30 марта. Температура от +3° до +8°, давление 742-746 мм, утром ясно, вечером дождь, ветер южный от слабого до умеренного. Ездили с Серёжей в Красное. Только к вечеру немного расклевалось. Я поймал 3 плотвы (до обеда) и 11 густёр (после). Когда шли обратно, лёд был весь практически покрыт водой, по которой гуляли волны. И мы идём с рюкзаками по морю аки по суху. Картина! Жаль, фотоаппарата не было.
А на Дейме в этот день ловили леща и неплохо (по 10-15 штук) - на червя.
3 апреля. Закрытие зимнего сезона. Температура от -1 до +3°, давление 743-749 мм, переменно, ветер восточный, северо-восточный, северный, умеренный. Ездили с Саенко в Заливино (рыбколхоз "Доброволец", километров пять к северу от Полесска). Сначала пробовали ловить в устье Деймы, но там клевало плохо, пошли вглубь залива. Лёд вполне приличный. Рыхлый, конечно, но сверху наст, идти легко. Поймал 42 плотвы (десяток мелких, одну - больше полкило). Хорошо клевало в середине дня, после 17-ти перестало. Лучше на мотыля, чем на сыр, а на червя совсем плохо.
Это был последний выход на лёд в сезоне, который длился больше трёх месяцев. Один из самых длинных на моей памяти. Преобладали юго-восточные ветры. Судакам я изменил в пользу плотвы, но всё же был и один удачный выход на судака (5 штук). Плотву же вяленую отсылал родственникам и брал с собой в командировки угощать приятелей и знакомых. В Верхне-Туломском моя вяленая плотва вызвала целую бурю восторга в пьяной компании Коли Осипова; Боря Бикинеев, сам рыбак-любитель, удивлялся, что вообще таких размеров плотва где-то ловится. Из-за этого спроса на вяленую плотву у знакомых я и изменил судакам, да и ловить плотву всё же веселее, не маешься по часу от поклёвки до поклёвки.
267
17 марта мы с Сашулей отвели Митю в детскую областную больницу, что на Дмитрия Донского, рядом с кирхой, и оставили его там. Ему должны были сделать операцию типа еврейского обрезания, но посложнее - с подсадкой отрезанных кусочков кожи. Надобность в этой операции была сомнительной, разные врачи говорили разное. В областную больницу обратились по совету Майечки Бирюковой, и там рекомендовали оперировать.
Из-за этой операции сорвалась единственная возможность устроить Митю в детский сад, теперь по блату, на официальную очередь в райисполкоме мы уже махнули рукой, хотя и ходили два раза в год отмечаться, но было ясно, что это дело абсолютно безнадёжное. Для нас, по крайней мере. А тут свои услуги предложил Эрнест Намгаладзе. В садике рядом с кирхой (ближе к кинотеатру "Победа", одна трамвайная остановка) он обещал что-то отремонтировать за место для нашего Мити. Мы сходили туда, поговорили с заведующей, она и садик нам понравились, но перед операцией Митю решили туда не отдавать, дабы он не схватил какую-нибудь инфекцию. В больнице его должны были продержать дней десять, не больше, поэтому решили подождать.
Расстался с нами в больнице Митя вполне мужественно, хотя губёнки его дрожали, когда он уходил на второй этаж по лестнице, держась за руку дружелюбной медсестры и оглядываясь на нас. Перед этим мы его задолго готовили морально, настраивали, успокаивали, объясняли. К объяснениям Митя восприимчив с самого раннего возраста. После смерти бабули, когда ему исполнилось уже четыре годика, он спросил меня как-то вечером перед сном, лёжа в своей кроватке у нас в спальне:
- Неужели и я умру? - И тут же заявил: - Я не хочу один в могиле лежать. Пусть меня оживят. А как оживляют?
