Алексею Фоменкову посвящается
“Вставай и пой, и делай шаг,
И в тот сияющий овраг,
Что ждет нас вечно впереди,
Ты без трусливого сомненья
В блаженстве тихом упади”
Заведение было создано во времена затяжной национальной трагедии и являлось островком относительного материального благополучия и традиционного порядка на бесконечных просторах хаоса, голодной смерти и отчаяния. В основе жизни небольшого коллектива лежали, за исключением маленькой доли гражданской ответственности, страх и тщеславие. Глобальная суета и глобальная глупость периодически загоняли его членов,всех вместе или каждого в отдельности, в экстремально критические ситуации, из которых им приходилось выходить через “задние проходы” предательства, делая большие и маленькие подлости. И мучались предавшие и дрожащие, и блаженны были преданные, осознавшие и простившие. И не было рядом души, избегнувшей Зла. И теперь, через столько лет, сквозь унавоженный чернозем Добра то там, то тут прорастали посеянные когда-то злые зерна.
В этот день было много поздравлений, много цветов. Таинственная атмосфера преддверия наполняла сердца тихим восторгом. Многослойный праздник породил мозаику микрозастолий, фуршетиков, штрафных, надорожек, находногижек и прочих алкогольных забав. Первую рюмку Моник выпил в двенадцать часов дня. Он был ветераном Заведения. Его угораздило попасть сюда совсем молодым человеком. И Заведение, пуская слюни в злорадном оскале, бросилось лепить его по своему образу и подобию. Если бы не мощный положительный нравственный заряд, заложенный в Моника семьей, на свете одной загубленной душой стало бы больше. Гены доброты и обстановка семейного братства и товарищества, проявлявшегося в коллективных занятиях исконно мужскими делами вместе с отцом и братьями, сделали жизненно важные центры Моника неуязвимыми перед метаморфизмом Заведения. И все же иногда защита давала трещины. Правда, потом она становилась еще крепче на изломе, но раны болели.
Савл тоже был ветераном. Его занесло в Заведение потоком техногенного вдохновения, от которого в будущем погибнет наша цивилизация.
Сегодня он застал не типично грустного Моника за проглатыванием очередной праздничной порции алкоголя в окружении коллег, за столом, прогнувшимся от материализованных кулинарных фантазий.
- В чем дело, Моник? – спросил Савл.
- Сын болеет, – ответил он.
- Будь внимателен, смотри в себя, и все обойдется.
Савл похлопал Моника по плечу. Они попытались создать оптимально-нейтральную эмоциональную среду. Казалось, попытка была успешной, но искушенный наблюдатель уже мог обнаружить признаки зарождающегося конфликта.
Заведение опустело. Тихий холодный мартовский вечер за окном расклеил звезды. Савл обычно уходил последним. Сегодня его завершающие производственные размышления прервал звонок по внутренней связи. Голос Мухобоя, был нашпигован экспрессией:
- Савл, вы можете оказать влияние на Моньку ?
- Могу, – Савл всегда готов был поддержать шутку.
- Монька буянит, – кричал в трубку Мухобой.
- Как это выглядит ? – спросил Савл.
- Он бьет посуду и ломает мебель!
- Где ?
- На своем рабочем месте.
- Да, место неудобное, – согласился Савл.
Ощущая сочетание обстоятельств менее шутливым, но все еще сомневаясь в услышанном, он положил трубку и отправился в указанном направлении. Около комнаты охраны стояли Мухобой и Миротворец.
- Где? – спросил Савл.
- Вон !
Но он и сам все увидел, а увидев – поверил.
В противоположном конце большого, темного и пустого зала, за дверным проемом, на ярко освещенной площадке размером в два с половиной квадратных метра добряк и весельчак Моник сосредоточенно дробил подошвами своих ботинок беззащитные предметы материального мира. Его энергично движущаяся фигура, ограниченная прямоугольником дверной рамы, являла сюрреалистическую картину, заставлявшую вспомнить одинокого вождя могикан, только что выкопавшего топор войны, и путешествие Кинг-Конга по городам Соединенных Штатов. Под глухие звуки работы ног, сопровождавшиеся сухим беспомощным треском разрушения, Савл и Миротворец пересекли темный зал и остановились перед ареной текущих событий. Нечто, доведенное до прылеобразного состояния, покрывало ее тонким слоем. В последствии выяснилось, что этим нечто были керамические игрушки и посуда, волею злосчастной судьбы попавшие под горячую ногу Моника. Что двигало им ? Какие духовные или иные горизонты заслоняли эти рукотворные вещицы, возвышаясь над плоскостью мраморного пола Заведения? Этого не знал, вероятно, и он сам , продолжая самозабвенно исполнять разрушительный танец Шивы.
