Это были очередные городские соревнования. Они проводились на гребном канале на стадионе Кирова и почему-то назывались «кубок большой Невы». После игр Доброй воли, когда поснимали все рекламные щиты, увели половину бонов, разобрали трибуны и разбили стёкла в некогда аккуратной судейской постройке на финишном створе, канал принял упаднический вид. В самом его начале, у берега плавал старый мусор и гнилые брёвна. По небу со стороны залива плыли ржавеющие вечерние облака. В прохладном морском ветре чувствовалась приближение осени. Уходил день, уходило и лето. Иссякал август.
Мы вылезли на покрытый острой щебёнкой берег и вытащили лодку. Мы очередной раз проиграли, не попав даже в пятёрку. Я чувствовал, как ломит спину и свинцовая тяжесть во всём теле не даёт двинуться, сказать «всё….»
Серёга закурил. Я покосился в сторону тренеров и сказал ему об этом.
- Чёрт с ними, - сказал он, - Надоело.
Послышался торжественный голос через громкоговоритель. У финишного домика проводилось награждение.
- Мы сбились, - протянул я.
- А кто у нас на загрёбе? – упрекнул Серёга.
- Сбиваются обычно не из-за загребного, - говорю.
- Да и чёрт с ними, - он не хотел ругаться, махнул рукой и бросил окурок в воду.
Канал постепенно пустел. Байдарки медленно уходили в выход из канала в Среднюю Невку, обратно на базы. Финал байдарок-двоек на пятисотку был последним заездом соревнований.
Мы сидели у воды и молчали. Долгое возвращение назад тяготило, как похмелье и было так же неизбежно. Надо было огибать весь Крестовский остров по всей Средней Невке, Крестовке и лишь потом по Малой, к базе. Можно было попытаться пройти коротким путём через залив, но многокилометровая мель сулила вечные удары хрупким веслом о дно, и бродячих собак, способных догнать тебя бегом по воде… Да и не такой уж это короткий путь.
- Пошли пешком? – предложил Серёга.
- Пошли, - согласился я.
Мы взвалили наш старый, весь перелатанный Ланцер на плечи и побрели к выходу из канала. Лодка была тяжелой от влаги и вся измазана чёрными мазутными пятнами, избытком невской лимфы. Она больно давила на плечо. Внутри позвякивали наши углеволоконные вёсла.
Громко просигналив, мимо на своей пятёрке проехал Андрюха. К верхнему багажнику был привязан его зачехлённый цветастый «Банан».
- Нам бы так, - сказал я.
- Да, - ответил Серёга. Он шёл впереди меня, держа руку на лодке.
Вода с мокрого фартука стекала по ногам. При каждом шаге его болониевый материал шуршал. Ноги во влажных кедах натёрлись. Я стал прихрамывать на одну ногу. Мы вышли со стадиона, прошли мимо многовековой стройки станции метро «Крестовский остров», пересекли пустынный проспект и пошли вдоль старого исковерканного забора по разбитому тротуару. Я несколько раз спотыкался. Серёга ругался матом.
На стадионе Динамо уже почти никого не было. Только по беговой дорожке бежал пожилой человек с морщинистой белой кожей и в красных трусах. Солнце опустилось где-то за нашей спиной, за забор.
Мы уже подходили к серому зданию гребной базы, как нам на встречу вышел мужчина, остановил нас и задал странный вопрос:
- Вы не видели мальчика в красной куртке? – У мужчины была открыта ширинка, - Вот такого… - он опустил руку на уровень пояса и долго смотрел на неё.
- Не видели, - сказал я и зачем-то оглянулся.
- Совсем нет? – спросил он.
- Нет…
Его движения были резкими, а пуговичные глаза дёргались, как у неваляшки.
Мы пошли к эллингам и он побрёл за нами. Он шёл, переставляя ноги, как палки.
- Эй, мужик! – услышали мы со стороны набережной.
Мужчина остановился, замер, оглянулся, потом быстро заковылял к рыбаку, окликнувшему его.
Мы аккуратно положили лодку и подошли к рыбаку. Он показывал вниз, в воду. Берега здесь гранитные, высокие, метра три.
Я почувствовал, как вслед за онемевшим от переноски байдарки плечом, немеет всё тело. Мне показалось, что по позвоночнику заскользили змеи, черви, или что-то ещё.