Я стал рассказывать ему об искусственном дыхании, о реанимации. Он успокоился и заснул. Но проблема оживления заинтересовала его надолго. Тем более, что тут как раз по телевизору была целая передача по оказанию первой помощи пострадавшим, в которой подробно рассказывалось о приёмах искусственного дыхания. В Иринкином учебнике по анатомии он нашёл описание этих приёмов, изучил его, а заодно и весь учебник. Едва научившись читать, он с неменьшим удовольствием, чем детские книжки, читал журналы "За рулём" и "Наука и жизнь", Иринкины учебники за 6-й класс по физике и химии: именно читал, а не рассматривал картинки только. Приближалась пора затяжного увлечения географией с бесконечным разглядыванием карт и атласов, чтением географических справочников.
Операцию делали 19-го марта под общим наркозом. Прошла нормально. Мучительными были последующие перевязки. Тут уже Митя плакать начинал заранее. Жалко было его. Но всё же главное, казалось, уже позади, и дело шло к выписке. Медперсонал Митю полюбил и звали его профессором, что ему, впрочем, не нравилось.
И вдруг перед самой выпиской он затемпературил. И лишь дня через три установили (это в больнице-то! Областной!), что у него воспаление лёгких, а ещё через два дня мы узнали, что не просто воспаление лёгких, а в тяжёлой форме, двухстороннее, осложнённое плевритом. Из хирургического Митю перевели в терапевтическое отделение, начали колоть. Температуру сбили быстро, но общее состояние его было неважное. Когда мы его навещали, он сидел обычно с книжкой в своей кроватке, бледненький, похудевший, не в силах даже нам радоваться и не просящийся даже домой. Стал плохо слышать и всё переспрашивал.
Это было уже в первых числах апреля, а 7-го я собирался в длительный командировочный вояж сначала в Москву, а потом в Норильск. Перед отъездом я заколебался: как я их тут оставлю - Сашулю с Митей - в таком состоянии? Может, отложить поездку? Решил расспросить у врачей, насколько серьёзно всё у Мити и полученным ответом был совершенно ошарашен:
- Мы гарантировать ничего не можем. От пневмонии самая высокая детская смертность (?!!). А если Вам в командировку нужно, так езжайте. Здесь Вы всё равно ничем помочь не сможете.
Ничего себе! Как же так? Здорового ребёнка привели им, под их надзором он пневмонию схватил, а теперь они гарантировать ничего не могут? Я был настолько подавлен, что даже слова не мог там вымолвить.
Но на следующий день Мите стало получше, он повеселел, и я успокоился - решил ехать.
А накануне отъезда - 6-го апреля была Пасха. День был чудесный, как чаще всего и бывает на Пасху в Калининграде, только обычно Пасха приходится на конец апреля - начало мая, а тут была ранняя. Солнце светило вовсю, небо голубое - ни облачка. Ездили на кладбище с Сашулей, дедом и Иринкой. Народу - как на демонстрации или у Кировского стадиона во время футбола, только движение в обе стороны: одни уже навестили своих покойников, другие только идут. Трамваи идут один за одним переполненные, а непосредственно перед кладбищем милиция перекрыла движение, и людьми запружены и тротуары, и проезжая часть. И настроение у всех весеннее, праздничное, хотя идут на кладбище. А ведь верующих нет никого практически! или, наоборот, все верующие в этот момент? Но ведь не христосуются! У могил все почти выпивают, закусывают, но пьяных нет. Удивительная картина праздника одновременно и подпольного, и общепризнанного.
268
В ИЗМИРАНе у меня было назначено первое выступление с моей докторской - на семинаре лаборатории Зевакиной. Закончил я свой труд в марте 1980 года, а начал писать в июне 1978-го, то есть затратил на это год и девять месяцев, попутно получая ещё новые результаты, которые вставлял в диссертацию. Получилось свыше 400 машинописных страниц, включая список литературы, содержащий более 400 наименований, и кроме того около 80 страниц заняли рисунки. По этим количественным параметрам диссертация была вполне стандартной, такого объёма докторские я чаще всего и встречал. Отпечатал я только один экземпляр, надеясь остальные отэрить с него, чтобы не вписывать в каждый экземпляр формулы.
