- Видишь ли, Славик, вопрос о демократии - он, конечно, важный. Но это всё-таки вопрос частный. Это вопрос, скорее, о форме человеческого общежития. А сначала надо выяснить, зачем человек вообще живёт, в чём смысл его жизни.
- А-а, так вот ты о чём. Ты с Димой переписываешься?
- Да, только он не Дима теперь, а отец Ианнуарий.
- Ну, тогда ясно. Конечно, это тоже интересно.
- Для меня это сейчас интереснее всего. Ведь это основа основ. Не зная ответа на этот вопрос, что толку от остальных?
- Вот демократия и нужна для того, чтобы все могли высказывать свои мнения, тогда и будет можно найти ответы на все вопросы.
- А пока демократии нет, самому не думать, что ли? Ждать победы демократии?
- Нет, конечно. Только ведь это страшно трудно, а, может, и невозможно - самому найти ответ на вопрос о смысле жизни вообще. Недаром эти вопросы проклятыми называют.
- Но, есть же люди, которые считают, что знают ответ. С ними можно общаться, беседовать или переписываться.
- В недемократическом обществе тебя и этого могут лишить. И потом - ты думаешь, Дима знает ответ?
- Думаю, да.
- А мне кажется - нет. Думаю, что это вообще недоступно человеческому мышлению.
- Что-то, может, и недоступно. Но что доступно, то должно узнать, понять, поверить...
- Это, конечно, так. Но тот же вопрос о демократии - он жизненнее, конкретнее, не столь абстрактен, поэтому и волнует меня больше. На него вся живая политическая жизнь замыкается.
- Всё это так, но помнишь Пушкина?
"... И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Всё это, видите ль, слова, слова, слова.
Иные, лучшие, мне дороги права;
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа -
Не всё ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчёта не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи..."
Я познакомил Славика с Гудрун, они прониклись взаимной симпатией, и мы часто проводили время втроём, прогуливаясь, или попивая кофеёк. Я вспомнил как-то нашу дискуссию о равноправии в поезде и рассказал анекдот, услышанный от Казимировского: "Одна женщина спрашивает подругу:
- Поделись опытом, как это вы с мужем так мирно живёте?
- О, это очень просто. Мы сразу разделили наши обязанности. Я занимаюсь мелкими вопросами: где ему работать, будет или не будет у нас ребёнок, куда мы поедем в отпуск... А он решает крупные проблемы: будет или не будет война, кто будет президентом..."
Гудрун этот анекдот очень понравился.
У неё со Славиком оказался общий знакомый, немец, близкий приятель, друг семьи Гудрун. Теперь он жил в ФРГ, сумел сбежать туда из какой-то загранкомандировки. Я спросил Славика про брата его, Вадима. Оказалось, он осел в Канаде, работает по специальности, всё вроде бы благополучно, но пишет только матери, очень редко и коротко. Славик расспрашивал Гудрун про отношение немцев к событиям в Польше.
- По-разному, - ответила Гудрун. - Большинство считает, что эти поляки просто не умеют и не любят работать, и поэтому бунтуют. А я боюсь, чтобы не было как в Чехословакии, тогда это может быть очень опасно, если туда войдут советские войска.
282
На лекциях Славик вёл себя в своём стиле: задавал вопросы с наивным видом дурачка, и, как всегда, сначала от него отмахивались (Славика хорошо знали магнитосферщики, а широкой ионосферной публике он не был известен), а потом зауважали, прочувствовав и глубину вопросов и общую эрудицию Славы. Как-то он затеял дискуссию с председательствовавшим Трахтенгерцем по хорошо знакомым лишь им обоим вещам (Трахтенгерц тоже магнитосферщик). Данилова это почему-то взбесило (как организатор Школы он был весь задёрганный) и он взорвался: наорал при всех на Славика с Трахтенгерцем - нечего, мол, тут свою эрудицию демонстрировать, это школа, а не семинар, надо уважать слушателей, и т.д., и т.п. Славик ему тут же нагрубил под лозунгом: где свобода, мол, дискуссий? Трахтенгерц мягко оправдывался, а Данилов принёс извинения за вспыльчивость, но уже после лекции и не при всех слушателях Школы, а на совещании лекторов, которое он провёл, разъясняя свою позицию в свете задач Школы.
