413
На рыбалку же в этот летне-осенний я лишь однажды съездил удачно - 31 августа.
Мы с Серёжей отправились в первую половину дня на мотоцикле к лодочной станции, что на морском канале у Взморья, напротив 18-го километра Балтийского шоссе, где мы неплохо рыбачили году в 81-м с Лёнькой Захаровым. Не зная нынешней обстановки, мы поехали её просто разведать, и, не надеясь на лодочную станцию, взяли на всякий случай с собой Серёжину резиновую лодку.
Эта предусмотрительность оказалась нелишней. Станция временно не работала, о чём уведомлялось на листке бумаги, прикнопленном к забору, хотя имелся новый, недавно построенный дом под контору заведения. В этом доме нас облаяли какие-то мужик с бабой, когда мы попытались у них узнать, почему и до каких времён будет закрыта станция.
- Всем всё объяснять - языки отвалятся! Читать умеете по-русски? Прочитали и отвалили - ваше дело. Нет, прямо в дом лезут, никакого покоя нет!
Молодой егерь Юра, который раньше жил здесь и заведовал станцией, перебрался куда-то в другое место. Позже мы узнали, что станция была закрыта в связи с несчастным случаем в одной компании, бравшей лодку напрокат, - утонул один по пьянке.
Мы похвалили себя за предусмотрительность, накачали резиновую лодку, перебрались на ней через канал и приткнулись к камням на западной оконечности одного из полосы искусственных насыпных островов, отделяющих морской канал от залива. Мы выбрались на камни и ощетинились во все стороны удочками и спиннингами. Удочки мы закинули в узкий проход между нашим и следующим островом, Серёжа закинул свои спиннинговые донки направо - в канал, а я налево - в залив.
Был чудесный солнечный тихий день, последний день лета. Не слишком жарко (23 градуса), но на солнце припекало, и мы не удержались, чтобы не искупаться в тёплой зеленоватой воде залива, чего обычно не позволяем себе во время рыбалок, дабы не пугать рыбу, разве только по окончании процесса ловли. Но в этот раз я на улов особенно не рассчитывал - в такую тихую солнечную погоду летним днём рыба редко ловится.
Тем не менее на свои удочки я вытащил две плотвины на хлеб, причём одну граммов на шестьсот, вторую - на триста. Однако затрачено на это было два часа, так что дурочек этих можно было считать случайными, и мы со спокойной совестью полезли купаться. Наслаждение получили преогромное.
После купания, ближе к вечеру мы намеревались поблеснить судака зимними удочками с лодки, для чего было решено пожертвовать меньшей плотвой и использовать её, порезав на куски, в качестве наживки на блёсны. Но тут у меня заклевало на спиннинговой донке, на червя, да так, что спиннинг заходил ходуном, и затрещала поставленная на тормоз катушка.
Я бросился к спиннингу и, будучи мокрым после купания, поскользнулся, оступился и загремел по груде валунов куда-то к воде, осознавая, что сейчас все кости себе переломаю. К счастью, я только здорово ободрал и ушиб ногу, но ничего не вывихнул, не сломал и не растянул, а, главное, добрался всё же до спиннинга, схватил его и, начав крутить катушку, понял, что рыба не ушла, сидит на крючке, сопротивляется, идёт тяжело, скорее всего - угорь.
Действительно, это оказался угорь, крупный, почти под килограмм. Серёжа подхватил его подсачеком, я держал лесу в натяг, чтобы угорь не соскочил и не удрал сквозь сетку подсачека, и кричал Серёже:
- Руками хватай его, вместе с сеткой!
Подсачек в этот момент был уже на камнях, но Серёжа не успел: угорь сошёл-таки с крючка и, молниеносно выскочив из подсачека, шлёпнулся куда-то меж камней. Только его и видели. Вот зараза! Никакой компенсации за ушибленную ногу. Но воодушевлял сам факт поклёвки угря в ещё дневное время, может, к вечеру и вовсе расклюётся?
Блеснить судака мне расхотелось - неизвестно, есть ли он тут (плески, правда, по верху были, но, скорее всего, окунёвые), и я решил продолжить караулить спиннинги. Серёже же надоело сидеть на камнях, он отплыл на лодке и приступил к вертикальному блеснению. Увы! Результата это не принесло - ни одной поклёвки.
