Среди нас много хамов - это факт, который стоит признать со всем смирением. Однако утверждение, что хамство является исконной чертой русского характера, тут же наткнется на множество противоречий: ведь очень многие исследователи находят в русском человеке мягкость, доброжелательность и доброту. И, тем не менее, откуда оно берется?
Хамство, или, более научно, маргинальное поведение, неизбежно возникает при катастрофической ломке общественного строя. Это реакция среднестатистического человека на перемену социального статуса (маргинализацию), которая бывает положительная ("из грязи в князи") и отрицательная ("от тюрьмы и от сумы не зарекайся"). Вполне адекватный в родной деревне крестьянин-общинник быстренько становится отпетым хамом, попав в условия города или в "дворовые"; или же погибает, опускается, не выдержав городской конкуренции. "Совок" в западном супермаркете выглядел изумленным слоном в посудной лавке, вчерашний пэтэушник, разбогатевший на спекуляциях ваучерами - карикатурным "новым русским". Хамство в его социальном смысле есть ничто иное, как защитная реакция человека, испуганного новыми, непонятными и зачастую агрессивными условиями. Так шипит и царапается домашний кот, впервые в жизни вынесенный на открытый воздух - от страха и незнания, как вести себя в новом, непривычном мире.
В то же время, несколько лет пребывания в каком-то определенном социальном состоянии, даже не в самом высоком, наводят на человека определенный лоск принадлежности к сословию. Несколько поколений социальной стабильности прививают потомкам маргиналов вполне импозантные стереотипы поведения. Путешественники любуются особой элегантностью потомственных итальянских нищих; спокойствие и доброжелательность русских крестьян-общинников отмечали все иностранцы, бывавшие в России, не исключая даже критически настроенного маркиза де Кюстина. Катастрофический рост хамства произошел сразу после освобождения крестьян: неустроенные, незащищенные люди неизбежно озлобились, что хорошо видно на примерах поведения разновременной русской толпы в ситуации "все дозволено".
ГРЯДУЩИЙ ХАМ
В 1826 году император Николай I официально вступил на престол. Коронация проходила, по старой традиции, в Москве. При раздаче угощения народ, естественно, "заволновался", полиция начала было "принимать меры", но тут государь неосторожно громко произнес: "Это их, не трогайте". Понято было буквально; толпа бросилась на павильоны, смела все "гостинцы", разобрала на доски павильоны и даже помост, с которого наблюдала "чистая публика". Но что удивительно: притом, что изрядную часть составляли пьяные, притом, что в ней было много "баб брюхатых и имеющих на руках робенков", число тяжело пострадавших составило три человека, а легко - четырнадцать. Ни одного погибшего, хотя были снесены вчистую крепкие деревянные строения и помост со зрителями! Присутствовавший "при сем" французский поэт Ансело, конечно, был изрядно напуган, но счел справедливым отметить, что, случись подобное во Франции, без огромного количества жертв не обошлось бы. В данном случае избежать катастрофы помог особый такт и деликатность русского мужика, который даже в пьяном состоянии и получив монаршье дозволение "повеселиться", не считал возможным топтать упавших и давить "брюхатых баб". Однако прошло несколько десятилетий, крестьянская община начала рушиться, новый, капиталистический образ жизни еще не сложился, и, как следствие, опасно вырос уровень маргинализации общества. Чем окончилась коронация следующего по счету (и последнего) Николая в 1896 году хорошо известно, - "ходынкой". Погибло 1389 человек. На этот раз беспорядки прогнозировались заранее, меры безопасности были предприняты. Не учли, похоже, только одного - народишко опаскудел. Квартирный вопрос испортил. А решить его не успели - грянула революция, принесшая новую волну маргиналов, потом коллективизация, потом - война, потом - перестройка. Оттого хамство на Руси уже век, как не переводится.