Моя лекция прошла хорошо. Я постарался, ориентируясь на немцев, чтобы им было понятно (а то иностранцы сетовали, что лектора читают слишком быстро и ничего невозможно понять), и Данилов меня похвалил - это как раз, мол, то, что надо. Я и сам чувствовал, что получилось хорошо, и комплиментов много выслушал, из которых самыми приятными были от Ивановского (о нём позже) и от Славика: ему понравилось не столько сама лекция, сколько как я отвечал на вопросы.
После дискуссии по моей лекции выступал Гречко - космонавт. По результатам своих визуальных наблюдений в космосе он готовил докторскую диссертацию и теперь обкатывал её на разных научных сборищах. Опекал его в Сочи Серёжа Авакян. В последние годы Серёжа активно сотрудничал с космонавтами - Ковалёнком, Иванченковым, теперь вот с Гречко, чем страшно гордился. В Медео, на конференции по волновым возмущениям, ходила эпиграмма Казимировского, начинавшаяся строками:
"Знакомством с космонавтом пьян
в Медео едет Авакян... "
Гречко выступал неплохо, хорошо держался перед аудиторией, но результаты его с научной точки зрения были хлипковаты. Вина в том была не его, просто серьёзной аппаратуры на борту орбитальной станции "Салют" не было, и вся его научная деятельность в космосе заключалась в рассматривании, зарисовывании и фотографировании верхних слоев атмосферы через иллюминатор станции. В чём-то его наблюдения не сходились с наблюдениями Ковалёнка и Иванченкова, что и преподносилось как научная проблема. Кто-то спросил Гречко:
- Как там насчёт НЛО?
Гречко, улыбаясь, показал цветную фотографию, где он снят рядом с приземлившейся "летающей тарелкой", впечатляющей своим вполне натуральным видом. Оказалось, это он консультировал на съёмках какого-то научно-фантастического фильма. Рассказал ещё, как каким-то вновь прибывшим на станцию космонавтам старожилы показали фокус (на полном серьёзе): постучали по иллюминатору, от обшивки отделились пылинки, которые в солнечных лучах на фоне чёрного неба выглядели как какие-то загадочные отдалённые объекты, и позвали новичков смотреть. Те бросились зарисовывать эти НЛО в свои блокноты и описывать их движение.
Участников Школы возили два раза на экскурсии: в Сухуми, и на озеро Рица. Знаменитый обезьяний питомник в Сухуми произвёл на меня унылое впечатление. Я представлял себе, что там обезьяны чуть ли не на свободе живут, а они, бедные, сидят в обычных клетках или толпятся в вольере, где ни одной веточки, ни листика зелёного нет, одни камни да палки, всё обезьяны же и уничтожили. Тесно им там.
Шашлыки поесть с вином или хачапури в Сухуми тоже не так уж просто - хоть и не сезон, а очереди, дорого всё и не слишком аппетитно. Обслуживают, разумеется, по-хамски, если червонцами не швыряешься. Затарились, правда, вином местным полусухим: "Псоу", "Анакопия", да бутылку чачи госпроизводства в магазине купил для экзотики домой отвезти.
Понравилась дорога к озеру Рица, уже в окрестностях самого озера: тесный каньон какой-то речушки, потом подъём вверх по краю пропасти - из окна автобуса смотришь, а обочины дороги не видно, обрыв и та же дорога где-то далеко внизу вьётся. Да и озеро, конечно, великолепно, оно значительно меньше, чем Телецкое, теснее сжато горами, и горы намного солиднее, со снеговыми вершинами вдали.