А я высидел-таки двух угрей, которых благополучно вытащил, прихватывая заранее приготовленной тряпкой. Угри оказались поменьше того, первого, который ушёл, но всё же не пустой, как Серёжа. Да и давно уже мы вообще угрей не ели.
Держа одного угря в руке, крепко зажав его через тряпку, я впервые увидел, что угорь кусается: раскрыв пасть с мелкими зубчиками, он изгибал голову и целенаправленно норовил укусить меня за руку, впрочем, укусы его совершенно безболезненны.
А осенью, занятый грибами и работой, я на рыбалки практически не выезжал. Раз только ездили с Серёжей на Дейму за Саранск (26 октября), но безрезультатно. В аппендиксе, правда, хорошо клевали мелкие окушки, но ни плотвы, ни краснопёрки не было. На донки, заброшенные в Дейму, клевало лишь раз у Серёжи на живца, он уверял, что тащил кого-то, судака, наверное.
Возобновились рыбалки, как положено, зимой, но об этом чуть позже.
414
Сват мой, Михал Михалыч, поддерживал свою физическую форму настольным теннисом, которым очень увлекался, и играл даже в море, включив в свои капитанские обязанности обеспечение такой возможности на своём параходе. На берегу он регулярно ходил играть в спортзал мореходной школы, разместившейся в могучей немецкой цитадели на Литовском валу, сравнительно недалеко от нас, минутах в пятнадцати ходьбы.
Его обычный напарник в этот раз отсутствовал, Михалыч играл с сыном, то есть с зятем моим злополучным, и приглашал меня. Я не играл в настольный теннис со времён подвала в Ладушкине при Суходольской, то есть лет 15 (при Гостреме это дело заглохло), если не считать наших баталий с Клименко на Байкале - единственного случая за все эти годы, и поэтому к приглашению Михалыча отнёсся поначалу без энтузиазма - какой я ему партнёр?
22 июля 1986 г., там же
Но согласился сыграть с Димой, которого Михалыч считал слабоватым игроком, и мы с ним отправились 1-го сентября в мореходку. В тот день я не выиграл, кажется, ни одной партии, но почувствовал, что при некоторых тренировочных затратах я в состоянии восстановить свои былые навыки.
На следующий день мы играли уже втроём: я, Дима и Михалыч, и мне удалось выиграть у Димы пару партий. Михалычу я проигрывал, но не так уж безнадёжно.
8 сентября Дима уехал в Ленинград продолжать учёбу, Иринка с Мишей перебрались от Ужгиных к нам. У Иринки академотпуск кончался в зимние студенческие каникулы, так что до февраля она могла оставаться с сыном в Калининграде под опекой своих и мужниных родителей.
Михалыч терпимо отнёсся к моей (пока ещё) слабой игре, и мы с ним стали ходить играть в настольный теннис регулярно - по вторникам и четвергам вечером, в субботу днём, отрабатывая у стола по два часа до хорошего пота.
Я со своей дурацкой хваткой «пером» (азиатской), модной в мои юношеские годы, натёр себе мозоль на среднем пальце правой руки, но перестроиться на нормальный способ держать ракетку уже не мог, совсем ничего тогда не получалось. Непрерывно пытаясь резко бить справа почти любые мячи, я повредил себе плечо и не мог теперь спать на правом боку.
Зато у Михалыча я стал помаленьку выигрывать, а к Новому году мы сражались почти на равных, с небольшим его преимуществом. Оба были довольны и встречались охотно. Если же после тенниса по дороге домой удавалось прихватить где-нибудь пива, Михалыч блаженствовал - так он его любил, к тому же он сильно обезвоживался за время игры, и его мучала жажда, а меня - нет, даже и при большой нагрузке, так что я пил пиво понемногу, за компанию только.
В дни, свободные от тенниса, я гонял с Митей и пацанами в футбол на площадке у «Баррикад». Как-то мы с ним играли вдвоём против Саенок: Юры и младшего его сына Дениса, чуть ли не мастера спорта по гимнастике в свои 12 лет, и проиграли 16:20. Митя продолжал ходить на футбольную секцию, но без особого рвения, так как на игры его почти не ставили, и Сашуля, боясь, что футбол он забросит, мечтала пристроить его куда-нибудь ещё - на большой теннис или плавание.