Итак, секрет хороших манер прост: несколько поколений социальной стабильности. Англичане и французы не испытывали коренной ломки общественного строя в течение столетий; более того, они благополучно сплавляли все это время толпы маргиналов (в основном - разорившихся крестьян) в колонии; потому у них нет хамства, - во всяком случае, на поверхности. А ведь в прошлом даже англичане были вполне "нормальным" народом. Вот что писал Дж. Оруэлл, автор знаменитой антиутопии в 1940-е годы: "Англия действительно претерпела значительные перемены. Немногим более века минуло с тех пор, когда отличительным признаком английской жизни была ее жестокость. Судя по литографиям, простолюдины проводили время в почти бесконечных драках, распутстве, пьянстве и травле собаками привязанных быков. Более того, наглядно изменился даже внешний облик людей". Пожалуй, лишь ко времени Второй Мировой войны привычки дрессированных джентльменов-аристократов окончательно распространились во всем британском обществе. "Бомбежка - не повод класть локти на стол". Очаровательно... Но не надо завидовать - у нас все впереди, главное - не трясти. Не кантовать. Пожить немножко без революций - и все образуется. И на локти обратим внимание, лишь бы никто не бомбил, хватит уже. Пушкин говорил, что принадлежит ко второму поколению "непоротых дворян": похоже на правду, где-то как раз два поколения (50 лет) "непоротых" нужно, чтобы справиться с маргинальными замашками.
Для сравнения рассмотрим еще один заповедник патентованного хамства. США - страна эмигрантов и, следовательно, маргиналов по определению. Попадая в новые для них условия, они еще более маргинализировались, как правило, попадая поначалу на самое дно общества и лишь неимоверным трудом добиваясь социального статуса, аналогичного таковому у более-менее коренных американцев. В большей степени это относится к ситуации на рубеже XIX-XX веков, но в некотором смысле применимо даже и к нынешней "утечке мозгов". Следовательно, американскому населению внутренне присущи постоянно обновляемые маргинальные привычки - вероятно, в той же степени, что и русскому, хотя и по совершенно иным причинам. Тем не менее, все люди, знакомые с этой страной не понаслышке, утверждают, что американцы - очень доброжелательные и милые люди. Такое стало возможно благодаря развитой системе сегрегации, незримо отделяющей разные слои населения друг от друга. Американские хамы проживают отдельно, в особых "неблагополучных" районах, куда приличные люди просто не ходят. В России, по нашей старой коммунальной привычке, все вперемежку.
РОМАНТИЧЕСКИЙ ХАМ
А вот с Германией сложнее. Тут, пожалуй, как раз тот случай, когда хамство является национальной чертой, ибо, в отличие от России, четко фиксируется историческими источниками и безоговорочно подтверждается соседними народами, да и самими немцами. Русские читатели наслышаны о немецком хамстве от Бунина и Набокова; однако иных примеров также предостаточно.
Во времена реформации римский священник Антонио Кампани ездил в Германию увещевать местное население вернуться в лоно Святой церкви. Натерпевшись там всякого от народа, радостно исповедавшего лютеранство в его первой редакции ("никаких добрых дел, спасение одной верой"), он, возвращаясь на родину, на самой границе вылез из повозки, повернулся к покидаемой стране спиной, приподнял рясу и произнес на классической латыни сакраментальную фразу: "Aspice nudatas, barbara terra, nates" ("Любуйся, варварская страна, на обнаженные ягодицы"). Несколько ранее (в V-м веке) рафинированный галло-римский аристократ Сидоний делился со своими читателями воспоминаниями о "прелестях" постоя у себя в имении отряда наемников-германцев. Впечатление однозначное - хамы. Заметим, варваров кругом было предостаточно, но самого четкого определения во всей античной литературе удостоились именно германцы. Грубые, жестокие и высокомерные хамы - вот общее мнение древних авторов. А вот предков славян описывают по-разному: от традиционного набора варварских черт до вполне идиллического портрета: "дремлют, убаюканные своими песнями".
Немецкое высокомерие и немецкая спесь отмечаются во всех веках: в XVII-м, когда немцы были известны в Европе в качестве наемников-ландскнехтов; в XVIII-м, когда они имели репутацию восторженных романтиков; в XIX-м, когда считались рациональными и расчетливыми дельцами; в XX-м - когда дважды вновь навлекали на себя звание жестоких чудовищ. Высокомерие всегда было стержнем германского характера, все остальное могло меняться. И даже сейчас, когда за населением ФРГ закрепилась репутация делового и добродушного народа, всякий, кто встретит толпу немецких туристов, будет неприятно поражен их развязностью и шумностью. Именно немецкая национальная философия дошла до апофеоза высокомерия, до субъективного идеализма, когда "весь мир моей души великой порожденье". Корни кайзеровского национализма и немецкого фашизма - в этом глубоко укорененном в сознании физиологическом самодовольстве.