Но цивилизация всё испоганила. Берег застроен предприятиями общепита: там ресторан, тут кафе, там шашлычная, здесь другая, бар, ларьки и т.д., и т.п. За три рубля - пять кусочков мяса, лепёшка мамалыги и пучок зелени, ещё три рубля - бутылка вина, это минимальный по стоимости вариант. Плати, пей, ешь и можешь ещё на катере по озеру прокатиться - стандартная программа для экскурсантов. Даже погулять особенно-то негде, все тропы ведут только от одной торговой точки до другой и больше никуда. Правда, есть одна дорога куда-то на перевал, через который в Сухуми можно выйти, но это для специального похода. Где-то здесь одна из дач Сталина, ради которой, собственно, до войны ещё и построили дорогу к озеру, но туда почему-то экскурсий не устраивают, а было бы интересно.
7-го ноября школьников обязательным порядком повезли в Сочи на демонстрацию. По этому случаю на завтрак были поданы бутерброды с чёрной икрой, подсохшей уже, правда, но всё-таки. Мы со Славиком, Володей и Колей сразу после завтрака смылись из лагеря. Пошли сначала на берег моря, поглазели на несознательных рыбаков, которые в такой день вместо того, чтобы демонстрировать преданность партии и правительству, заняли свои привычные места на волнорезах и таскали из моря всякую дрянь.
Клюёт там всегда хорошо, но вот рыба уж больно несимпатичная и на настоящую рыбу непохожая - бычки, морские собаки какие-то и что-то плоско-серебристое, называемое почему-то окунями. Попадались на донки и крупные экземпляры, например, какая-то экзотичная рыба, действительно смахивающая на окуня: горбатая, полосатая, с яркой окраской, но губатая пасть совсем не окунёвая. Один раз при мне вытащили крупную кефаль - это уже порядочная рыбина. Ловят их на донки, упрятывая в шар из хлебного мякиша размером чуть ли не в куриное яйцо целый пучок крючков на коротких упругих поводках из лесы 0,4, иначе подсечь кефаль не удаётся. Но в целом черноморская рыбалка не показалась мне увлекательной, хотя приятно, конечно, сидеть на заре с удочкой у моря. Правда, вот удилища - здоровенные, тяжёлые, так что сидеть приходится не с удочкой в руке, а рядом с удочкой, укреплённой на волнорезе.
Отойдя по берегу на километр от "Спутника", мы поднялись на дорогу, вернулись по ней к Агуре и пошли по Агурскому ущелью вверх к водопадам. В поисках интересных кадров я подходил к самому краю обрыва, иногда прямо повисая над Агурой, ухватившись за дерево, чем очень нервировал Славика, а меня это почему-то только веселило. На мостике перед самым высоким водопадом мы повстречали Ларису Абрамовну Юдович и Антенну Семёновну Беспрозванную, тоже прогуливавших демонстрацию. Коля сфотографировал нас с ними на память.
От Валерия Михайловича пришла через несколько дней ещё одна телеграмма, в которой он сообщал, что отправил в ИЗМИРАН телеграммы на имя Беньковой и Лобачевского об одобрении моей работы и своём согласии мне оппонировать и письмо с отзывом на имя Лобачевского. Это, конечно, меня очень обрадовало. А тут ещё с Ивановским удачно получилось.
Андрея Ивановича Ивановского, нестарого ещё, около пятидесяти, доктора наук из ЦАО, я увидел здесь на школе впервые, а фамилию-то его знал давно, главным образом, по монографии "Кинетическая теория верхней атмосферы". Ивановский - специалист по термосфере, на ионосферных сборищах появлялся редко, потому-то я с ним и не был знаком до сих пор, но его работы всем ионосферщикам-теоретикам известны были хорошо, и авторитетом в их глазах он, бесспорно, обладал высоким. На школе он был одним из самых активных участников дискуссий, вроде Славика, только держался всегда корректно. По его вопросам и выступлениям чувствовался высокий класс, глубокое понимание физики и широкая эрудиция на в общем-то средненьком фоне большинства слушателей.