Мужчина стоял спокойно. На его лице была растерянность, как у водителя старых Жигулей, случайно задевших дорогую иномарку. Он вжал голову в плечи и смотрел вниз. В воде плавала красная курточка, ребёнок был перевёрнут лицом вниз, свесив маленькие ручки ко дну.
К нам подошли ещё ребята, кто-то вскрикнул, засуетились. Время потекло так медленно, что можно было успеть принять душ, поесть, и даже, наверное, немного вздремнуть. Всё это казалось покадровым воспроизведением какого-то странного, непонятного смыслом своим, фильма.
Долго искали ключ от фофана, вытаскивали его на воду. Когда лодку спихивали с пирса, она больно ударила меня и расцарапала голень. Пошла кровь. Фофан был пробит. Вода быстро заструилась по днищу. Долго-долго мы гребли, так долго, что белая птица в небе успела покинуть вечерний город и устремиться в сторону финского залива, так долго, что дребезжащий трамвай успел неспешно перекатить по зелёному деревянному мосту на другой берег, так долго, что маленький мозг задохнётся без кислорода…. Я не знал, что пятнадцать метров могут быть такими долгими.
Когда мы подгребли, мужик спрыгнул в воду, скрылся с головой, потом поднялся, ему было где-то по пояс…. Курточка мальчика пылала ярким цветом на фоне чёрной невской воды. Он взял ребёнка, бережно передал его нам. Я встал, как каноист на одно колено, на другое животом положил ребёнка.
Он был совсем мёртвый, точнее совсем не живой, словно кукла, мокрая и тяжёлая. У меня никогда не было таких больших кукол, подумал я. Из, словно нарисованного, рта мальчика вытекала вода. Сначала она лилась сильно, но поток иссяк и она стала капать с подбородка. Я увидел, как его положили на землю и, раскачивая руки, и давя на грудь пытались вызвать к жизни. Вода пузырилась изо рта, казалось он хрипел сам, казалось….
Какая-то тварь выпустила его Мать. Она вывалилась на улицу поломанная и очумевшая. Она работала здесь, на вахте. Её остановили на пол дороги до сына, у эллингов. Серёга с Тимом встали непреодолимой стеной, перекрывая ей путь. Она закричала, пытаясь сорвать себе связки, потом затряслась и стала вся извиваться. Все её движения превратились в судороги. Потом она замерла, пригляделась. Люди над куклой делали бессмысленные манипуляции. Женщина широко открыла глаза и молча стала рвать себе волосы. Я никогда не видел, как человек рвёт себе волосы. На её руках были клочья кудрявых тёмных волос. Женщина снова закричала, но слова слились в странный животный стон, и нельзя было ничего разобрать.
Я отвернулся, что бы ни видеть её. На Неве с залива нагнеталась лёгкая волна. Барашки мягко ложились на бон, оставляя мокрые тёмные следы. Два дня назад здесь утонул каноист из «Знамени». Был шторм, он перевернулся у того берега и вместо того, что бы плыть туда, поплыл к этому, дальнему берегу, не доплыл… Видимо, что-то переключилось в нём… Никель сказал, что не догрёб до него трёх метров, парнишка вытянул руки и ушёл в чёрную воду.
Отец ребёнка принял ещё более растерянный вид, он медленно переводил взгляд с жены на ребёнка и, казалось, словно пожимает плечами, как получивший в первый раз кол первоклассник. Он стоял, отведя руки и растопырив ладони. Кол, это уже перебор….
Кто-то сказал, что скорая не знает куда ехать. Мы с Серёгой вызвались добежать до выхода со стадиона. Скорая приехала минут через десять. В Рафике сидели два человека в голубых халатах и устало смотрели на нас.
- Что там случилось? – спросила врач.
- Мальчик захлебнулся, - ответил Серёга.
- Давно?
- Нет, - сказал он.
- Да, - зачем-то сказал я.
Врач перевела взгляд на меня, потом обратно. Мы подъехали к базе, но там уже никого не было. Кто-то сказал, что ребёнка увезли на чёрном Опеле. Мы занесли лодку в эллинг, пошли переодеваться. Потом сели на ступеньках, Серёга курил.
- Пивка бы сейчас, - сказал он.
- Да, - ответил я.
Только сейчас, разогнув спину, я почувствовал чудовищную усталость. На Неве поднялись волны.
2002