Отдельные куски работы я уже показывал Зевакиной, кое-какая фразеология моя ей не понравилась, но принципиальных замечаний у неё не было. Раиса Афанасьевна со времён свержения Гострема продолжала буквально по-матерински покровительствовать всем нам и опекала меня в моих первых шагах с докторской, наставляя на тактически-дипломатически правильный путь.
В качестве репетиции я выступил на семинаре у нас в обсерватории. Ребята - Кореньков, Саенко, Клименко - рекомендовали в большей степени акцентировать в выступлении новизну результатов, опуская детали.
На семинаре у Зевакиной замечаний я практически и вовсе не услышал. Меня слушали почтительно, вопросы задавали мелкие, никто не нападал. Да и кому там нападать было - одни дамы в возрасте от 35 до 55 лет, кандидаты наук, послушные своей "начальнице", как за глаза называла Зевакину Юдович. Короче, семинар мою работу одобрил. Я надеялся, что семинар рекомендует её сразу на секцию учёного совета. Но Раиса Афанасьевна меня притормозила: так, мол, не делают, это не кандидатская диссертация, рекомендация семинара их лаборатории, в которой нет ни одного доктора наук, - это не солидно. Нужно выступить на семинаре отдела, а ещё лучше - на объединённом семинаре двух отделов - Лобачевского и Беньковой, чтобы обязательно были Наталья Павловна и Фаткуллин.
- Кстати, есть ли у Вас явные недоброжелатели? - спросила меня Раиса Афанасьевна.
- Да, пожалуй, один Марс Фаткуллин. Он ведь ещё на утверждении темы моей диссертации выступал против. Не знаю - как Иванов-Холодный, он как-то сдержанно к нашим работам относится. А с остальными всеми я в хороших отношениях, работы наши вроде бы все одобряют...
- Значит, Вам с Фаткуллиным прежде всего нужно уладить отношения, и чем раньше, тем лучше. Может быть, даже взять его в оппоненты. Во всяком случае, не обходить его, а сразу показать ему диссертацию. Пусть выступает против на ранних этапах её прохождения, это лучше, чем уже на самой защите.
Всё это было вполне логично, и со всем этим я был согласен. Я договорился с Лобачевским и Беньковой о проведении совместного семинара их отделов в конце апреля после моего возвращения из Норильска. Диссертацию я оставил у Беньковой с тем, чтобы она показала её и Марсу, если у него возникнет желание познакомиться с моей работой.
С 14-го по 19 апреля - Норильск, 2-е совещание по Полярной ионосфере и ионосферно-магнитосферным связям. Почему в Норильске? Как обычно - при какой-нибудь организации, занимающейся ионосферой, которая и проводит сборище. А в Норильске - Норильский космофизический полигон, подчиняющийся СибИЗМИРу, заведение типа нашей обсерватории, но побольше и штатом и числом видов наблюдений, всё-таки это полярная ионосфера, где и полярные сияния, и поглощение радиоволн, и магнитные суббури и всё такое прочее...
Норильск - закрытый город. Чтобы купить билет на самолёт в Норильск, нужно выписать пропуск в милиции, который выпишут лишь по специальному ходатайству твоей организации, а потом этот пропуск будут проверять солдаты прежде чем выпустить тебя из самолёта. Ни железнодорожного, ни автомобильного пути туда нет. Точнее, есть самая северная в мире железнодорожная ветка из Дудинки в Норильск протяжённостью меньше 100 километров, а в Дудинку можно попасть по Северному Ледовитому Океану. Ну, и на оленях можно.
Норильск лежит на широте Мурманска, на меридиане Енисея. К северу от него полуостров Таймыр размером с Польшу. Ближайший город к западу - Воркута (в тысяче километров примерно), к югу - Томск, Красноярск, тысячи полторы километров до них. А к востоку на этих широтах городов больше нет до самой Чукотки. Да и посёлков немного: Хатанга, Тикси, Черский, Певек.