Ему понравилась моя лекция, что мне очень польстило, больше даже, чем похвала Данилова. Ивановский заинтересовался результатами наших работ со Смертиным по ВГВ, и вполне естественным получилось то, что я дал ему почитать свою диссертацию и попросил дать оценку работы в целом. Он изучал её всю очень старательно, занимаясь этим в своём номере, где жил, между прочим, вместе с Ивановым-Холодным, и оценил мою работу неожиданно очень высоко, хотя и сделал какие-то критические замечания по поводу некоторых неучтённых членов в уравнениях.
Ивановский попросил прислать к ним в ЦАО перед защитой автореферат и обещал написать на него отзыв. Просить у него отзыв для секции я не стал, полагая, что будет достаточно отзыва Полякова, да и для секции Ивановский всё-таки не был известной фигурой.
В общем, с диссертацией всё складывалось как будто бы хорошо, несмотря даже на отсутствие Полякова.
Как-то вечером мне пришлось, провожать Наталью Павловну на автобус (она жила в Сочи, в гостинице). Наталья Павловна стала расспрашивать меня про мои диссертационные дела, интересуясь, главным образом, как у нас с Марсом обстоят отношения. Я рассказал ей подробности нашей последней с ним встречи, на что Наталья Павловна в качестве наставления напомнила мне старинный анекдот: "Пришёл купец в ресторан и заказал себе шницель. Принёс ему официант шницель, а купец орёт: - Ты что, скотина, мне принёс?! Я тебе бифштекс заказывал! - А бифштексов и в меню-то не было. Но официант спорить не стал, забрал блюдо, ушёл на кухню, веточку петрушки сверху на то же блюдо положил и понёс обратно. Купец блюдо взял и проворчал только: - Нет, чтобы сразу принести, что нужно, подлец! Ступай вон."
- Вот и Вам не нужно было с Марсом спорить. Забрали бы диссертацию, где-нибудь что-нибудь изменили бы немного и снова принесли. Он бы и утихомирился.
То же, что и Лобачевский мне советовал. Так Наталья Павловна и осталась при своём мнении, что с Марсом я обязательно должен поладить, и я понял, что без этого на её поддержку мне рассчитывать нечего.
283
Перед отъездом в Сочи Коля Нацвалян принёс мне номер журнала "Изобретатель и рационализатор" с развесёлой статьей некоего Олега Пешеходова "О борьбе в науке" в юмористическом разделе "Перпетомобиль" под рубрикой "Заглянем к соседям-научникам". Не поленюсь привести её здесь почти всю целиком.
О БОРЬБЕ В НАУКЕ
Наука не развивается без борьбы мнений. Вместе с мнениями обычно сталкиваются лбами и сторонники разных взглядов. Ниже рассматриваются некоторые виды и приёмы научной борьбы, даются советы борцам.
1. Виды научной борьбы
Главный вид научной борьбы - это борьба классическая, между классиками данной науки и её релятивистами (те и другие существуют не только в физике). Классиками называются маститые сторонники "общепринятых" концепций, безупречной службой завоевавшие право на теоретические обобщения, но из скромности этим правом не злоупотребляющие, - называются так потому, что всю жизнь играли в "классы", то есть раскладывали факты по полочкам и клеточкам. Завершив своё дело, классик сооружает из полочек кафедру и усаживается на неё, как вдруг невесть откуда появляются самонадеянные релятивисты. Не ознакомившись как следует с работами классика и не завоевав кропотливым трудом права на обобщение, релятивисты сразу начинают с проповедей сумасшедших теорий и гипотез.