23 июля 1986 г., там же
Насчёт плавания она ездила узнавать в спортклуб ДКБФ и выяснила, что секции спортивного плавания там нет, а идёт сейчас набор мальчиков Митиного возраста в секцию современного пятиборья. Сашуля загорелась. Ей сказали, что можно привести мальчика на просмотр бассейн, - посмотрят, как он плавает. За Митино плавание Сашуля была уверена, - как же, из моря всё лето не вылезал, заплывает так далеко, правда, с ластами... Но оказалось, что требуется умение плавать стилем, берут, главным образом, мальчиков, обучавшихся плаванию здесь в СК ДКБФ, и Митя не прошёл, хотя его и посмотрели в бассейне.
Тогда Сашуля решила отдать Митю на это самое обучение плаванию стилем, и его уже чуть было не записали туда, как вдруг тренер предупредил, что тем, кто уже умеет плавать, здесь делать нечего. Сашуля заколебалась, Митя обрадовался - он вовсе не рвался ходить ни в какую новую секцию, если бы ещё с Вовой Прокопьевым... И дело заглохло.
Потом Сашуля стала жалеть, что не записала Митю, но было уже поздно. Так и остался Митя при футболе запасным. Но прогресс в его игре был заметен, особенно в отборе мяча, играл он цепко и неутомимо, вот только удара нет совсем, да и обводка хиловата. На зарядку и бег со мной по утрам он выходил нерегулярно - поздно ложился и не мог встать утром, на вечерние пробежки тоже не каждый раз соглашался. Ладно, хоть на секцию всё же ходил.
В сентябре (9-го) ездили в колхоз за тридевять земель - в Мальцево Озерского района. С сельхозработами у нас в обсерватории дело по-божески поставлено: разнарядки нам выдают, начальство наше от них не отказывается, но и о выполнении не шибко заботится, ссылаясь на малочисленность персонала. По той же причине, видать, и в райкоме о нас не очень пекутся, - что с них взять, мол, это не АтлантНИРО, у ворот которого всю осень каждое утро колонны научных работников толпятся у автобусов, громыхая вёдрами.
А в ИЗМИРАНе! По пол-института сразу выезжает, сначала одна половина, потом другая, и так недели две подряд. Соревнование кипит, итоги, подводятся, молнии вывешивают... С научной деятельностью там поспокойнее обстановка.
Внутри обсерватории у нас выделение людей на сельхозработы идёт по принципу - кто сколько может, и основную нагрузку несут хозяйственное подразделение и лаборантская группа Лещенко - наиболее привычный к полевым работам и спокойно к ним относящийся контингент. От нашей лаборатории ездят меньше всего - редко больше 2-х - 3-х человек, поскольку вечно в командировках все, в последнее время особенно - опять на Вильнюс переключились.
В этот раз нашу обсерваторию представляли я, Суроткин и Кореньков. С утра лил дождюга проливной, но всё равно решили ехать, - авось, распогодится, пока доедем, не гнать же автобус с ладушкинцами обратно. Ехали до этого Мальцево три с половиной часа - через Правдинск, Железнодорожный, некогда симпатичнейшие немецкие города, разорённые войной и всё ещё - через 40 лет! - не приведённые в божеский вид: полуразрушенные старые строения, пострадавшие уже не столько от войны, сколько просто от времени, ибо никто их не ремонтировал, и безобразные кое-как сляпанные сооружения современной отечественной архитектуры, коими изуродован обычно центр каждого такого городка.
От Железнодорожного ехали вдоль самой польской границы, заплутали, выехали на какую-то заставу, и в колхоз явились только в первом часу. Был понедельник, и нас почему-то не ждали. Председатель откровенно сознался, что ему не до нас сейчас, и ехали бы мы себе обратно. Но тут возмутилась Емельяниха:
- Вы что, очумели? Мы вон сколько бензину спалили, впустую что ли? Я вот сейчас в райком позвоню.
Угроза подействовала, и председатель смилостивился:
- Ладно, вот вам провожатый, он покажет, куда ехать, а я сейчас подборщика туда пришлю (трактор с прицепом).
Нас было человек двадцать, мы выстроились рядом вдоль картофельного поля с перевороченной картофелекопалкой землёй и принялись собирать в вёдра картофель, опорожняя их в двигавшийся вместе с нами прицеп. Погода наладилась, дождь прекратился, даже солнце иногда проглядывало. За два часа мы в хорошем темпе прошли по своей полосе всё поле, и подборщик отправился обедать, дав понять, что он сюда возвращаться не собирается.