- Пора домой, Моник, – сказал Савл, беря его под руку.
Тот прекратил добивать поверженных врагов и повернулся лицом к выходу. Было ясно, что идти он не может.
- Куда тебя отвести ? – спросил Савл.
Моня дернул бровью, надул щеки, выпучил глаза, пустил пару пузырей и затих. Это было началом тяжелой внутренней работы. "Похоже, говорить он тоже не может",- подумал Савл.
- Давай положим его на диван, – сказал он Миротворцу.
- Моник, спать! – приказал тот.
Моня повернулся лицом к дивану. "Хорошо, что хоть команды понимает", - подумал Савл.
Вдвоем с Миротворцем они уложили Моника на диван в темном зале и пошли осматривать помещения.
Савл не видел такого со времен своей бурной студенческой молодости. Содержимое комнаты предстало перед ним некой сравнительно однородной массой. Нечто подобное, вероятно, имеет место в желудках всеядных после сытного обеда. Постепенно, однако, стали вырисовываться детали. Создалось впечатление, что кто-то забрасывал сюда через открытую дверь в произвольной последовательности стулья, блюда с едой, папки с документами, чайники с водой, чашки с чаем и кофе, компьютеры, ложки, вилки, канцелярские принадлежности, опять блюда с едой, бутылки с алкоголем, опять папки с документами, потом – просто какие-то объедки, потом плевал долго и прицельно, потом забрался сюда сам и привел все в полное и окончательное соответствие со своим внутренним миром. Торчащие вверх ножки стульев; стены и столы, измазанные чем-то липким; торт с отпечатком человеческой пятерни; огромный красно-белый шлейф “селедки под шубой” на паласе, увенчанный перевернутым блюдом, расколотым на три неравные части и хранящем след от ботинка внушительного размера; веером разлетевшиеся куски черного хлеба; монитор, как после профессионального хука, сделавший полуторный кувырок, закопавшийся мордой в месиве из овощей и счетных машинок и удержанный от погибели туго натянутым информационным кабелем; желто-белое подсыхающее пятно, покрывающее часть мебели, пола и чьих-то личных вещей, как будто на них высморкалось какое-то большое животное.
Савл на цыпочках добрался до монитора, поднял его, стряхнув на пол кислую капусту, и осмотрел экран. "Повезло Моньке", - подумал он.
Они обратили внимание на шум льющейся воды. Дверь туалета была открыта настеж, там горел свет; из покосившегося сливного бачка с шумом лилась вода; пол в туалете и перед ним был покрыт толстым слоем полупереваренной пищи. "Ай да Моник", - подумал Савл, поправляя сливной бачок.
Потом он открыл дверь соседнего помещения и включил свет. К счастью,его опасения не оправдались, сюда Моня не заходил.
Мухобой был в бешенстве.
- Какого черта вы положили Моньку на диван ! Надо было гнать его отсюда,- кричал он.
- Его нельзя выпускать одного в таком состоянии. Он погибнет, – сказал Савл.
- А если придет проверка ? Звонил Глаз. Я сказал ему, что у нас все в порядке! А тут - с ума сойти! Это же моя работа, Савл! Вот вызову вытрезвон!
- Он завтра придет и все приведет в порядок – сказал Савл, – а впрочем, решай сам.
- Теперь я знаю, кто такой Монька. Сволочь и свинья! И если бы меня завтра не замучила совесть и я не был бы заклеймен позором своими товарищами, а Монька не начал бы медленно есть меня с моими же собственными какашками, то я сейчас вызвал бы наряд!