И классики, и релятивисты в своей борьбе не одиноки, они объединяются в группы. Формальными объединениями классиков служат всякого рода коллегии, комиссии, комитеты, советы, съезды; неформальными - клики, камарильи, кланы, ку-клус-кланы и мафии. Релятивисты предпочитают неформальные коллективы или невидимые колледжи (невидимые для классиков), обожают семинары, а также летне-осенне-зимне-весенние школы новых методов при спортивных лагерях и плавучих домах отдыха, во всякого рода Борках, Дубках и Лесках. Это релятивисты вытащили на свет божий и сделали модным словечко "симпозиум", обозначавшее у древних греков пьянку, если не кое-что похуже. Классики печатают монографии в типографиях, а релятивисты - препринты на ротапринтах.
Овладев своей наукой, классик садится у её парадного подъезда собирать дань уважения с каждого входящего. Он бьёт тревогу, если кто-то проник в здание через чёрный ход, не отвесив поклон привратнику и хозяину. Прослышав, что началось совещание по его теме, классик старается поспеть туда до конца заседания, чтобы подвести итоги дискуссии. Иногда хитрые релятивисты сами приглашают корифея сказать вступительное слово, будучи уверены, что тот не пойдёт на секционные заседания, а уснёт ещё на пленарном.
К классической борьбе нередко примешивается борьба поколений. То дети хватают отцов за фалды, умоляя о признании, то отец предъявляет права на новорождённого, прикидывающегося сиротой. При дележе научного наследия каждый называет себя любимым учеником и душеприказчиком усопшего и оглашает предсмертные слова, которыми был благословлен. Много сил уходит на борьбу с незаконнорождёнными науками и подыскание им приличных имён, если уж пришлось "покрывать грех" формированием нового отдела в институте.
2. Приёмы классической борьбы
Классическую борьбу превентивно начинают классики, обороняющиеся от профанов и авантюристов. Так как дразнить классиков мало кто решается, да это и бесполезно, они сами нападают на тех, кто их игнорирует. При борьбе выдвигаются следующие аргументы.
1. "Ваша гипотеза противоречит фактам", для опровержения гипотезы достаточно привести хотя бы один факт, который с нею не согласуется. Особенно убедительны факты интимно-личного характера. Так, если кто-то утверждает, что правый берег реки при определённых условиях выше левого, то возразите ему: "А моя дача стоит на высоком левом берегу".
2. "Ваша работа не имеет практического значения". Это обвинение очень серьёзно, и нет такого теоретика, который бы его не боялся. Если релятивист пишет, что Земля раньше имела форму чемодана, то пошлите его работу для отзыва на галантерейную фабрику.
3. "Ваша теория - перепев давно отвергнутых взглядов". Чтобы установить факт перепева, сравнивайте обсуждаемое сочинение с осуждаемой вами книгой до тех пор, пока обнаружите похожие фразы или хотя бы отдельные слова. Затем зачитывайте их вслух.
4. "Ваша концепция не нова". Чтобы сделать новую концепцию не новой, надо задержать её публикацию хотя бы на три года, а ещё лучше на тридцать лет. Тем временем где-то в другом месте будет изобретено и признано то же или нечто подобное. Тогда достаньте старую стенограмму и докажите, что приоритет принадлежит вашему институту. Такой путь внедрения новшеств - самый безопасный.
5. "Ваша позиция - это "иксизм", где "икс" - словное обозначение какого-нибудь явления, с которым у слушателей ещё со школьной скамьи связаны отрицательные ассоциации, а "изм" - так называемый ярлычный суффикс. Например, если автор занимается формализацией, то он формалист, если механизацией - то механицист и т.д.
3. Кого поддерживать, с кем бороться?
У Салтыкова-Щедрина чижик пришёл в редакцию и говорит:
- Я хотел бы свистать.
- Ну и свищите на здоровье!
- А о чём мне свистать?
Аспирант задаёт этот вопрос кафедре, а заведующий кафедрой - самому себе. Корифей от науки должен неустанно высказываться "по поводу": откликаться, оценивать, подводить итоги, намечать перспективы...
Недальновидный руководствуется простым правилом "кто - где". Он смотрит, где появилась научная работа, какое положение занимает автор, его покровители и противники. В зависимости от этого решает, на чём завоевать или сохранить репутацию: на поддержке или на критике.