Сочли свою миссию выполненной и мы. Три часа уже, пока до дому доедем, как раз и рабочий день кончится. Мы затарились напоследок чудесными спелыми сливами с заросшего участка на краю поля, где когда-то была усадьба, но ничего от неё кроме сливовых и грушевых деревьев не осталось, и двинулись к автобусу. Заехали в контору отметиться. Там нам выписали справку для райкома, что мы убрали картофель с площади в 3.6 гектара. Собрались уже совсем уезжать, но вспомнили, что забыли оформить оплату своего труда, послали Сашулю (она с Саенковской лабораторией ездила) обратно в контору. Она что-то застряла там, и пока её ждали, в автобусе разгорелась дискуссия - сколько же мы в самом деле убрали картошки?
Большинство склонялось к тому, что и одного гектара не было, откуда же цифра такая взялась - 3.6? Да нам вся разнарядка на эту осень 4 га составляет, неужели мы её за раз, за два каких-то часа выполнили? Ну, ладно, им виднее, а нам чего? - перед райкомом отчитаемся, ещё разок, может, съездим и хорош.
Но тут из конторы вышел сердитый дядька, залез к нам в автобус и попросил обратно справку, которую нам выписали. Взял справку и скрылся в конторе. Опять ждём. Емельяниха не выдержала, пошла узнавать, в чём дело. И тоже застряла там. Вернулась через полчаса со смехом:
- Очухались, черти! Новую справку выписали - на 0.36 га.
- Вот это больше на правду похоже, - загудели в автобусе.
- Учётчик у них такой грамотный, долго на бумажке высчитывал, а председатель ему говорит - ты, что, говорит, с ума сошёл? Я с твоими подсчётами уберу картошку с большей площади, чем посеял! Эх, вовремя мы не смотались! Нужна нам их оплата - по рублю на брата заработали, - сокрушалась Емельяниха. - А так бы перед райкомом отчитались и не ездили больше.
На обратном пути мы с Кореньковым пытались оценить - принесли ли мы пользу государству своей поездкой или нанесли убыток, если учесть, что мы свои высокие зарплаты сегодня не отрабатывали, но их получим, что работали два часа, стояли у конторы час, ездили семь часов, спалили прорву бензина и заработали меньше тридцати рублей все вместе? И если бы даже убранная нами картошка осталась в поле и сгнила (а неизвестно ещё, не сгниёт ли она и так где-нибудь в овощегноилище), то не было ли это всё-таки выгоднее? Но ни к какому определённому времени не пришли и согласились на том, что решить эту задачу невозможно, ибо неясна реальная стоимость и картошки, и бензина, и нашего научного труда...
А Иванов наш в эти дни лежал в больнице - воспалилась культя под протезом, боли были жуткие, оперировали. Скоблили сумку - полость, образовавшуюся между обрубком кости и закрывающими его мягкими тканями. Я его навещал, он был сумрачно бодр, как обычно - гигант-мужик!
415
24 июля 1986 г., там же
28 сентября были в гостях у Кореньковых, отмечали день рождения Юры (39 лет, на самом деле день рождения у него 29-го, но это было воскресенье, а отмечали в субботу, чтобы на следующий день не на работу идти). К концу вечера, когда все уже хороши были и начали расходиться по-тихоньку по домам, на кухне собрались покурить Нинка, Женя Лексутов, Юра Ерогов и я. С чего-то я начал их распекать за неинтеллигентность и безразличие к науке, ничего их кроме аппаратуры не интересует, а аппаратура им, что игрушки малым делам - для забавы, поиграли, надоело, бросили. Целыми днями в игры дурацкие на ЭВМ играют как картёжники.
Их лидер - Слава Карвецкий (про Иванова, их непосредственного начальника, не говорю, они все зовут его почтительно «шеф» и чувствуют дистанцию между ним и ними по всем параметрам), мужик очень толковый, но расстрачивает весь свой интеллектуальный потенциал на кроссворды и прочую ерунду (игры в поезде, а не чтение). Ребята отбивались и дружно защищали Славу. На прощанье я настойчиво приглашал всех походить ко мне на лекции в университет, раз в неделю, как раз я со следующей недели начинаю читать теоретикам, Иванов несомненно отпустит.
