Торопливо укладываю в сумку спортивные трусы, кроссовки, полотенце. Лучше уйти, пока жена не вернулась с работы. На столе короткая записка: "Я - на баскетболе".
Нет, я действительно раз в неделю хожу играть с друзьями в баскетбол. Правда, жена думает, что мы собираемся дважды, в понедельник и четверг. На самом деле, четверг я посвящаю Ирке. Ирка - это то, что называется любовницей. Терпеть не могу определения образованные от слова любовь. "Любимая", "любимый", "любовница"! Прямо тошнит. Как только где-нибудь возникает эта придуманная "любовь", воспетая поэтами, которых самих-то нормальными людьми считать нельзя, и которая не что иное, как животная страсть, замешанная на безумии, жди беды. Чуть бы меньше эмоций Ромео и Джульетте, чуть больше мозгов, и жили бы они долго и счастливо и нарожали бы кучу детишек, оставив Шекспира без гонорара. Ну, ладно, хоть Вильяму какая-то польза от их глупости.
В ближайшем дворе такая темнота, что когда закрываешь глаза, кажется светлее. Электричество в домах, что ли поотключали?
Иду наугад, пытаясь по памяти найти проход между домами. И вдруг какой-то то ли стон, то ли всхлип и тут же низкий мужской голос: "Тихо, сука! А то хуже будет!"
В животе сразу ощущение вакуума. Страх, это, наверное, как темнота - отсутствие чего-то. Темнота - отсутствие света, страх- отсутствие присутствия духа. В животе, в частности.
Надо изображать героя. По жизни я трус, во всяком случае, когда трезвый. Героя надо изображать перед самим собой, а иначе по ночам буду долго моделировать - надо было так-то подойти, да так-то сказать, вести себя смело, надавать по морде. Недели на две переживаний хватит. Короче, нормальный сон надо спасать.
- Э! Что там за дела! - Голос у меня уверенный, будто я Майк Тайсон.
- Проходи, прохожий. - У отвечающего уверенности в голосе не меньше.
Я нащупываю в кармане зажигалку и медленно иду на голос. Это совсем рядом.
И тут женский сдавленный шепот:
- Помогите!
- Ты, козел! - Я чиркаю зажигалкой, она не загорается, но вспышка кремня на долю секунды выхватывает из темноты фигуру женщины, прижатую невысоким (слава Богу!) мужиком к стене.
Как я почувствовал, что удар уже проходит, загадка для меня самого. Я успеваю немного убрать голову, и удар получается скользящий. Но все равно, щеку обжигает, как будто к ней приложили раскаленный прут. Я изо всех сил пинаю ногой туда, где предположительно находится оппонент, и попадаю во что-то мягкое. Хрен тебе, а не любовь в ближайшее время. Слышен дробный цокот каблуков убегающей женщины. Противник тихо матерится, но никаких действий не предпринимает. Я понимаю, что Чип и Дейл в моем лице свои функции выполнили и покидаю двор, на удивление точно определив местоположение прохода.
Ирка открывает дверь, и улыбка сползает с ее лица.
- Что у тебя со щекой?
Щеку пересекает глубокая царапина. Перстень что ли у этого урода был?
- С женой поругался. - Ирка терпеть не может, когда я называю жену по имени. - Она мне пощечину влепила, а на пальце перстенек был, камнем к ладони, она дома так любит поворачивать. Я сразу ушел, даже не почувствовал, что такая царапина.
- Ну, иди сюда! - Иркины губы вытягиваются в трубочку. Господи, как я не люблю эти чмоканья! И как Ирке нравится, что я поругался с женой.
В постели, после среднестатистического секса Ирка капризно спрашивает:
- Ты меня любишь?
Может ей честно ответить? Ведь она зачем-то спрашивает. Ну, скажу сейчас, что нет, не люблю. Что мне нравится заниматься с тобой сексом, хотя и это иногда утомляет. Что, да, ты красивая и не очень глупая. С тобой можно поговорить. Это любовь? Про это поэты? Или надо чтобы я променял еще один день баскетбола на поход к любовнице, и тогда это и будет то самое чувство, взращенное на утрате?
- Конечно!
- Нет, скажи, что любишь.
Мать твою!
- Я тебя люблю.
Китайская пытка какая-то.
Но понемногу я успокаиваюсь, мы пьем пиво, болтаем о всяких разностях, и три часа моего "баскетбола" пролетают незаметно.
Когда я вхожу домой, Маринка сидит на кухне и курит. Перед ней бутылка красного "Мерло" уже почти выпитая. Такого я еще не видел - моя жена пьющая в одиночестве.
- Привет, дорогая! Что это ты одна пьешь? Не можешь мужа дождаться? - В темноте прихожей мою героическую физиономию из кухни не видно.
- Скажи, ты меня любишь?
Что сегодня все, сговорились что ли?
- А что случилось? Чего это ты вдруг вот так, с порога и про любовь? Вином навеяло?
- Ты мог бы променять свой баскетбол на меня?
- А что, мы стоим перед таким выбором? - Я пытаюсь изобразить шутливый тон, хотя мне не до шуток. Узнала что-то? И как себя в этом случае вести?
- Да, мы стоим перед таким выбором! Меня, между прочим, в ближайшей подворотне чуть не изнасиловали. Хорошо, что еще встречаются мужики на свете.
- В смысле, которые насилуют?
- Дурак! Я не шучу. Меня спас какой-то прохожий. Я даже не знаю, чем все кончилось. У них там драка завязалась... А ты в это время мячик гоняешь. Вот встретил бы меня с работы, а потом ехал, куда хочешь. Ой, а что у тебя с лицом?
- Да, на баскетболе, Серега перстень забыл снять, ну, и поцарапал.
Маринка начинает обрабатывать рану, уже обработанную Иркой. Потом мы выпиваем еще три бутылки вина и, хотя основная тяжесть злоупотребления ложится на меня, Маринка заметно хмелеет и уже перестает в десятый раз рассказывать мне ужасные подробности несостоявшегося изнасилования.
В постели, после секса подогретого алкоголем, а потому значительно затянувшегося, Маринка томно спрашивает:
- Скажи, ты меня любишь?
- Конечно, дорогая.
- Нет, скажи, что любишь!
Я взорвался бы от этой достачи, если бы не постсексуальная усталость и притупленность ощущений после вина.
- Люблю.
- Нет. Скажи: "Я тебя люблю!"
Собрав в кулак все свое терпение, я сквозь зубы цежу:
- Я, те, бя, лю, блю.
Как это пошло звучит, произнесенное по слогам. Просто маты какие-то!
Маринка закидывает на меня ногу и мгновенно засыпает. А я мысленно повторяю: "Боже, как я тебя люблю, баскетбол по понедельникам".