Музыка Бетховена, как впрочем и всегда, завладела мной полностью, унося прочь все мысли, желания и страхи. Я снова играл "Лунную Сонату" - свое самое любимое произведение, пальцы летали по клавишам практически бездумно, и я снова и снова испытывал это сладостное чувство восторга от того, что я могу играть. Наверное, это последняя вещь на сегодня - обычно я не сижу за роялем больше трех часов в день, а наша старая добрая кукушка прокуковала уже не три, а четыре раза. Хотя, может быть она просто сломалась, поэтому я не могу точно определить, который час.
Я никогда не видел нот и знаю клавиши рояля только на ощупь. Я никогда не видел неба и грозовых туч, двери своей квартиры, в которой я живу вместе с дедом. Я никогда не видел света, потому что я - слепой.
Дед забрал меня из интерната через две недели после того, как моя мать официально оформила отказ от материнства. С учетом того, что на тот момент я большую часть времени проводил во сне, а явь была окутана серой дымкой, возражений с моей стороны не последовало. И ни разу в своей жизни я об этом не пожалел, потому что до сих пор он дает мне то, что не может дать ни один другой человек - чувство собственной полноценности.
Говорить я учился с трудом. Сначала, как все дети, освоил простейшие слова "дед", "дай", "на", но дальше дело почему-то не шло. Дед рассказывал мне о том, что меня окружает, но я, как ни старался, не мог понять, что означает "голубое небо" или "шуршащие листья под ногами". В нашем дворе было несколько ребятишек одного со мною возраста. Когда нам было лет по пять, я пытался с ними подружиться. Нет, они не смеялись надо мной, не дразнили калекой, но в пять лет вы уже четко понимаете, что дружба - это общение. Они могли целыми днями рассказывать друг другу о новой железной дороге, которую папа купил Пете или о замечательной поездке на море, из которой только что вернулся Саша. Я мужественно слушал - и не понимал. Конечно, дед изо всех сил старался, чтобы я не чувствовал себя ущербным: он покупал мне игрушки, возил меня отдыхать и часами рассказывал о природе вокруг, читал мне книги вслух. Со временем я научился понимать окружающий мир посредством пальцев, но все было бессмысленно: я не видел цветов и мир оставался черно-белым. До того дня...
В единственной большой комнате нашего дома (две крохотные спаленки, которые занимали я и дед трудно отнести к полноценному помещению) стоял рояль. Когда я однажды попытался обследовать его при помощи рук, дед объяснил, что это музыкальный инструмент, на котором исполняют мелодии. Что такое мелодии, я уже знал - в доме было радио, и дед иногда слушал трансляции классической музыки. С тех пор огромный предмет в зале всегда ассоциировался у меня с волшебными звуками, доносящимися откуда-то сверху. Когда я слышал их, мне казалось, что мир приобретает окраску. Со временем мелодии стали звучать у меня в голове даже тогда, когда радио оставалось выключенным. Конечно, тогда я еще не понимал, что происходит, и просто наслаждался звучанием музыки. Все переменил Бетховен.
Впервые я услышал "Лунную сонату", когда в очередной раз пытался самостоятельно подогреть на плите чайник. Последовательность действий я знал наизусть, но с практикой возникали непредвиденные сложности. Спички лежат слева от плиты на блюдце - это такой небольшой квадратный коробочек, с шершавыми боковинами. Газ открывается поворотом круглой ручки направо, но лучше сразу поставить чайник на плиту, а потом уже поджечь огонь под ним (в прошлый раз, когда я попытался сделать наоборот - чуть не сжег рукава своей новой рубашки). Первые же звуки заставили меня бросить коробок обратно в блюдце. Сердце забилось чаще, и мне на мгновение показалось, что я начинаю видеть. Сейчас я понимаю, что все это происходило только в моей голове, но в первые минуты я отчетливо видел цветные картины, даже не прикасаясь к предметам, на которые я смотрел.
Темный квадрат неба, который я знал только по описаниям деда. Такой он бывает вечером. Редкие огоньки на нем (они называются звезды), которых с каждым новым звуком появляется все больше и больше. Огромный, ярко-желтый диск луны среди них кажется неоправданно большим, но я уже знаю, что это потому, что луна гораздо ближе к земле, чем звезды. Небо кажется спокойным, но у меня все равно захватывает дух от того, как оно все-таки прекрасно и ярко. Редкие тучи пытаются закрыть луну и спрятать большую часть красок своей беспробудной серостью, но звезды сияют все ярче, а порывы ветра сдувают тучи и относят их на восток. Небо начинает светлеть, луна тускнеет и становится почти белой. Наверное, так приходит рассвет, потому что прямо передо мной поднимается ярко-оранжевый круглый диск и освещает контуры предметов, которые до этого момента были едва различимыми. И я вижу, я действительно вижу зеленые кроны деревьев и траву, ослепительную голубизну небесного свода и кучерявые белые облака, кружащиеся надо мной затейливыми фигурками.
Музыка заканчивается. Я ни разу не слышал ее до этого, но знаю точно, что сейчас звучат последние звуки, и судорожно пытаюсь сохранить в памяти эту картинку, хотя бы еще на несколько мгновений. Но тщетно - она растворяется с последними аккордами, и я снова могу увидеть только очертания предметов, которых касается моя рука. Тогда я подхожу к роялю в большой комнате, откидываю крышку и кладу пальцы на маленькие клавиши. Звуки, доносящиеся из инструмента, снова возвращают меня в цветной, настоящий мир, в котором я могу видеть.
Единственной проблемой, над которой дед мучался достаточно долго, была проблема нот. В самом деле, он и я искренне полагали, что без нот (таких специальных знаков на линованной бумаге, с помощью которых я должен видеть, какую клавишу мне нажимать) научиться играть невозможно. Поэтому я просто часами просиживал за инструментом, перебирал клавиши и слушал доносящиеся звуки. И однажды, совершенно случайно, воспроизвел первый фрагмент так полюбившейся мне Лунной сонаты - в тот день, когда ее снова передавали по радио. Умница дед сразу догадался - и приобрел небольшой магнитофон и записи классической музыки. Сам того не понимая, я научился подбирать на слух. И мир снова обрел для меня краски.
Я играю на рояле уже больше двадцати лет. Я по прежнему не вижу глазами, но иногда мне кажется, что зрение обретают мои пальцы. Я подобрал на слух большую часть своих любимых классических произведений, иногда я пытаюсь играть экспромты - чаще всего тогда, когда мне просто не хватает слов, чтобы выразить свои чувства. Дед уже очень стар, но он по-прежнему понимает меня. А когда я снова хочу увидеть мир таким, каким он стал для меня, я играю Бетховена. И, может быть, мой мир не похож на то, что вы видите своими глазами каждый день, но я счастлив, что он у меня есть.