Норильск - закрытый город из-за того, что он существует при стратегического значения источнике цветных металлов. Это город при горно-металлургическом комбинате, включающем в себя рудники, где добывают полиметаллические руды, содержащие медь, никель, кобальт, фабрики по их обогащению и заводы по выплавке цветных металлов.
Город строили перед самой войной зэки. Сначала строили одни бараки для мужиков, женщин здесь не предполагалось держать, но они откуда-то взялись и даже стали здесь рожать. После войны начали строить нормальные дома. И даже не просто нормальные, а огромные домины в пять-шесть этажей сталинской архитектуры. Таких домов даже в Мурманске тогда ещё не строили, а здесь ведь - вечная мерзлота, верхний слой летом оттаивает, дышит, из-за чего стены первых каменных бараков, двухэтажных, давали трещины и здания становились непригодными для жилья. Потом догадались ставить дома на сваях, а с самыми большими домами повезло в том смысле, что на их месте близко к поверхности были скальные породы. Их и использовали в качестве фундаментов.
Сам город раза в два больше Апатит и выглядит значительно внушительнее, но по площади невелик, его легко обойти пешком. Похож на микрорайон большого города. Деревьев нет. Так, кое-где кустики какие-то. Зато трубы вокруг и дымов хватает.
Само Норильское месторождение уже почти всё выработано, и надвигалась проблема сырья для местной металлургии, хоть закрывай лавочку. Но повезло, сырьё нашли рядом, километрах в тридцати, в Талнахе, где при тамошнем руднике "Октябрьский" начал расти второй город. Возили нас туда на экскурсию. Видел новые дома с треснувшими стенами, с мерзлотой-таки не справились. На руднике поводили поверху, в шахты, конечно, не пустили. Но уже одни только лифты для горняков производили впечатление: клеть на 60-90 человек, глубина - километр. Работать тяжело - под землёй жара до 35 градусов (а наверху столько же мороза), нередки горные удары, когда от внутренних напряжений трескаются, точнее, взрываются скальные породы. Пустоты, образовавшиеся после выработки руды, бетонируют. Помню, Москаленко на экскурсии всё бормотал:
- Ой, дурют нашего брата, ой, дурют! - (Вся экскурсия была после банкета, с похмелья, значит.)
Набили карманы кусками руды, отцвечивающими медными и кобальтовыми блёстками. Привёз такой кусок домой и я.
А накормили нас в ресторане на Талнахе шикарно, с красной рыбой, с блинами, - тогда, правда, казалось дороговато без выпивки по четыре рэ за обед. Вообще с питанием в Норильске неплохо. Множество точек общепита разного калибра, мы и питались каждый раз в новом месте (со мной ездил в этот раз Юра Кореньков). В магазинах есть масло, молоко из порошка, колбаса и сардельки неизвестно из чего, оленина. Всё не пустые прилавки как у нас в Калининграде. Продукты все, конечно, привозные: завозят летом в навигацию по Енисею. Есть, правда, ферма своя, коров пытаются держать для молока в детские ясли, сады, больницы. Но корм тоже надо привозить, и эти коровы так уже к брикетам привыкают, что, когда летом их выгоняют на свежий воздух, они траву даже не пытаются щипать. Хотя какая там трава!
В Норильске из-за вечной мерзлоты всё проблема - и водо-газопроводы, и дорожное покрытие. ТЭЦ работает на газе, который по трубам идёт из Дудинки. Как-то лопнули от мороза сразу обе нитки газопровода. При этом из-за реактивного эффекта газовых струй трубы стали мотаться туда-сюда (трубопровод идёт над землёй на столбиках из-за мерзлоты), и трубопроводы развалило на нескольких километрах. Чинили их на 50-градусном морозе, город за это время чуть не вымерз.
На полигоне вообще водопровода нет, носят воду ведрами. Но ничего, живут, не жалуются. Ну, а мы-то были там в середине апреля, когда солнце перевалило через равноденствие, и дело шло уже к полярному лету, морозы были градусов 10-15, правда, с ветерком, но всё же не то, что зимой, когда и морозы, и ветер намного сильнее, и темень круглый день. Заходили в какой-то пансионат, там обезьяны, птицы, экзотические растения в холлах, во дворе медведи в клетках - целый зоопарк.