Более дальновидный и щепетильный желает быть объективным и не хочет, чтобы лет через десять на него показывали пальцем, как на тех философов, которые когда-то встретили в штыки кибернетику. Поэтому он готовит два варианта. Критикуя новое направление, тщательно его изучает и заимствует всё что можно на случай, если придётся объявить себя его сторонником. Поддерживая же это направление, более дальновидный учёный изучает его слабые стороны, чтобы в нужный момент перестроиться и возглавить компанию по искоренению собственных ошибок.
Наиболее дальновидный, солидный и творчески мыслящий деятель поступает ещё мудрее: громит и поддерживает новое направление одновременно. Это осуществляется путём создания наук-противовесов. Допустим, что появилась наука идеалистика. Объявите её лженаукой и провозгласите вместо неё подлинную науку идионику.
Рациональное зерно и полезный припёк перейдут к вам, а объектом справедливых нападок останется лишь идеалистическая шелуха. Если вы много лет боролись с единой белибердистикой так, что пропитались её идеями, то вам пора основать свою науку-противовес - соединённую белибердонику. Если груз и противовес в конце концов перестанут различаться, слившись в плодотворном синтезе, то вы только выиграете, так как останетесь в ряду самобытных основоположников.
При похищении идеи или заглатывании целой науки академакулой поступают так же, как и при краже автомобиля - перекрашивают кузов и меняют номерной знак. Грабитель никогда не благодарит ограбленного. Но игнорировать концепции потерпевшего не обязательно: напротив, их можно энергично критиковать, афишируя диаметральную противоположность идейных позиций.
Право полагать основы предоставлено лишь блистательным учёным класса "Я", из тех, которые пишут "Ещё в таком-то году я выдвинул теорию". Прочие, принадлежащие классу "Мы" и пишущие "Нами была предпринята попытка", новых наук не основывают, а развивают сложившиеся направления.
Древесная бумага сохраняется в сернистой атмосфере больших городов 50-70 лет. Если вы всерьёз озабочены мнением потомков, не надейтесь, что ваши сочинения будут переиздавать, а пишите их тушью на бумаге, изготовленной домашней ручной отливкой из льняных ночных рубашек вашей бабушки. Если нет бережливой бабушки, то выращивайте лён сами без применения минеральных удобрений и ядохимикатов.
4. Как скрыть некомпетентность?
Растратив силы и молодость на покорение фактов и обгон коллег, вы давно заслужили покой и право писать мемуары, но искомую степень или звание вам присвоили только вчера, и тотчас же вы сделались нужным человеком. От вас ждут поддержки, руководства, помощи. Девушки вам улыбаются, пробуждая заманчивые надежды. Но пока вы боролись, наука ушла вперёд. Листая работы молодёжи, вы с ужасом начинаете понимать, что вы в них ничего не понимаете. Что же делать?
1. Глиссируйте, то есть скользите по тексту. Пишите в своём отзыве: "Автор справедливо (или несправедливо) утверждает, что..." или "Диссертант приходит к правильному (или неправильному) выводу, что...", а дальше приводите слова самого автора. Не забудьте сообщить, сколько в работе страниц и о чём написано в каждой её главе.
2. Придирайтесь к терминам. Встретив незнакомое слово, проверьте, не обозначается ли им давно известное явление. О результатах проверки расскажите, не стесняясь, со всеми подробностями. Упрекая автора за вычурность терминологии, вы всегда найдёте союзников. Ведь новые термины действуют на корифеев, как тряпка на быка. Дело тут не в цвете знамени. Недавними исследованиями установлено, что крупный рогатый скот цветов не различает. Для приведения быка в бешенство достаточно, если перед ним чем-то машут.
3. Требуйте чётких определений. В неточных естественных науках дать строгое и окончательное определение даже фундаментальным понятиям никому ещё не удалось. Это наверняка не удастся и автору рассматриваемой работы.