Похоже, ответственность за жизнь человека, даже такого, как Моник, придала Мухобою мудрости. С дивана донеслись какие-то звуки. Это были Монькины критические замечания по обсуждаемому вопросу. Затем раздался звук, который трудно с чем-либо спутать и от которого всех троих передернуло. Звук от удара свободно упавшей человеческой головы на каменную поверхность. Они обернулись. Так и есть: Моньку не держали не только ноги, но и диваны.
Семейный союз Моника представлял собой случай девяностопроцентного проявления идеи бытовой диалектики в азиатском варианте. Светлое, доброе, мужское и темное, злое, женское в своем единстве, противоположности и борьбе являли в ней классическое наглядное пособие по мировоззренческой системологии. Благодаря своей жене Моник просуществует в этой жизни лет до девяноста, и , в основном, благодаря Монику их жизнь будет наполнена элементами духовности. Поэтому, когда Савл набирал номер телефона с намерением узнать адрес доставки груза, он уже знал ответ. Нужны были только детали. Конечно, придется тащить Моньку в его отчий дом.
Крики Мухобоя, содержавшие информацию о том, что Миротворец и Монька заводят машину, и что Монька уже за рулем, и что сейчас будет два трупа,заставили Савла поторопиться. Небольшой Монькин автомобиль ревел на всю округу и отравлял воздух злобой выхлопных газов. Что-то у них не получалось. Когда Моник начал крушить приборную доску кулаками, Савл заглушил машину и вместе с Миротворцем вытащил упиравшегося автомобилиста из-за руля, а тот напоследок прошелся по приборной доске ногами. Но и это еще было не все. Злополучный автомобиль не хотел успокаиваться под стать своему хозяину. В нем что-то гудело, а дверь не закрывалась. Оставленный без присмотра Моник, сумевший подняться с колен, принял стойку каратиста и методично с почти равными интервалами лупил ногой по бежевому корпусу своего любимца, сопровождая эти почти осмысленные действия системой звуков, которая заимствовала из человеческой речи не более двух-трех междометий. Постепенно он переключился на проходивший мимо транспорт, всеми силами пытавшийся избежать конфликтов с белокурой бестией в кожаной куртке. На дороге появился автобус. Но по-прежнему не ведал Моник в сей миг кровавый, на что он ногу поднимал. Удар!!! Все замерло во вселенной, и ... продолжило жить дальше. Савл и Миротворец пинками загнали Моньку на тротуар, и он обратил доступное ему внимание на редких в этот час прохожих. Но по образу мыслей и действий Моньку сейчас можно было отнести к породе инопланетян, и мудрые прохожие на контакты с ним не шли.
Савл тащил слабо упиравшегося Моню темными дворами, потому что идти по освещенным улицам было внутренне неудобно. Тот постоянно останавливался, оглядывался, как будто какой-то не слышимый другими голос призывал его. В таких случаях Савл подавал четкий короткий приказ “Вперед!” или “Домой!”, который спохватывающийся Моня беспрекословно исполнял до следующего сеанса общения с запредельным. Ноги Моника цеплялись за все подряд и друг за друга. Иногда он останавливался, всплескивал руками, сокрушаясь о чем-то, и в следующую секунду энергично плевал в любезно предоставленное провидением пространство. Затем он качал и вращал головой, издавая звуки, иногда неприличные, пронизанные сожалением и осуждением. Цикл завершался двумя-тремя минутами вертикального бездействия в тишине, в душевном опустошении, с опущенной головой и руками. Савл знал, что в его и Моника мире культурой очищения является, в основном, бескультурье . В такие моменты он не спешил. В такие моменты соответствующие силы вели работу по избавлению мира от Зла. А точкой их приложения была душа Моника. В этот вечер была проведена большая работа по выравниванию изрядно изломанных линий душевных фронтов, их очистки от завалов и заболоченностей и даже предпринята смелая попытка полностью переплавить материал души и в ее остывающем веществе кристаллизовать новые структуры. Эта сложная, трудоемкая и опасная, но жизненно необходимая процедура, к счастью, приближалась к завершению. При такой переплавке сгорают шлаки, а обновленные или новые душевные структуры отражают индивидуальную реальность текущего момента.
Покорно склонив голову, Моник переступил порог, и двери Дома закрылись за ним.
- Будем жить дальше, - подумал Савл и продолжил путь.
2003 г