Другой Петербург
Мои мечты о Северной столице России начались с книги В. В. Вересаева «Пушкин в жизни». Читая подробные описания мест, где жил, где гулял, с кем встречался Пушкин, я рисовала в воображении полупризрачные образы улочек, домов. Петербург представлялся мне почти сказочным городом, и я очень хотела когда-нибудь приехать туда.
Через пять лет Питер встретил меня дождиком. Из жаркого азиатского лета, где в июне трава в пригороде выгорает дочерна, я попала в осеннюю, по моим представлениям, погоду. Было прохладно, мокро, и пришлось надеть все теплые вещи, которые были взяты с собой, а летние майки, взятые для загорания, упрятать на дно рюкзака. Дневные тучи сливались в одно с белыми ночами, превращая сутки в долгий день, и первое время я не могла спать.
Но солнце все-таки появилось, и я отправилась гулять. Невольно сравнивая столицы, я все больше убеждалась, что Питер и Москва – это две разные планеты. Москва – непонятный, шумный, чужой праздник, там чувствуешь себя гостем, приглашенным, но ненадолго – погостили, дескать, пора и честь знать. В Питере ты дома, и это ощущение греет и поддерживает. Этот контраст я почувствовала сразу же, как только вышла из поезда на Площадь Восстания.
Приезжий человек всегда видит то, что свои не замечают. Если попытаться систематизировать мои впечатления о Петербурге, то это будет похоже на многочисленные оды городу и его обитателям. Большей частью хвалебные, но… всякое бывало.
Ода первая. Доблестной милиции и гостеприимных хозяевам.
Десять лет назад я была в Москве, и тогда еще это была одна большая родина. Но последующие годы независимости СНГовских республик сделали свое дело, и в этот мой приезд в Россию разница была ощутима. Я попала за границу почти в буквальном смысле слова. Многое было другим. Начиная от нуднейшей и длительной процедуры проверки документов в аэропорту и заканчивая разным смысловым наполнением некоторых слов и выражений. Парадную у нас называют подъездом, карточку – проездным, булку – просто хлебом. Оказалось, что вылететь из Азии несколько сложнее, чем прибыть в Россию. Досмотр на таможне там занял час, здесь – минут двадцать. Органы правопорядка, как и положено, провожали меня там; их коллеги встречали меня здесь. Менты в Азии – сухонькие японообразные человечки с непроницаемыми лицами – то ли от большой духовной собранности, то ли от отсутствия образования. Там они гордо самоназвались полицией. Милиционер в Москве – это необъятный детина, то ли могучий, то ли раздобревший, штаны на нем с трудом удерживают подтяжки, которые на пределе. Вздохнет поглубже – и … ой!
Мент в Азии строг и докучлив. И не дай бог, если застукает с баночкой пивка – ночевать придется явно не дома. В лучшем случае – долго объясняться и делиться с ним, а то и с его товарищами. Или если он вдруг учует хоть малейший запах недавно употребленного спиртного – проблем не оберешься.
А здесь… «Пей пиво! Ешь мясо!», да и только.
Два дородных мужика в характерной синей форме заседали в привокзальном кабачке, с усилием помещаясь на двух изрядно прогнувшихся лавках, и с наслаждением опрокидывали внутрь огроменные бокалы с янтарной жидкостью. Жидкость быстро заканчивалась, они заказывали еще, потом еще. Другие два синих друга сидели на спинке скамейки на аллее перед Адмиралтейством и пили какое-то бутылочное, а я подсматривала и сокрушалась, что не захватила с собой фотоаппарат. Заедалось все либо шашлыком, который здесь называют во множественном числе: «шашлыки», либо шаурмой, в русской транскрипции превратившейся в шаверму, либо мантами, но почему-то с ударением на последнем слоге.
Мне стало очень смешно, когда я узнала, что если «наделать» где-нибудь на улице, и при этом быть замеченным органами правопорядка, то за это нужно заплатить штраф. Такое только в России может быть, и дело, сами понимаете, не в штрафе, а в самом факте.