Что думают обо всем этом сами немцы? Они согласны. О "немецкой спеси" говорит такой национальный автор, как Ремарк, Ницше, невольное знамя национал-социализма, упоминал "немецкую культуру в сочетании с немецким хамством", наконец, никто иной, как Фридрих II утверждал, что "немецкая спесь не уступает французскому тщеславию". Бертольд Брехт в начале 1930-х годов высказал нелицеприятное суждение: "Германия - страна Денкесов" (Денке - сумасшедший преступник, убивавший людей "второго сорта" с целью утилизации трупов). Какая горькая ирония в этих словах: "лучшие люди Германии, судившие Денке, недостаточно учли в его поведении черты подлинно германского гения. А именно - методичность, добросовестность, хладнокровие и умение подвести под всякий свой акт прочную философскую базу". Сколь ужасно подтвердила история правоту Брехта!
Что же касается Лютера, самого немца из всех немцев, то он и выразился определеннее всех: "Мы, немцы, в большинстве своем такие свиньи, что не имеем ни разума, ни морали". И еще, чтобы паства не сомневалась: "Если бы кто-нибудь захотел изобразить сегодняшнюю Германию, ему пришлось бы придать ей черты огромной свиньи". Впрочем, надо помнить, что речь идет о временах незадолго до воцарения Ивана Грозного, за которые нас тоже немало порицают.
Конечно, все эти высказывания - глубоко внутренние, рассчитанные укорить своих соотечественников, сделать их лучше. Можно сказать, рефлексирующая совесть нации. Ничуть ни в меньшей степени, Германия - страна романтиков, композиторов, поэтов и ученых. Кроме того, во многом именно благодаря своей самоуверенности и спеси немцы добились высокой репутации "локомотива Европы". Однако из приведенных цитат все же можно сделать вывод, особенно актуальный для нас, русских: у каждого народа есть недостатки. Право же, не одни мы бичуем собственные пороки: французы склонны усматривать в себе "рабскую психологию" (правда-правда!), испанцы корят себя за лень и вековую отсталость от Европы. Изрядную долю немецкого высокомерия в несколько более рафинированной форме переняли англосаксы (ибо они - суть германцы). Француз Лебон констатирует то, что сами англосаксы, особенно в американском варианте, признают крайне неохотно: "презрение к иностранцу и к их обычаям превышает до известной степени в Англии даже то, какое некогда питали римляне в эпоху своего величия по отношению к варварам" и далее: "Нет ни одного английского политического деятеля, который не считал бы относительно другой нации совершенно законными поступки, рискующие вызвать самое глубокое и единодушное негодование, если бы они практиковались по отношению к его соотечественникам. Несомненно, что это презрение к иностранцу, с точки зрения философской, есть чувство очень низменного свойства; но с точки зрения народного благосостояния, оно крайне полезно".
Но куда же делось это патентованное германское хамство? Оно было съедено десятилетиями социальной стабильности и благополучия. Еще один пример, что социальная компонента хамства, как явления, значительно превосходит национальную.
НОСТАЛЬГИЯ ПО НАСТОЯЩЕМУ
Вспомним историю государства Российского, и поневоле сделаем вывод: нет, мы, по природе своей - совсем другие. "Воздвигнутое русским народом государственное здание не основано на костях попранных народностей" (Данилевский). Что бы не верещали эти самые народности, так оно и есть. Если уж мы кого не жалеем, так в первую очередь - своих; кошмарить другие народы ради благосостояния этих самых "своих" нам неудобно, хотя в сердцах, бывает, и выражаются в этом роде, но потом самим становится стыдно. Стало быть, русский характер следует выводить из прямо противоположных посылок, нежели германский. Вот ведь как странно выходит, наперекор всем стереотипам: немцы - спесивые романтики... А кто же тогда русские? Несколько забегая вперед скажем: очень неуверенный в себе... И, чтобы не навлекать упреков в нескромности, пусть продолжит француз Фуллье: "...великий славянский народ с очень положительным и реалистическим складом ума".