- Хорошо бы, конечно, да не отпустит Иванов, работы сейчас очень много, - оправдывались Женька с Ероговым, а Нинка считала, что ей уже бесполезно физику слушать.
Кореньковы провожали нас и Саенок домой, мы с Юрой отстали и шли позади всех.
- Зря ты их так распекал, - говорил мне Юра. - Они и так закомплексованы, их и Иванов за это же ругает, за пассивность научную, и они всё прекрасно понимают, но ведь это же непросто - перестроиться с инженерной работы на научную, с электроники на физику, одного желания мало, у них ведь образования не хватает.
- Вот я и предлагал им походить ко мне на лекции. А ругал за общую неинтеллигентность, что книжки не читают.
- Но обижать всё равно не надо, они же хорошие ребята. Надо помягче.
- Это уж у меня натура такая, особенно в подвыпившем состоянии. Срываюсь на менторское вещание.
Разговор пошёл об искусстве общения. Кореньков рассказывал о некоем старом интеллигенте, с которым познакомился нынешним летом, когда они с Алёшкой отдыхали где-то в Краснодарском крае. Он поразил Коренькова чем-то, но чем больше всего - я так и не уловил, запомнил только, что «он всё знает, всё понимает, всё видел и всё пережил, и сохранил чувство собственного достоинства, мудро как-то ко всему относится», а я, помню, всё порывался возразить:
- А что толку в этой его мудрости, кому от неё польза, если, как ты сам говоришь, он не очень общительный?
Так мы дошли до нашего дома, и я затащил Коренькова к себе (Нина вернулась домой раньше, до моста с их острова), Сашуля легла спать, а я достал бутылку сухого из холодильника, и мы просидели с Юрой на кухне чуть ли не до самого утра, часов до четырёх то есть. Я читал ему вслух отрывки из «мемуаров» о наших дискуссиях в компании с Ляцким, Мальцевым, Чмырёвым и Димулей о социализме, пролетариате и интеллигенции, демократии и тому подобных материях.
Юра слушал очень внимательно, а когда я кончил, сказал, что не нужно подробно излагать все эти рассуждения. В сущности, в них самих нет ничего принципиально нового, интереснее ваши личные взаимоотношения и то, что с вами происходило. О чём вы спорили, тоже, конечно, интересно, но об этом можно сказать короче.
- А впрочем, пиши, как знаешь, как получится, - закончил он свою критику.
Я сказал, что это пока только записки, не роман, мне важно изложить всё, что я помню сейчас, пока помню, а потом будет видно, что с этим делать, сократить всегда можно.
Тут Юра спохватился, что Нинка, наверное, беспокоится, куда он задевался, может, и не спит ещё, она такая. Теперь я взялся проводить его и защитить перед Нинкой, если она будет ругаться.
Нинка встретила нас рыданиями, она и в самом деле не могла себе места найти: куда Кореньков делся, то ли машина задавила, то ли хулиганы напали. Вдвоём мы её успокоили и распили ещё бутылку сухого, теперь у них на кухне, после чего я пошёл домой без провожаний.
Как ни странно, мы редко так общались с Кореньковым, моим ближайшим сотрудником, и нас не тянуло так друг к другу, как, например, меня и Серёжу.
На работе я им был доволен. Будучи вторым по должности у нас в лаборатории (после меня) - старшим научным сотрудником (единственным, кстати, во всей обсерватории), Кореньков стал теперь в большей степени, чем раньше, года два, например, назад выделяться на фоне остальных. Раньше у него, как и у каждого, был свой участок - нижняя ионосфера, спорадические слои, и тут он был хозяин, узкий спец, но не больше.
Эксплуатировал он на этом участке Надежду Тепеницину из Саенковской лаборатории, тайно и безнадёжно к нему неравнодушную (якобы тайно для Коренькова и прочих мужиков, но уж не для Надеждиных товарок - Сашули, Галины Якимовой, Лены Васильевой). Саенко этой эксплуатации не препятствовал из братских чувств (как-никак они троюродные братья с Кореньковым) и по общей своей мягкости. Кореньков с Тепенициной публиковали неплохие статьи, но если бы Кореньков занимался только этим, я бы считал, что он свою зарплату не отрабатывает.