Утренний дождь, встретивший нас в московском Домодедово, нагнетал стресс от разлуки с родными. Вечерний дождик Московского вокзала в Петербурге показал мне радугу и тут же исчез, оставив приятную прохладу. Тяжелая тюремного вида гостиница в Москве оказалась теплой изнутри; вежливо-официальная невозмутимая администраторша с лицом дипломата говорила гадости, содержание которых призывало смириться с неудобствами предлагаемого жилья: телефон не работает, и не будет работать, и неважно, что стоимость услуг связи включена в оплату суточного пребывания в номере. Питерская гостиничная дама предоставила новый уютный с виду номер по немыслимой цене, предварительно нахамив и рявкнув: «Да нет у нас никаких номеров!». В изумительном с виду новеньком номере нестерпимо пахло краской; из крана лилась горячая, но ржавая вода. Было холодно, не спасли два одеяла и покрывало наверх.
Но главный сюрприз ждал нас на следующий день. После истечения первых суток нас буквально поставили на счетчик: оплата возросла вдвое, и нам по телефону пригрозили, что с каждым часом счет будет расти. Вместе со счетом нарастал ужас: деньги уплывали на глазах, а идти было некуда. И каждый раз на выходе из здания нас встречал и провожал дебиловатый двадцатилетний качок, который беспрестанно скакал и сражался на кулаках с никому не видимым противником.
И тут случилось чудо. Я позвонила моему чатовскому другу, с которым до этого ни разу не виделась, и год переписывалось по электронной почте. Он бросил все, приехал и забрал нас с собой.
Через час (а в Питере, как выяснилось, любое расстояние преодолевается за час) мы стояли перед тяжелой высокой дверью в старом шестиэтажном здании в доме на Фонтанке возле Троицкого моста, и стучали в дверь. Время было позднее, но нам объяснили, что в Питере звонить по телефону и стучать в двери можно до часу ночи – никто еще не спит. В нашем новом жилище не было горячей воды, не было света в половине квартиры, не было ванны, а туалет находился на лестничной площадке, и к нему полагалась большая железная загогулина в качестве ключа. Спать пришлось на полу за отсутствием мебели, но мы уснули, как дети – никто теперь не стоял и не угрожал отобрать деньги.
Мы попали в квартиру художницы, дочки поэтессы, которая эмигрировала в Америку. В квартире были высокие потолки, арки на входах в комнаты, стеллажи с книгами от пола до потолка. На этих полках я нашла все самое лучшее, что нам давали на филфаке, альбомы по искусству, богатую фонотеку. Стены украшали картины, висели большие часы, вальяжно расхаживал дымчатый кот редкой породы. В двенадцать бабахнула пушка на близком Заячьем острове. В двадцати минутах ходьбы – памятник чижику-пыжику. Последняя квартира Пушкина. Аврора. Нева. Три часа ночи – светло.
Позже мы сняли квартиру и перебрались в спальный район, и наш дом ничуть не отличался от остальных архитектурных коробок, предназначенных для спанья. Но нет-нет да и оставались ночевать у друзей на Фонтанке, и гуляли всю ночь по набережной.
Итак, совершенно незнакомые мне люди – знакомые по чату – приютили и накормили меня. С беспокойством родственников они звонили по несколько раз в день, помогали разбираться со схемой метро, ругались на дерущих втридорога таксистов, помогали устроиться, давали зонтик в дорогу и в первый же вечер истинно по-русски (т. е. до одури) напоили нас со свиданьицем. Неисчерпаем запас тепла питерца – это было самое первое впечатление. В первые же дни мы накрепко усвоили: такси не ловить, а продукты покупать на окраине.
Ода вторая – Петербургским старушкам.