Я делал в Норильске заказной доклад "Главный ионосферный провал и его динамика", и для него мы с Володей Клименко сумели подготовить кое-что новенькое даже по сравнению с тем, что представляли совсем недавно в Верхне-Туломском, а именно, нестационарную конвекцию, ведущую, как мы показали, к расслоению провала. В Норильске, как и в Верхне-Туломском мы выступали слаженным дуэтом с Антенной Семёновной Беспрозванной. Её данные наблюдений по провалу и результаты наших расчётов прекрасно согласовывались между собой, и мы друг на друга ссылались со взаимными комплиментами, что очень напоминало известную басню Крылова ("За что же, не боясь греха, кукушка хвалит петуха?...").
Запомнился такой эпизод на одном из заседаний. Темпераментный Лев Ерухимов, делая доклад, метался, как обычно, по сцене и вдруг остановился, уставившись диким взором в зал:
- Сколько времени у меня осталось?
- Десять в минус второй, - моментально и невозмутимо ответил ему с первого ряда Володя Пивоваров из Красноярска.
- Ага. Хорошо. - И Ерухимов продолжил свой доклад под хохот зала.
По вечерам мы с Кореньковым и Борей Некрасовым из ААНИИ гостили у ленинградских наших подруг - Лариски Зеленковой и Люды Макаровой. Лариска и Людмила потрясались моим воздержанием от курения. Однако в конце банкета, изрядно выпив, я оскоромился - выкурил одну сигарету. Впрочем, только одну и без видимых последствий: в последующие дни не курил и не тянуло.
В Норильске я советовался с Даниловым и Юдович по поводу возможных оппонентов при защите моей диссертации. Обычно их подыскивает себе сам диссертант, учитывая требования ВАК, а утверждает специализированный Учёный Совет по месту защиты (на самом-то деле как раз Совет обязан назначать оппонентов, не спрашивая диссертанта; на практике же - выбор оппонентов оказывается заботой самого защищающегося).
Лишь одна кандидатура не вызывала никаких сомнений - Валерий Михайлович Поляков, профессор, заведующий кафедрой радиофизики Иркутского университета, председатель подсекции моделирования ионосферы при Межведомственном геофизическом комитете, как специалист ближе всех докторов к профилю моей диссертации. Ещё зимой мы встретились с ним в МГК на заседании оргкомитета предстоящего этим летом в Тбилиси очередного Всесоюзного семинара по моделированию ионосферы (Марс Фаткуллин, кстати, страшно разозлился, что его не включили в оргкомитет, который захватила, по его словам, "банда четырёх": Поляков, Данилов, Юдович и Намгаладзе), и там я обратился к Валерию Михайловичу с просьбой быть у меня оппонентом. Он с готовностью и даже с радостью, как мне показалось, согласился.
Далее, один оппонент должен быть обязательно членом Учёного Совета. Докторов - специалистов по физике ионосферы в Учёном Совете ИЗМИРАН трое - Бенькова, Иванов-Холодный и Фаткуллин. Значит, кто-то из них. Лучше всего - Бенькова, считали Данилов и Юдович. Ну, а третий кто? Я рассчитывал на самого Данилова. Но он сказал мне:
- Ты знаешь, Саша, я ведь член ВАКа, и меня полезнее использовать на стадии утверждения решения Учёного Совета в ВАКе. А если я буду у тебя оппонентом, то в ВАКе моё мнение уже спрашивать не будут.
Ну, что же. Резонно. Вспомнили всех докторов - ионосферщиков. Гершман?
- Вряд ли согласится, - сказала Юдович. - Он часто болеет, возраст уже сказывается, и за докторские не берётся. Лучше, говорит, три кандидатские, чем одну докторскую оппонировать.
- Брюнелли?