4. Упоминайте о "козах в отаре". Если обсуждают книгу по овцеводству, заявите, что стадо овец в чистом виде - это голая абстракция, потому что в нём почти всегда фактически бегает несколько коз. Наука не терпит безответственного абстракционизма!
Следуя этим правилам, вы наберёте необходимый минимум страниц для письменного отзыва и минут для выступления. Убойная сила вашей критики зависит не от содержания замечаний, а от их тона, от приклеенного к ним окончательного вывода и от вашего учёного звания. Помните, что любой вывод можно приклеить к любым посылкам. Читатели и слушатели клея не замечают.
Если вы поддерживаете автора, то выступайте ласково, с улыбкой, называйте свою критику дружескими советами, а в конце, конечно, заключайте, что указанные недостатки работы нисколько не умаляют её достоинств. Если хотите убить наповал, говорите то же самое, но ещё спокойнее, с печально-озабоченным выражением лица, а от выводов недвусмысленно воздерживайтесь. Касаясь возможности рекомендовать работу к печати, присудить за неё учёную степень или премию, не говорите "не заслуживает", "не достоин", а скажите так: "Я отметил эти особенности работы не в похвалу автору и не в осуждение и своим выступлением нисколько не хочу предварять решение уважаемого собрания". Можете быть уверены, что уважаемое собрание вас поймёт. Если вы сами возглавляете это собрание, то выступайте не реже чем на двух заседаниях из трёх, а если не возглавляете, то хотя бы на одном из четырёх заседаний, и тогда вам обеспечена обеспеченная старость.
Эти советы адресованы тому, кто сохранил пыл и злость, всерьёз озабочен общественным мнением, не хочет упускать бразды и всё ещё пытается кому-то и самому себе что-то доказать. Если же вы познали цену суете и не прочь погрузиться в нирвану, то поручите писать отзыв самому автору или его друзьям. Они сделают это с радостью и ни за что вас не выдадут, а вы зачитаете его с ангельским выражением лица и уснёте вечером со спокойной совестью. Приятно быть добрым!
В Сочи я многим читал эту статью вслух, уж больна она "в жилу" мне была! Слушатели ржали вместе со мной. Очень похоже на суету нашу. Я предложил Данилову эту статью или хотя бы отрывки из неё для стенгазеты, готовившейся к заключительному товарищескому ужину. Данилову статья как будто бы понравилась, но ...
- Для стенгазеты это не пойдёт, не так поймут, - сказал он мне. Я не стал настаивать. А про себя подумал: - Сам, значит, классик уже. Классовое чувство противится. Ну, Бог с тобой.
На банкете, как положено, была Опера про Школу, и я уже фигурировал в числе пародируемых лекторов. За столом я оказался рядом с Юрием Кирилловичем Калининым, который произвёл на меня очень приятное впечатление в Звенигороде. Калинин пытался расшифровать название абхазского вина на этикетке стоявшей перед нами бутылки - "Анакопия".
- Это крепость такая старинная рядом с Сухуми, - подсказал кто-то из соседей по столу. - Вон она и на этикетке нарисована.
- А вот почему крепость так называется? Это ведь греческое, наверное, слово. Тогда оно означает - "неповторимая". Ведь "ана" - отрицательная приставка, значит - "ана-копия", "бес-подобная".
Я, подвыпивши уже, был в восторге от такой мудрости. И меня понесло в высокие материи. О Боге, о смысле жизни, об абсолютной истине. И как ведром холодной воды окатил меня Калинин:
- Ерунда всё это. Болтовня.
И наставительно так произнёс:
- Работать надо, мой дорогой, вот и вся истина.
Я опешил. И по инерции ещё продолжал:
- А зачем? Зачем работать-то? Для чего? Вот ведь о чём речь ... А работать ... Я и так вроде бы работаю, и неплохо как будто ...
У меня был, наверное, такой расстроенный и обиженный вид, что Калинин решил смягчить тон.
- Впрочем, это не разговор для пьяного застолья. Приходите к нам в гости, поговорим...