Эти бабушки похожи на чудаковатых колдуний из сказок. Они везде: на улочках, в трамвайчиках, в метро, в магазинах. Как бы стары не были, они именно живут, а не доживают свой век. У них своя культура общения, они вежливы, строги и педантичны. Я их очень уважаю и немного побаиваюсь. Такая старушка до восьмидесяти лет следит за собой: неброский аккуратный маникюр, берет, недорогое, но элегантное пальто, частенько – рюкзачок за спиной, и непременно чинный дедушка под руку. Первые дни они ворчали на меня везде: в метро засунула карточку полоской вниз, в магазине булку обозвала хлебом, в аптеке чуть не забыла собрать сдачу. Целая гора назидательных советов первые дни валилась на меня, как на двоечницу, и я благодарна им за то, что отчитывали меня, как свою внучку.
Старушки совершают неторопливые прогулки, жалеют и подкармливают бродячих собак, покупают булочки и сухарики к чаепитию, степенно обсуждают политические события в мире.
Ода третья – черному хлебушку и маленьким кафе.
В Азии любой житель является мастером заварки чая, а здесь варят неповторимый кофе.
Питерские кафе начались для меня с чашки капуччино. Я вышла из здания Московского вокзала и, наугад выбрав дорогу, очень скоро очутилась в скромном, но уютном кафе где-то в самом начале Гончарной улицы. Мне принесли ароматную чашку с вкусной сливочной пеной, салат и черный хлебушек. Об отношении питерцев к черному хлебу нам рассказывали еще в первом классе. В Азии к любому блюду бесплатно приволакивают целую гору пампушек на огромном блюде. В кафе нам принесли четыре аккуратных ломтика, за которые нужно платить отдельно – хлеб здесь в цене. Тут, наверное, до меня окончательно и дошло: вот он, Питер.
Ода третья – старым домам и улочкам.
Питерские домики старые, но не дряхлые. В них нет роскоши, порой нет достатка, но есть гордость и чувство собственного достоинства. Здесь чисто и опрятно, и ничего, что давно не чинены трубы, не белены стены, не починена крыша. Небольшие, спокойные домики на узких улочках с односторонним движением. Совсем нет урн, но и мусора почти нет. Я сильно поразилась хозяйке двух больших ризеншнауцеров: один из псов «наделал» прямо на асфальте, и хозяйка, ничуть не смутившись, собрала все собачье хозяйство в кулек и спокойно пошла с ним дальше.
До приезда сюда я успела выучить питерские названия по карте. Мы отправились гулять по центру втроем. Два моих спутника шли и трепались о компьютерах, то и дело теряя меня и находя возле той или иной мемориальной доски, гласившей: здесь был тот, а здесь встречался с тем-то такой-то... Мой питерский гид умилялся, глядя в мои глаза и слушая возгласы вроде «Костя, пойдем на Мойку, 12 – там же умирал Пушкин, я про эту квартиру столько читала, я ее должна на ощупь узнать!» или: «Костя, они же все здесь жили!…», «А на Морской жила женщина, прототип Пиковой Дамы…»
На Мойку, 12 я пришла в 4 часа утра. Музей, конечно, мало похож на жилой дом – слишком чистый и уютный. Я встала в дверях и посмотрела на Мойку, и подумала, что вот так же и Он когда-то смотрел на нее, и так же, как я, подходил к ограде и смотрел на воду. И здесь его везли на санях с дуэли, и он еще не знал, что рана смертельна, и сказал: «У меня, кажется, задето бедро». Мои друзья пошли в какой-то дворик, а я вдруг наклонилась и положила ладони на оставшиеся фрагменты мостовой. Тепло. И если встать коленками, тоже тепло.
А в соседнем доме жил Пущин, а сейчас там не то ресторан, не то казино… И называется на редкость цинично: «Пушка. Инн». О, времена!