- Но у меня с ним были совместные работы. Правда, не по профилю диссертации, но всё же не стоит вызывать возможные нарекания: соавтор не может быть оппонентом.
- Осипов?
- Но с ним нужно пить до посинения.
- Хантадзе?
- Нехорошо, что грузин, соотечественник, так сказать. Но всё же Хантадзе подходит. И наверняка не откажет.
Ну, а в качестве ведущей организации кого? ИПГ? Данилов помотал головой:
- У нас вечные дрязги, если один скажет за, обязательно найдётся, кто скажет против. Лучше всего СибИЗМИР. Надо просить Климова, Кринберга, Казимировского. Тем более, что они все здесь.
Не откладывая дело в долгий ящик, я обратился к Климову с Кринбергом - они жили в соседнем номере - с просьбой посмотреть оглавление моей диссертации, введение, заключение и рисунки: всё, что было у меня с собой, а работы мои они знают, и высказаться в принципе - согласятся ли они поддержать работу в качестве ведущей организации?
Климов взял мои листочки и вернул на следующий день.
- Валяй, присылай к нам.
- Ну, а замечания есть какие по формулировкам?
- Какие там замечания? Живущим в стеклянном доме не рекомендуют бросаться камнями.
Климов сам был ещё не доктор.
В аэропорту перед отлётом из Норильска мы стояли с Даниловым наверху на балконе у перил и курили в ожидании посадки.
- Вот и Норильск пролетел мимо. Только что вроде собирались ещё это совещание проводить и вот уже обратно летим, - заметил я.
- Не говори, - вздохнул Данилов.
269
Сразу по возвращению из Норильска в Москву я выступил на объединённом семинаре отделов Беньковой и Лобачевского, проходившем под председательством обоих руководителей отделов. Семинар прошёл гладко и даже как-то уныло. Фаткуллин был, но вопросов не задавал, а когда его попросили высказаться, пробормотал что-то невразумительное - мол, диссертацию он не читал, а если по работам судить, то он не поймёт, где там докторская, какие-то разношёрстные работы, какое-то дёрганье параметров... Короче, пожал плечами. Наталья Павловна выступила тоже расплывчато: диссертацию-то она смотрела, но не всю; главным образом, введение и заключение, но вот они-то ей как раз и не понравились, слишком много пунктов, в которых формулируются результаты работы, с некоторыми формулировками она просто не согласна (а с какими именно - не сказала), но, наверное, на секцию работу рекомендовать можно.
Кроме Фаткуллина и Беньковой на семинаре докторов больше не было, разве что Цедилина, но не помню точно, была она или нет. Раиса Афанасьевна выступила безусловно в поддержку моей работы. Ещё одна из измирановских ветеранов - Белла Соломоновна Шапиро удивила меня своим темпераментным выступлением с нападками на Бенькову и Фаткуллина - как же, мол, так: доктора наук и не могут определённо высказаться о работах, выполненных в сфере их специальности и научных интересов. Если они читают статьи своих коллег, то им диссертация и не должна быть нужна, они и так должны быть в состоянии оценить - докторского ли уровня работы Намгаладзе или нет. А она лично считает, что докторского.
Столь же определённо высказался и подвёл итог Лобачевский:
- Ну, что ж, товарищи! Мы работы Намгаладзе все давно и хорошо знаем, они безусловно докторского уровня, и мы, я думаю, смело можем рекомендовать его диссертацию для рассмотрения на секции Учёного Совета ИЗМИРАН по ионосфере и распространению радиоволн. Есть возражения? Нет. Как Вы, Наталья Павловна, считаете?
- Секции рекомендовать можно, я уже высказывалась.
- Значит, принимаем такое решение. Против нет? Нет. Воздержавшихся? Тоже нет. Принято единогласно.