Когда мы начали разрабатывать очередную сверхбольшую модель, я назначил Коренькова ответственным исполнителем по всей этой теме и вменил ему в обязанность прямое руководство «группой программного обеспечения», состоявшей из Татьяны Парфёновой, теперь Глущенко, и Нины Наумовой, перешедших к нам из системных программистов от Шандуры. Это уже было исполнением обязанностей эсэнэса, и Кореньков с ними справлялся в полной мере. Мало того, он фактически координировал и работу Клименко с Карповым в части программных разработок блоков, за которые они отвечали; подталкивал меня к проведению очередных семинаров по большой модели и фактически вёл их.
По его инициативе и под его контролем был составлен большой «внутренний» отчёт, которого с нас никто не требовал, но который позволил нам навести порядок в своих разработках, систематически описать их и быть готовыми «продать» кое-что любому заказчику, как только это потребуется без особых дополнительных авральных усилий с нашей стороны, то есть был создан задел «на продажу» вперёд.
А тут ещё Кореньковская подруга - альпинистка Рената Дмовска, полячка, геофизик, через которую мы опубликовали в Acta Geophysica Polonica свою единственную заграничную статью по моделированию на английском языке, втянула нас через Коренькова в такую авантюру.
Эта Рената перебралась из Польши в США как бы в командировку, застряла там и, похоже, возвращаться в Польшу не собиралась. В Штатах она работала в редакции журнала «Pure and Applied Geophysics» и предложила нам от имени редакции организовать тематический выпуск одного номера журнала, посвятив его полностью проблемам математического моделирования термосферы и ионосферы.
Предложение было заманчивым, так как позволяло самим опубликовать в большом объёме свои результаты для международного читателя, но и весьма хлопотным, так как требовало большой работы по сбору, рецензированию и отбору работ других авторов - отечественных и зарубежных, да ещё при особенностях нашей системы общения (хоть и почтового) с заграницей.
Я Коренькову сразу сказал, что на меня пусть не рассчитывает. Я в цейтноте с нашей монографией с Брюнелли и этот журнал редактировать не смогу. Но считаю, что в наших интересах за это дело взяться. Кореньков пусть будет редактором и тянет всю переписку. Если понадобятся моя степень и авторитет - пусть вписывает и меня формально в редакторы, помогать я буду в этом деле, но вести всё должен он сам.
Кореньков согласился, хотя вскоре и сам был уже не рад, настолько дело выглядело неясным в смысле возможности прохождения всех отечественных инстанций и даже просто возможности переписки с редакцией PAGEOPH и зарубежными авторами.
Наконец, Кореньков проявил инициативу в ещё одном важном для нас деле и даже пострадал материально на этом. В последний год практически все вычислительные работы по большой модели мы проводили, как и в былые времена, в Вильнюсе на ЕС-1045. Альянс с ЦПКТБ развалился, там обнаглели совсем, времени давали мало, а запчастей, транзисторов и бумаги требовали много. Но и в Вильнюсе нас не баловали услугами, даже в выходные дни большими порциями время не давали, а нам требовались десятки часов непрерывного счёта.
Выяснилось, однако, что обстановка там может быть улучшена за наличные деньги, а именно, если мы заключим с хозяевами договор на вычислительные работы, по которому они могли бы получить премию. Вот за это дело и взялся Кореньков. Договор был заключён где-то весной на срок до конца года. Все бумаги оформлял Кореньков, а мы с Ивановым подписывали. Составили фиктивное ТЗ, по которому сотрудники Института кибернетики и математики Академии Наук Литовской ССР должны были якобы осуществить какие-то программные разработки для нас. На самом деле предполагалось, что в обмен на этот договор нам будет просто предоставлен более благоприятный режим работы в институте на ЭВМ ЕС-1045.
И, действительно, такой режим нам был предоставлен. Нам отдавали на счёт полностью выходные дни, а то и даже с вечера пятницы и до утра понедельника. Кроме того нам заказывали места в общежитии или в институте по нашему телефонному звонку и даже сами звонили нам - приедете ли? Аренда машинного времени теперь входила в смету договора, который оплачивал ИЗМИРАН, оговорена в договоре была и премия. Договор был небольшой (20 тысяч на 9 месяцев), и премия составляла что-то около 600 рублей - для ИЗМИРАНА не деньги в общем-то. Но когда пришла пора (в конце года) эту премию перечислять в Вильнюс, нас ожидал сюрприз.