Если спросить питерца, был ли он на могиле Майка, или видел ли обелиск на месте дуэли А. С., то в девяноста случаях из ста он только пожмет плечами. То, о чем нам говорили в школе, местными жителями воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Они знают о существовании таких мест как о должном, но считают, что все успеется. Жители спальных районов не спешат выбраться и поклониться памятнику, ради которого – и это правда - я преодолела четыре тысячи километров. Это… странно. Но можно понять… если остаться здесь жить, наверное…
Ода четвертая - бродячим котам и собакам.
Уют городов в большой мере создают животные, которые поселяются недалеко от людей. Так в Бишкеке рядом с недавно кочевавшим и вдруг осевшим народом бродят ослики. В Алма-Ате по асфальту гуляют стайками голуби, и горожане оставляют им крошки и семечки. Петербург же – Город Котов и Собак. Большие бездомные собаки спят прямо на тротуарах, при этом они чувствуют себя как дома и не боятся, что их обидят. Питерцы сохраняют вежливость не только друг к другу, но и к ним, и осторожно обходят их, не тревожа мирного собачьего сна. Таким собакам хочется в дождь раскрыть зонтик и принести чашку с едой. В Азии собаки трусливы и злы, и нападают на прохожих. Кочевой народ привык гонять их камнями от стада скотины, которое нередко пасется почти в центре города. Поэтому азиатские собаки и защищаются, насколько хватает собственных сил и зубов.
Большинство горожан в Питере заводят собак, а большинство этих собак – таксы. Так мне показалось. «Почему именно таксы?» - спросила я моего приятеля. «Да в коммуналке удобно держать – засунешь под шкаф, и место искать не надо» – получила я ответ.
У бездомных кошек домашний вид. Мягкие, теплые, урчащие создания сопят на подоконниках со стороны улицы, разгуливают по проезжей части. Вежливое отношение питерца к коту – он никогда не прогонит хвостатое мяучило резким сигналом, а только осторожно объедет. Во всех остальных городах кошки поселяются по соседству с людьми: живут на помойках, в подворотнях, на чердаках. И только в Питере такое чувство, что это люди поселяются поближе к кошкам.
Ода пятая - прохожему.
Азиат прохожего встречает по одежке. Хитро и осторожно он будет рассматривать тебя по частям с ног до головы, потом про себя вынесет вердикт, но вслух не скажет, и после пригласит с величайшим радушием к своему дастархану, да еще и оставит гостить почти насильно, даже если жилище темно и мало. Четкое разделение на мусульман и не-мусульман делит людей на два лагеря с абсолютно разным мировоззрением. Встречный кажется человеком из другого мира. Но люди уживаются рядом друг с другом, и мирно делят стол и дом.
Встречный москвич тебя не заметит – ему недосуг, и потому он пронесется мимо, глядя куда-то поверх горизонта, не удостоив тебя ни взглядом, ни кивком головы – некогда. Потерянные в Москве, мы вглядывались в безучастные глаза и плутали по улочкам-закорючкам, расположенным совершенно непонятным образом. У москвичей лица успешные и чужие; на человеческий взгляд натыкаешься, как на камень, и чувствуешь себя посторонним. Сияющая дорогая Москва заставляет скучать по родной комнате, подушке и чашечке чая. На улицах красиво, но неудобно. Москва выглядит чище, но беспорядок и хаос завис в воздухе.
Блестящая, лощеная Москва заставляет смущаться от отсутствия миллионов в кошельке, а в Питере стесняешься недостаточно человечно заглянуть прохожему в глаза.
Питерец с осторожным интересом заглядывает тебе в лицо, будто спрашивает, все ли у тебя в порядке. Его глаза похожи на глаза большого ребенка. Такие лица я раньше видела только в церкви на Пасху. Питерец внимательно выслушает тебя, потом призадумается, и неторопливо начнет отвечать. Он подробно и обстоятельно объяснит и покажет дорогу, предупредит возможные неожиданности, участливо даст дельный совет.
В Азии хорошо гостить. В Москве страшно потеряться. В Петербурге хочется остаться.