После семинара Лобачевский сказав мне:
- К секции Вы должны обязательно заручиться поддержкой в виде письменного отзыва кого-нибудь из докторов - Беньковой или Иванова-Холодного или Фаткуллина. Лучше всего именно Фаткуллина, чтобы сразу узнать его возражения и нейтрализовать его на ранних этапах. Это было то же, что говорили мне и Зевакина, и Данилов с Юдович. Первым делом я пошёл к Беньковой и попросил её высказать свои замечания по введению и заключению диссертации. Она повторила:
- Слишком много мелких пунктов, формулирующих основные результаты. Их - этих основных результатов - должно быть немного, но они должны быть весомыми, внушительными. Главное из того, что сделал диссертант, должно быть сформулировано очень кратко и чётко, тогда это производит впечатление.
С этим, конечно, нельзя было не согласиться. Тут я, действительно, дал маху: развёз основные результаты на 14 пунктов.
- А кроме того, в некоторых пунктах не звучит новизна лично Ваших достижений. Что значит, например, "разработана постановка задачи физико-математического моделирования ионосферных возмущений"? Разве раньше не было известно, какие уравнения надо решать?
Здесь я не был согласен с Натальей Павловной, но особенно спорить не стал, ибо сути работы это не касалось. Да и остальные замечания были аналогичного рода и существа сделанного не задевали.
- А не согласились бы Вы, Наталья Павловна, быть оппонентом у меня на защите? - задал я свой главный вопрос. Наталья Павловна задумалась ненадолго. Я добавил:
- Обязательно нужен один оппонент из членов Учёного Совета, а у нас ионосферщики - Вы, Фаткуллин и Иванов-Холодный.
- Знаете, что, Александр Андреевич, лучше Вам сначала к ним обратиться. Они больше меня в моделировании разбираются. А уж если они по каким-либо причинам не смогут, то тогда я возьмусь.
- Хорошо. Спасибо, Наталья Павловна.
Итак, хоть так, хоть эдак, надо к Иванову-Холодному и Фаткуллину обращаться. Но у меня всего один экземпляр диссертации. Срочно надо её размножать. Я надеялся сделать это в ИЗМИРАНе через Симакова. Он направил меня к Тетюркину, а тот отказался:
- Нет никакой возможности, ни людей, ни бумаги, с официальными заказами не справляемся. Обратитесь в Институт спектроскопии, там отэривают диссертации по 3 копейки за лист, нелегально, разумеется.
Так я и поступил, и мне обещали, что сразу после майских праздников будут готовы четыре экземпляра, за что я должен буду заплатить полста рублей. С тем я и отправился домой на майские праздники.
Приехал в Калининград 27 апреля, пробыв в отъезде 20 дней. Митя за это время поправился и как раз к моему приезду - 25 апреля - его выписали из больницы. Он похудел и совсем не был похож на того толстячка, которого я прочил в будущем в преемники Василия Алексеева - знаменитого штангиста-тяжеловеса. Не полностью ещё восстановился слух, и он часто переспрашивал, когда к нему обращались.
Дома меня ждало письмо от отца Ианнуария.
Ленинград, 14 апреля 1980 г.
Дорогой Сашок!
Семестр у меня выдался бешеный. Некогда было передохнуть, так как помимо большой преподавательской нагрузки мне пришлось быть постоянным духовником в нашем храме. Сотни людей, сотни исповедей, голова кругом ...
Наконец, прошла ранняя Пасха. Праздники были блестящими. Обилие нарядной молодёжи, три хора (два мужских и один женский с лучшими солистами города), сверкающие облачения, свечи, прожектора, немыслимое ещё три года тому назад число причастников за Литургией (около 2000, обильный ночной стол для нескольких сот человек, всё это создавало и отражало ту особую праздничную атмосферу, которую люди вне Церкви и культурных традиций не знают, ту атмосферу, которая выражается уже самим наименованием Пасхи как Праздников Праздника Торжества Торжеств.
"Радостию друг друга обымем" - поёт Церковь в эту ночь. И все обнимаются, ликуя от действительной радости в этом вихре звуков, в крике, в гомоне. Церковь дарует действительную, невыдуманную радость, которую, если уж её нет, - не выдумаешь и нигде не купишь.
