть инстинкта. Потом, скользнув, исчезла в трещине между рассохшимися от старости подоконными досками.
Фух!!! Пронесло.
В рубашке родилась.
Такие периодические чистки ХОЗЯЕВА устраивали часто. И она всякий раз успевала… Она замерла, чтобы никакое движение не привлекло к ней внимания ее извечного врага.
По прошествии времени стало интересно, кому ж это так не повезло. И пришло запоздалое понимание того, что этот кто-то может нуждаться в ее помощи. Еще несколько длинных мгновений ушло на борьбу с инстинктом самосохранения. И, наконец, она выглянула осторожно. Озираясь, поползла к краю, туда, где громоздилось что-то тяжелое… черно-зеленое… перебирающее мохнатыми ногами с крючочками…
Она обползла это нечто со всех сторон, приблизилась осторожно к изголовью.
- Эй, - так же осторожно позвала.
Тишина была неприятна. Хоть бы пожужжал, тоскливо подумала она. Жужжнул бы разок.
Ласково, хотя и с опаской, тронула переливающееся на солнце крыло. Оно безжизненно повисло, не отозвавшись на прикосновение.
Что же мне для тебя сделать?
- Эй!
- Жжж… - отозвалось тело. - Ужжасно больно… Жжжуть…
- Потерпи немного… Щщщщас…
Мгновение ушло на то, чтобы слетать к раковине, мгновение - на то, чтобы вернуться обратно, за спасительную занавеску.
Она опустила хоботок, коснулась влажно закинутой неестественно головы.
- Не поможжет… Я знал, что сюда нельзззя… Любопытство проклятое одолело…
Он с трудом приподнял голову, оглядываясь. Скользнул взглядом по серой от пыли занавеске.
- Жжжжуть… Как ты здесь жжжживешь?
Обида всколыхнулась в ней, неожиданно комом поднявшись к горлу.
- Прекрасно жжживу, - откликнулась горделиво и опустила виновато голову.
Лгать было противно.
- Только чего-то недостает…
Их взгляды встретились. Он пошевелил ножками, приподнялся немного, умащиваясь поудобнее.
- А ты как сюда попал?
Он задрал голову.
- Оттуда…
Отяжелевшая голова опустилась. В его фасеточных глазах мелькнуло что-то похожее на сожаление.
- Солнце… Запахи… Простор…
- Простор? – Это было непонятно.
Что значит этот простор? И где его границы?
Что границы непременно должны быть, она знала из своего прежнего опыта. Он же, услышав вопрос, а, может, прочтя его в ее взгляде, только покачал головой.
- Не зззнаю… Я их не достигал…
Он умирал. Она понимала это по тому, как все реже и реже шевелились его ножки, как все тусклее вспыхивали огоньки в его глазах, все глуше слышалось бормотание.
- Глупо… Ах, как глупо… Жжжжаль… Чертовски жжаль…
Она подползла поближе, стремясь услышать то последнее, что он говорил.
- Жжжить хочется… Дышшшать… Воззздуха мало…
Он замолчал, наконец, оставив на ней свой гаснуший взгляд. Она дождалась, когда он потухнет окончательно. Потом взвилась вертикально.
Она взлетела, осмотрела его сверху, подлетела к краю светло-зеленой в цветочек занавески и выглянула наружу.
Тихо. Смертоносная тряпка на спинке высоченного стула напоминала о тленности всего сущего. В доказательство собственной храбрости она взлетела и опустилась прямо на середину влажного орудия убийства.
При этом она ни на секунду не забывала поглядывать на дверь. Посидела немного, побродила по крутым склонам складок. Она доказала себе, что не боится. Может.
Осталось доказать ИМ. А этого не хотелось. И от этой глупой, никчемной бравады ей стало грустно. Совсем грустно. Беспомощность угнетала, вызывая ярость и толкая на бессмысленные поступки. Кипя от негодования, она взлетела, пересекла черту, которую в последнее время старалась не пересекать, пролетела одни запретные врата, потом другие.
Яркое солнце сменилось полумраком. В углу комнаты негромко бормотал телевизор. В глубинах мягкого кресла развалилось ненавистное ТЕЛО. Оно, осыпанное крошками свежеиспеченного пирога, слегка похрапывало и подергивало ногами-тумбами.
Она выбрала место, где заканчивались бежевые брюки и начинались уже почти безволосые ноги. И опустилась на них.
Ей хотелось ужалить, укусить, причинить боль. Но она этого не умела. Тогда она заметалась, заползала, готовясь защекотать врага до смерти. ТЕЛО зашевелилось, недовольно вздохнуло. Огромная ладонь-лопата лениво разметала воздух вокруг. Поток воздуха подхватил ее и швырнул в сторону, стало больно дышать. То ли от страха и унижения, то ли от обрушившихся на нее перегрузок. Все бессмысленно. Разве можно победить эту махину? В глазах вскипели слезы.
Ладонь взметнулась вверх, опустилась где-то совсем недалеко от нее. Она взлетела на доли секунды и вновь опустилась на прежнее место. Вот тебе, отвратительный, мерзкий убийца! Как я тебя ненавижу!
Ненависть рождала смелость. В голове вертелось что-то героически-задорное, какие-то то ли стихи, то ли песни из глубокого детства.
Всплывали вычитанные ею на случайно оставленных доступными страницах строки, призывающие не быть безразличными и заботиться прежде всего о чужом счастье. О чем она заботилась сейчас? О счастье? Чьем? О достоинстве? Она боролась за жизнь? Чью? Тому уже не помочь. Нелепо.
Она не успела увернуться.
Тяжесть пригвоздила ее к месту, вдавила в средней мягкости мышцы. Дальше все происходило так быстро, что она не могла бы объяснить, как так случилось, что она вырвалась все-таки из этого жуткого плена.
На доли секунды приоткрылась, отворилась тьма, ослепив ее и лишив способности не только мыслить, но даже просто воспринимать происходящее. Она метнулась, рванулась к свету, волоча за собой то ли вывихнутое, то ли обломанное крыло. Потом, собравшись с силами, поднялась вверх, взлетела к самому потолку. Выше не получалось. Выше ей не дано. Или дано?
Она пронеслась в ужасе и злости в обратном направлении, не разбирая дороги, завернула за колышущуюся занавеску и упала рядом с уже почти высохшим телом. Огромное и мохнатое, оно закрывало ее от чужих глаз, желающих ей смерти. В его спасительной тени она вновь обрела способность рассуждать. Идиотское чувство юмора возвращалось к ней потихоньку, словно сомневаясь, имеет ли это теперь смысл.
Она усмехнулась. Отъевшаяся на богатых хозяйских харчах и проведшая в тиши библиотеки добрую половину жизни, она чувствовала себя теперь еще более нелепо, чем те, кто никогда не прочел ни одной книги. Она понимала больше и чувствовала острее. Осталось уверить себя, что все это к добру.
Ладно… Бог с ним… С образованием уже ничего не поделаешь. «Все суета и томленье духа».
Хотя…
«Кто находится между живыми, тому еще есть надежда».
Она встряхнулась. Будь что будет…
Привычным движением почистила крылышки, оглянулась назад, пытаясь справиться с нахлынувшим на нее волнением. И поползла… Вверх, вверх, туда, откуда доносились незнакомые звуки и влетал в кухню свежий ветерок.
Подтянулась раз, другой, едва удержалась на скошенном ребре наличника… Последний раз вздохнула и полетела…
Вперед и вверх…