Но это не ослабило моего разочарования. "Работать надо, так сказать". Любимая сентенция Гострема.
И вся мудрость.
Перед самым отъездом из Сочи Лариска Зеленкова мне вдруг предложила:
- Санька, давай я твою диссертацию Пудовкину отвезу. Чего ты зазря свои экземпляры таскаешь? Пусть он почитает.
- Лариса, дорогая, это прекрасная идея, да только чего тебе-то мучиться? Это же тяжесть вон какая. Килограмма на два ведь труд потянет, если не больше.
- Ерунда, я ведь ничего не везу с собой отсюда. Давай.
И повезла. Вот что значит - друг детства.
284
А я прямо из Сочи поехал в Москву, в ИЗМИРАН, на секцию, где в повестке дня первым пунктом значилось представление моей диссертации.
Секция должна была состояться, как обычно, сразу после обеда в понедельник, а с утра я появился у Лобачевского.
- Ну, как, привезли отзывы? - спросил меня Лев Алексеевич.
- А разве Поляков не прислал Вам сюда в ИЗМИРАН? Он мне телеграфировал в Сочи, что пошлёт отзыв Вам.
- От Полякова есть две телеграммы - мне и Беньковой, что он одобряет Вашу работу и согласен быть оппонентом. И вот ещё письмо для Вас.
Я вскрыл конверт. Это было очень доброжелательное письмо, содержащее и характеристику моей работы, и всякие полезные замечания, но это не было официальным отзывом! Валерий Михайлович писал, что на данном этапе его официальный отзыв не требуется, но он всегда готов оказать мне всяческую поддержку. Я показал письмо Лобачевскому.
- Это не то. Нужен официальный отзыв, идите, просите Бенькову или кого хотите. Я же Вам говорил, что без отзыва я Вас на секцию не поставлю.
Я вышел из кабинета. Ну, ёлки-палки... К Беньковой я, конечно, не пошёл. Чего зря канючить. Отправился в гостиницу, завалился на кровать, подремал немного. Потом встал и понёс плакаты, которые с прошлого раза ещё оставались в гостинице, в ионосферный отдел к Ситнову с Дёминовым в комнату. Так, на всякий случай. Вдруг понадобятся всё же, так чтобы не бежать в гостиницу. Хотя на что надеяться? Выступать сегодня не придётся.
Пообедал в измирановской столовой и отправился к конференц-залу. Лобачевский прошёл с обеда к себе наверх. Я остановил его:
- Лев Алексеевич, отзыва я не добыл, так что снимайте меня с повестки.
- Ну что же. Значит, в следующий раз.
До начала заседания осталось минут десять. Я прохаживался перед конференц-залом, куда потихоньку уже стягивался народ. Сверху спустился Владимир Васильевич Мигулин и ни с того, ни с сего вдруг обратился ко мне:
- Здравствуйте, Александр Андреевич. Готовы к бою?
- Да вот, откладывается моё выступление.
- А в чём дело?
- От Полякова отзыв должен был прийти, а он прислал только телеграмму.
- А в телеграмме положительное мнение?
- Да.
- Ну, так телеграммы достаточно.
- Можно выступать?
- Конечно, выступайте. Чего тянуть.
Я сиганул наверх в кабинет к Лобачевскому.
- Лев Алексеевич! Мигулин разрешил выступать. Сказал, что телеграммы Полякова достаточно.
- Ну, ладно. Давайте, раз Мигулин разрешил. Только учтите, он на секции будет минут сорок, а потом уйдёт, так что не тяните резину.
Бегом вниз. Налетел на Марата Дёминова.
- Марат, миленький, сбегай за плакатами, буду выступать: Мигулин разрешил.
Марат побежал за плакатами, я приготовил слайды. Пока члены секции отмечали свою явку и Лобачевский объявлял повестку дня, Марат обернулся, помог мне развесить плакаты, и я начал своё выступление с не слишком большой задержкой.
(продолжение следует)