Буквально на другой день после Праздника я был отправлен в командировку в Волгоград - скучный городок, паразитирующий на своём военном прошлом. Сейчас вернулся.
Недавно я задумывался над частичной неудачей наших прошлогодних обменов письмами и понял, что без опыта в таких делах я взялся за дело не с того конца. Я пытался примирить популярность и онтологию - то есть раздел философии, требующий особого напряжения и строгости. Естественно - споткнулся. Так же получилось бы, если бы мы принялись за обсуждение гносеологии - второго философского кита. Но есть некая область, общая как теории бытия, так и теории познания, так и фактографии, - это космологическая телеология.Она не требует строгости, так как не претендует на очень стройную систематичность, здесь не нужно больших усилий, а к цели ведёт так же, как и всё прочее.
Поскольку у нас через неделю наступает сессия, у меня будет выдаваться иногда свободный часок. Тогда я займусь для тебя записью своих соображений по всяким вопросам, которые обсуждались, но недообсудились. Возможно, я многое буду повторять или писать слишком примитивно, но это не беда.
Как дела в твоём семействе, на работе?
Привет Сашуле, целую обоих, Ианнуарий.
270
Через неделю, 5-го мая, я уже снова был в ИЗМИРАНе. Забрал в Институте спектроскопии отэренные экземпляры своей диссертации и отправился с одним из них к Марсу Нургалиевичу.
- Вот, Марс, принёс тебе свой труд. Может, напишешь отзыв для секции?
- А когда секция?
- 19-го мая.
- Сегодня пятое? За две недели не смогу, у меня дел по горло.
- А ты так и не посмотрел диссертацию, пока она у Беньковой была? Я её для вас обоих оставлял, вы же рядом сидите.
- Нет, не смотрел. Некогда было.
- Ну, ладно. А к июньской секции сможешь отзыв написать?
- Оставляй работу, посмотрим.
Я оставил ему один экземпляр и отправился с другим в Москву, в ИПГ (Институт Прикладной Геофизики) к Иванову-Холодному. Предварительно я позвонил ему по телефону и обратился с просьбой прочесть работу и дать отзыв для секции Учёного Совета (членом которого Холодный являлся будучи сотрудником другого института - ИПГ, принадлежавшего не Академии Наук, как ИЗМИРАН, а гидрометеослужбе, тогда ещё не преобразованной, кажется, в Госкомгидромет). Единственное, что Иванов-Холодный спросил меня тогда по телефону, это - к какому сроку нужен отзыв. Я ответил - к середине июня.
- Хорошо. Привозите диссертацию, - согласился Иванов-Холодный.
Мы встретились с ним в вестибюле ИПГ. Я выложил диссертацию. Иванов-Холодный полистал её и спросил:
- А почему Вы ко мне именно обращаетесь и что Вы, собственно, от меня хотите?
- Мне к Вам рекомендовал обратиться Лев Алексеевич Лобачевский, председатель нашей секции, да и другие советовали. Хотелось бы знать Ваше мнение о работе, если можно, в форме отзыва для секции, а в будущем, может быть, Вы согласились бы оппонировать?
Гор Семёнович поизучал меня испытующим взглядом.
- Ну, хорошо, я посмотрю.
- Может, Вы вместе с Михайловым разберёте работу? - добавил я, имея, в сущности, в виду, что его ученик Андрей Михайлов более компетентен в математическом моделировании.
- Если Вам нужен отзыв Михайлова, так Вы к нему и обращайтесь, - недовольно отреагировал на моё добавление Иванов-Холодный.
- Нет, нет, Гор Семёнович, - спешно заверил я его. - Мне именно Ваш отзыв нужен, как члена нашего Учёного Совета.
- Ну, ладно. До свидания.
И мы с ним распрощались.
Из оставшихся у меня двух экземпляров копий один я отправил в Иркутск Валерию Михайловичу с просьбой после прочтения передать в СибИЗМИР Климову и обещанием впоследствии прислать после официального утверждения оппонентов и ведущей организации переплетённые экземпляры.
И вернулся домой.
(продолжение следует)