25 июля 1986 г., тамже
Мы как раз только что распределили свою бюджетную премию за прошедший год и отослали проект приказа о премировании в ИЗМИРАН, там его должен был утвердить директор, после чего бухгалтерия высылала переводом деньги нам. Премия была невелика, особенно в сравнении с полученной осенью премией по «Тукану», за которую я боролся летом в Президиуме АН, даже ведущим сотрудникам не доходила до оклада, но тем не менее её ждали, на неё рассчитывали - утаить такие вещи от народа практически не удаётся.
И тут мы получаем телеграмму из ИЗМИРАН от Самыкина, начальника финансово-планового отдела: «Премия для Вильнюса должна быть выделена из вашей бюджетной премии составьте новое распределение». Это в ответ на нашу просьбу ускорить расчёт с Вильнюсом!
Я в эти дни был в отгулах (в начале января), ходил на зимнюю рыбалку, и Сашуля принесла вечером с работы записочку от Иванова:
«Самыкин требует вычесть из нашей премии деньги для Вильнюса - 600 рублей. Это мы с тобой дали маху, подписав договор с оговоркой премии. Поскольку Вильнюс - это затея вашей лаборатории, то считаю, что с вас и нужно срезать большую часть суммы. 280 р я снял со всех остальных, а 320 р ты освободи со своих».
Вот, ёлки-моталки!
На следующий день с утра вместо рыбалки я поехал на работу - уговаривать Иванова не торопиться с перераспределением нашей премии.
- Самыкин нам голову морочит! Не может такого быть, чтобы мы Вильнюс должны были премировать из своешго кармана. Эдак и договора заключать не следовало - сбросились сами бы со своих премий и передали бы из рук в руки наличные, и никакой мороки бумажной. Мы ведь акт подписали о выполненных работах на сумму 19400 р из общей стоимости 20000 р, а 600 р оставили для перевода на отдельный, премиальный счёт, как они просили! Эти 600 р входят в сумму договора.
- Я с Самыкиным разговаривал по телефону. Он говорит, что эти 600 р нельзя включать в смету договора, в ней нет такой статьи, они оговорены отдельны, и мы должны выплатить их из своего премиального фонда. Таков порядок и он его нарушать не собирается.
- Ну, ладно. Даже если так, но почему же тогда ты не хочешь просто изъять эти 600 р из общей суммы обсерваторской премии и перераспределить её по-новому? Ты хочешь нас наказать, но мы разве для себя старались? Разве вся обсерватория и весь ИЗМИРАН в наших работах не заинтересованы?
- Затея с договором ваша, вы и должны пострадать. Другие-то здесь причём? Я тоже отчасти виноват, поскольку подписывал то, что вы с Кореньковым мне подсовывали. Поэтому я часть суммы и снял со всех остальных.
- Ты снял с остальных меньше половины, это по десятке с каждого примерно придётся. А я в своей лаборатории должен 320 р снять с семерых, если Фёдора Бессараба не считать. Это почти по полсотни с каждого!
- А ты можешь их все снять с себя и Коренькова - это твоё право. И так справедливее всего будет. Инициатива наказуема, если приводит к плачевным результатам.
Тут я вспомнил, наконец, про главного инициатора договора с Вильнюсом - Коренькова. Он же ведь как раз в Москве сейчас. Поехал как бы в командировку, а на самом деле повёз Алёшку в Дубну на зимние каникулы. Погулять на казённый счёт он не дурак, водится за ним такое. Я отпустил его неохотно - хоть бы повод придумал поприличнее для командировки, а то поехал «... оформлять договорные документы» - по этому самому договору, кстати. Вот пусть и разбирается там с Самыкиным. Только как с ним связаться?
В ИЗМИРАНе у него было одно «дело» - проверить, подписаны ли акты и отправлены ли в Вильнюс, а если нет, то ускорить их отправление. Сделав это дело за полдня - за день, он смоется, конечно, в Дубну. Поэтому я дал ему телеграммы и в гостиницу ИЗМИРАН, и в Дубну, на квартиру его приятелей (адрес я теперь хранил ещё со времён наших приключений перед поездкой в ГДР): «Немедленно свяжись с Самыкиным и разберись с премией для Вильнюса».