С тем, что мы не похожи на немцев, согласен Галковский ("Бесконечный тупик"): "Чувство, напрочь отсутствующее у русских - это органическая, естественная наглость". Достоевский: "русские люди долго и серьезно ненавидеть не умеют, - не только людей, но даже пороки". Но отсутствие чего-либо - не есть черта характера. А что тогда присутствует, что составляет первооснову характера? Галковский походя роняет загадочную фразу: "Русский ощущает себя не совсем настоящим". Безусловно, очень глубокая мысль. Если немцы дошли до логического конца в своем самомнении, объявив весь мир несуществующим без себя любимого, то антиподом подобной точки зрения будет признание нереальности себя самого во вполне объективном мире. То есть крайняя точка русской философии - отрицание себя; растворение в чем-то вроде буддисткой нирваны. То-то наша интеллигенция так стремится в Тибет! Однако и христианство вполне согласуется с принципом самоотречения, и, быть может, даже и получше. Просто нынешнее поколение интеллигентов - из "инженеров, творящих НТР с девяти до пяти", а буддизм как раз грешит некоторым сходством с классической физикой и вообще ближе к техническому рационализму.
Все понятия, которым пытались охарактеризовать русский характер славянофилы: соборность, общинность, поиск царствия небесного при весьма слабо звучащем мотиве собственного благополучия, все это - от ощущения себя "не вполне настоящим". Последствий этого базового архетипа, как условно "положительных", так и столь же условно "отрицательных" ничуть не меньше, чем у немецкого вульгарного самоутверждения. Раз не совсем настоящий, значит, могу быть кем угодно... "Я-царь, я-червь, я-раб, я-бог". Не в этом ли источник русского самозванства? Похоже, именно у нас это специфическое явление расцвело наиболее пышным цветом, совпав с национальной жаждой очарования: все эти лжедмитрии, лжепетры, княжны таракановы и царевны анастасии, они, кажется, и в самом деле верили в свое, что ли, право на Игру. Случай с Лжедмитрием поразительный, такое могло произойти только на Руси: самозванца признала мать убиенного царевича; не из страха, а от того самого мучительного желания очароваться: вот он мой сынок, живой! И вот они оба играли: один - в почтительного сына, вторая - в любящую мать. И верили, и не верили одновременно; этакий полусон-полуявь. Когда Лжедмитрия убили, от царицы стали требовать опровержения. Она ответила просто: "Теперь-то что? Чай, не воскресите". Удивительно... Вот какие мы...
А как же реалистический склад ума, о котором говорил Фуллье? Ошибался? Ничуть. Если немцы способны быть романтическими хамами, если англичане - жестокие джентльмены, а американцы - могущественные и богатые маргиналы, отчего же русскому не быть мечтательным реалистом? Примеров реализма, мудрости, воли россиян можно набрать предостаточно, и самым убедительным из них будет факт существования российского государства, возросшего в удивительно неблагоприятных условиях.
Старшее поколение помнит, как после войны по вагонам ходили нищие с гармошками, представлялись сыновьями Анны Карениной, погибшей под поездом. И, что странно, им подавали, - жалели, мамка, вон, под поезд попала... И не от глупости вовсе, знали прекрасно, что Каренина - литературный персонаж, а все равно ведь жалко. Пусть врет, но хорошо ведь врет, и не от легкой жизни. И рука тянется дать копеечку. Русский человек умеет верить, оставаясь на строгой рациональной почве. Это не легкомыслие, не глупость, это именно умение верить в чистом виде, способность осязать мечту каким-то неизвестным анатомии органом. "Очарованный странник" - вот русский тип, верно подмеченный Лесковым. В конце концов, ладно, пусть парадокс. Но никакой характер нельзя описать, избегая парадоксов; где нет противоречий, там нет развития. А противоречие идеальной русской мечты и неустроенно-бытового русского хамства одной-единственной фразой разрешил Достоевский: "Судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает".