Лихорадочный смех - и снова сомкнули руки, ноги, уста...
Это было бредовое, лихорадочное, тесное, бессмысленно-смешное объятие, как смешение реактивов типа щелочи и кислоты... Притяжение, кипение, бессилие - и все снова, будто в котел доливали зелья. Тома расплавленная, с красными щеками, с глупо открытым ртом и закрытыми глазами. Обезумевшая от этой круговерти. Попавшая в такую молотилку, что даже страшно, себя не помнит. Но вот - вернулась!
Она дико, непоправимо красивая после этого. Распухшие губы вялым бутоном. В глазах переливание слез. Только теперь стало видно, как обожание преобразило девчонку. Ее надо... любить жестоко... все время, чтобы краше была.
-Как люблю тебя такую глупую, беззащитную, незагороженную от меня. Куда ты?
В одной футболке пошла она к холодильнику, достала коробку с соком, протянула.
- Попить?
- Ты лучше воды из крана. Заболеешь от ледяного. - Но взял, отпил. Было приятно и тягуче, поскольку рот горел. - «Мы любим с женой много пить, когда...» Да не вскидывайся ты. Это из кино. Холодный! Ты все-таки зря из холодильника.
- А вы няньчите, няньчите.
- Что уж, неужели персиковый купила? Запомнила?
- А какой же. Я девочка с персиком. Напишите когда-нибудь такой натюрморт. - Она задрала футболку и прислонила коробку к себе. Меж двух кругов сиял третий - на коробке. Ему стало смешно.
- Да я русское напишу, да что попроще. Это же такая экзотика. Сникерсня... Ты куда, ты опять?
- Опять. Хочу замучить.
- А ты лучше оденься.
- Что-??
- Давай примем нормальный вид, а то мало ли что... у меня для тебя есть сладенькое.
- Персик?
- Ты сама персик. Оденься, не стой на полу... Он бетонный.
- Как, уже все? Уже одеваться?
- А тебе мало, хулиганка?
- Старик! Устал уже! Старикашка плешивый!
Он заставил ее напялить одежду, она морщилась и вырывалась. Поставила ногу высоко, натягивая колготки - у нее всегда была лучшая растяжка! Он поцеловал ее... снизу. Ахх... Цветок, такой хищный, немедля распустился ему навстречу.
И тут!
В двери затрещали ключи. Ее родители! Не поехали, вернулись! Она сорвала со стены подаренную им картину, «Черемуху»: «Подписывайте!» И, поправляя футболку, двинулась спиной к двери, с безумным лицом, стягивая волосы резинкой. У него тоже все расплылось перед глазами, поперек оборотки качалась бечевка с выдернутым гвоздиком. Он тупо выводил: «Тамаре Халцедоновой. Чтобы черемуха цвела вечно. Тим. Ник.» Мать в куртке вошла, все поняла. Лица, лица не скрыть никакой картиной.
- Вы... здесь?
- Вот, Тимофей Николаевич заставляет идти на соревнования, я уже собралась. На стадионе городская спартакиада.
- Никакой спартакиады.
- Но можно...
- Не можно. Огород надо прибрать, марш на дачу.
- А я сказала... - Тома выпрямилась, голос ее стал резким. - Никакой дачи. Я сказала - пойду на стадион. Человека нельзя подводить. Школу нельзя подводить.
- Одиннадцатые не обязаны... - Мать на глазах теряла управление.
- Я сама знаю, что я обязана.
Это был бунт любовный, женский, внезапный, против которого мать уже ничего не может. Схватила Тома сумку черезплечную, куртку, кроссовки. Она раньше выступала хорошо... Таким, как она, не нужны долгие тренировки. Только собраться.
Они почти бежали к автобусу через сквер. Кусты и деревья, плавно кренясь, плыли мимо. Ранний сентябрь фонтанировал огненно-коричневыми кронами, кое-где пожар бесстрастно тушили царственные бархатно-мшистые лиственницы. Слабое солнце, ни ветерка. Чудо! «Осень-просинь, - соображал машинально Тимоша, - старинный, аквамарина...»
- Зачем про спартакиаду сказала? Тебя нет в списках, - вздохнул он, обреченно берясь за вертикальный поручень автобуса. - Да я тебя и не заставляю.
- Я не могла в такой момент остаться дома. А что, боитесь - опозорюсь?
- Нет, почему. А на тренировки зря не ходишь.
- Зато у вас Маруся Новикова ходит на все тренировки. И чего достигла? Но вы таких любите. Приле-е-жных... - протянула она, хитро улыбаясь
- У Маруси одни данные, а у тебя другие. Маруся только разгоняется. Она может три года в середняках ходить, а потом как выстрелит. Такое бывает. И другое бывает - в юниорах человек поблистал, потом погас. Тебе б еще потренироваться чуток... Форму добрать. - Он пытался быть строгим.
- Да бросьте вы! - Прищуренный, полный сладкой властной зелени глаз скосился в его сторону.
Это был взгляд не дучонки приготовишки. Это был взгялд Клеопатры, которая шутя губила тех, до кого снизошла...
***
После соревнований он догнал ее у киосков и они пошли в кафе. Оба в адидасовских спортивках, в кроссовках. Он седой, загорелый. Голова скульптурная, с ежиком, под бугристым лбом неистово-жалобная синева глубоко сидящих глаз. Шея шириной как голова, плечи не объять. Она вся как пружинка, фигуристая, только лицо очень детское. Красная футболка, на плече джинсовая куртка. Глаза опущены, только рот светится, как новогодний фонарик. Ничего вид, если издали ... Так думала она, а он ничего не мог думать, когда она была рядом.
- Давай попразднуем? Все же неплохо. Отбились от родителей, да еще ты первое место по прыжкам взяла... - Тимоша азартно водил пальцем по меню.
- Ага, а ваша любимая Новикова пробежала лучше меня! Которая тренируется день и ночь! Учись, Халцедонова! -Тома смотрела пустыми глазами.
- Тамара Константиновна, я вас... тебя... очень... прошу. Вот вино, пирожное. Фрукты, так сказать. - Тимоше много не надо. Только посмотрят сурово - он уже все, готов.
- Сами вы фрукт. Как называется вино?
- Называется - «Сангрия». Оно слабое, вкусное, особенно со льдом. Оно для таких чудесных девочек, как ты.
- Я вам не девочка. По вызову.
- Ну ладно, ладно. Что ты сразу грубить. Ты могла вообще ничего не занимать, ты просто прикрыла меня перед семьей. Да? И перестань мне выкать. Знаешь, как мне неудобно.
- Значит, это не вы наврали при переписке результатов?
- Тома, да я же на прыжках стоял. Да как ты могла подумать! Если люблю, так что, очки приписываю? Ну, ты сообразила. - Тимофей буквально вспыхнул, старый мужичина. Он всегда очень резко переходил от спокойствия к гневу и наоборот!
- Ну, тогда хорошо. Если не вы.
- Так ты не будешь убиваться? Нет?
- Да нет, конечно. Черт с ним. Спорт сам по себе хорош. Без грамот.
Тимоша удивленно посмотрел. Тома Халцедонова, которой не знаешь, как угодить, мечтательно отхлебывала «Сангрию» из бокала, говорила его словами. Когда она в своем якобы горе съела пирожное, непонятно. Он заулыбался весь.
- Тимофей Николаевич, я ведь люблю сам процесс. Ну, конечно, радостно знать, что первая, но дело не в этом. Сильнее другое. Вот впереди меня такая орава бежит, такое стадо страшное, что думаешь - ну! Куда мне! А потом представлю себя в сачке. Ну, как будто сачком меня поймали, тянут, как на прицепе, мне не надо силы применять, остается только ногами перебирать. Знаете, как легко становится. Точно плывешь...
-Тома! Тебя кто-то научил или ты сама?
- Да никто не учил. Это я так, сама придумала... Ну вот, как будто бегу и вдруг смотрю - я уже в середине оравы, не в конце. Тут уж собираюсь с силами, сжимаюсь, чтобы меньше стать, превратиться в стрелку, сжаться, выстрелить, что ли. И все! Я первая. Меня мать все время спрашивает: «Зачем бегать, если можно ходить?» И никогда даже вопроса такого не было - «зачем». Надо бежать - И бегу. Вы смотрели «Форест Гамп»? Имбицил, тупица - и такую жизнь прожил, дух захватывает. А он просто бежал! «Джинни, но я делал, как ты меня учила!» Джинни его учила... А меня никто не учил. Не смотрели?
- Нет, конечно. Ты откуда узнала?
- Арбатова по телику сказала, что этот фильм у нее любимый, я и давай искать. Вернее, еще искала Новикова, потому что у нее видак есть. Я так въехала, так въехала, до слез. Вы посмотрите, ладно?
- Хм. Неплохо... - Физрук искал слова, но они завалились куда-то, и он пошарившись, сложил свои руки-лопаты в большой замок.
- О чем вы?
- Ни о чем. Я думал - ты тупица, ничего не любишь, а ты любишь.
- Я тупица? Да я что, должна вам все рассказывать? - Тома просто потешалась над ним.
- Значит... - Тимоша схватил ее за руку. - Значит, ты знаешь, что такое опьянение борьбой, своей силой? Опьянение воздухом, который хлещет тебе в лицо?
- Да.
- Я тоже... Но я-то старый волк, двадцать лет по соревнованиям ездил, слалом был для меня превыше всего в жизни. В спорте главное не победы, не поражения. Когда понимаешь, что ты никто, и даже это тебя не останавливает. А ты - надо же, ты девчонка-малолетка, да не квашня, не капризуля. Тебе надо серьезно в спорт идти. Данные есть, воля есть... Даже разряд есть. У иных силы много, а что с ней поделать, не знают.
- Да ладно вам, Тимофей Николаевич. Не берите в голову, не парьтесь. Я ближе вам такая? А то талантов - никаких...
- Еще бы! Какое это счастье, ты бы знала. Ты моими словами говоришь, любушка.
- Только не надо этих любушек, манюшек. Любите вы сюсюкать.
- Да, Тамара Константиновна. Не буду.
- Тимофей Николаевич! Не обижайтесь. Вы вечно такой деревенский. Ну, не надо, бесит.
- Не буду. Скажи лучше, что у тебя было ? Судзяном. Вы ведь ездили в летние лагеря?
Тома вскинула ресницы. Она была в шоке. Даже челюсти сжала. Потом уставилась на стол и ну стаканом узоры рисовать. Молча.
- Отпад. Я любила Судзяна. Как узнали?
Тимоша выпятил губу и развел ладони. Он гордился своей догадливостью.
- О, проницательность. Вы стали чувствовать меня. У нас появилась радиосвязь! Но слушайте. Судзян мне мерещился везде. Он так хорош. Я всегда западаю на красоту, не знаю, почему на вас запала. В лагерях только ради него и старалась. Я, когда люблю, готова - не знаю что. А тут... - Тома с разбегу споткнулась об его брови, стоявшие концами вниз. Сигнал бедствия и страдания.
- Он... трогал тебя? - голос его становился все глуше, как будто уходил под стол.
- Да нет, в том-то и дело, что нет. Он только смотрел. Но я заводилась. Бегала, прыгала, отжималась - все, чтобы он похвалил. И он похвалил. И я пропала. Целый год сходила с ума.
- И теперь сходишь?! - Тимоша говорил без звука.
- Мне очень хотелось, чтобы он... не только хвалил. Но этот целый год он только смотрел. Он других трогал и смотрел на меня, как я посмотрю, понимаете. То есть тоже как бы ради меня. Это было вообще... Я ездила на все соревнования, во все лагеря, хотя до этого не любила бегать, это я потом поняла, как адреналин стреляет в кровь... Было уже близко.... Он садился ко мне, но не трогал. Я могла ответить, но боялась. Он дразнил меня.
- Опытный, сволочь. - Тимоша выпил всю свою «Сангрию» и не заметил. - И что?
- А потом был зимний заплыв в бассейне, вот что. На разряд он участвовал, хотел повысить... Я как глянула - он из бассейна выбирается по лесенке, красивый - как не знаю. Грудь туда-сюда ходит, все тело такое... Вылепленное. Дышит. Как на постере звезды.
-Ну! - закричал Тимоша, как дурак.
Он готов был разнести все! На них оглядывались. Но люди, музыка - все отодвинулось. Кругом был один бассейн и юная страсть его девушки.
- Ну. Он так идет на меня, с торжеством смотрит. А на подбородке сопля висит. Сморкался, не заметил. Вода же кругом. Вот вам и все. Я так плакала потом, не могла остановится. И ничего вроде особенного не произошло, но с тех пор как отрезало - противно, смешно.
- А он что? - Тимоша едва переводил дыхание. Сейчас бы он плохо плыл!
- Да он ничего не понял, все продолжает смотреть. Мужики - они тупые. -Тома улыбнулась печально.
- Тома. У меня до сих пор ощущение. - Тимоша вдруг перешел на шопот.
- Какое?
- Что я внутри тебя...
- А как я ?.. Ничего не умею.
- Врать не стану, у меня много было женщин. Но ты...
- Еще бы. Самая молодая? Хотите - у вас будет самая молодая подруга?
- Я уже сказал, чего бы я хотел. Боюсь повторять.
Она нагнула голову, волосы закрыли лицо, потом взяла его руку и быстро сунула под куртку. Тимоша чуть со стула не упал. Здесь хоть и был мрак с летающими зайчиками, но все-таки...
- Сидите смирно. Я же ученица, я учусь, - прошептала Тома.