Иванова я попросил подождать, премию не перераспределять, пока Кореньков не вернётся. Ведь есть и ещё один вариант - не перечислять премию в Вильнюс. Весь этот договор - сплошная липа. Деньги они берут практически ни за что. Хватит с них двадцати тысяч, обойдутся и без премии. Но это надо обсудить с народом, с теми, кто туда ездит, и с Кореньковым прежде всего. Для вильнюсцев безналичные 20000 - это ничто, цифры в бумажках, а 600 р - живые деньги себе в карман. Нам ведь с ними ещё работать.
Ваня Карпов, когда я рассказал ему и Володе Клименко о случившейся накладке с премией, высказался, не раздумывая, вполне определённо:
- Чёрт с ними, с деньгами. Вильнюсцам премию надо отдать. Всё-таки работать при этом договоре стало гораздо легче. Больше нам рассчитывать не на кого - когда ещё своя машина заработает, и не надо с ними отношения портить.
Клименко с ним согласился, хотя чувствовалось, что ему денег жалко, и он недоволен решением Иванова вычесть с нас большую часть суммы. Оставалась, правда, ещё надежда, что, может, Коренькову удастся чего-нибудь предпринять в ИЗМИРАНе.
Но вот явился Кореньков из командировки.
- Телеграмму мою получил? - спрашиваю.
- Получил.
- Ну и что?
- Что - что?
- С Самыкиным разговаривал?
- Разговаривал. Ещё до твоей телеграммы.
- И что выяснил? Знаешь, что Самыкин требует чтобы мы с Вильнюсом своей премией поделились?
- Да, он мне это сказал. Сказал, что вильнюсцы нас надули при заключении договора. Вернее, мы сами себя надули.
Кореньков, похоже, не драматизировал ситуацию, а меня его разгильдяйское спокойствие раздражало.
- Не мы, а ты. Ты же оформлял все бумаги и включал этот договор о премии. Почему тогда не выяснил всё?
- Да мне и в голову такое не могло прийти, и Самыкина не было на месте, Наташа за него тогда бумаги визировала. Ну, и чего страшного? Поделимся, не так уж деньги-то велики.
- Деньги невелики, если на всех разбросать. А делёжка уже произошла. Так что снимать надо с конкретных людей, которые про премию уже знают и на неё рассчитывают. И Иванов считает, что снимать надо, главным образом, с нашей лаборатории и в первую очередь с нас с тобой.
Тут Кореньков посерьёзнел.
- Я не знал, что вы премию уже поделили.
Я по инерции отругал его за недобросовестное исполнение обязанностей (которые он сам на себя возложил), попрекнув за одно и поездкой в Дубну, а потом спросил:
- Может, не стоит Вильнюс того, чтобы им из своего кармана премии платить?
- Нет, премия им обещана, они из-за неё только нам навстречу и шли, - без тени сомнения, как и Ваня, уверенно ответил Кореньков. - Если мы их обманем, работать там будет невозможно, а больше, сам понимаешь, негде.
Собрались всем мужским составом лаборатории, чтобы окончательно решить этот вопрос, и решили - премию отдать, а с кого сколько снимать - это дело начальства, то есть моё и Иванова. Я, в свою очередь, перепоручил полностью окончательную делёжку Иванову, что тот и проделал, особенно не мучаясь. Снял со всех, выделив особо нас с Кореньковым, и немного поскрёб ещё и по другим подразделениям.
И никто, кстати, не возникал, не возмущался, никаких вопросов даже не задавали - почему премию урезали.
Народ был ещё под впечатлением премии по «Тукану», которая, знали, чуть не ушла от нас, а оказалась такой огромной (просто выплатили сразу за всю тему, а не поэтапно или по годам, как раньше). Получили её где-то осенью, к ноябрьским праздникам, кажется. Мне выдали 1300 р, а Сашуле 450.
Я ехал домой на велосипеде с кучей денег в кармане и решил заехать по дороге в «Спорттовары» на Советском проспекте - может, куплю себе чего с премии: лодку или палатку, о которых давно мечтал, а то и то, и другое сразу - денег-то навалом. В магазине оказались и лодки, и палатки, да что-то я не решился ни на что: летний сезон прошёл, куда это сейчас - только квартиру загромождать. Купил лески на рубль - этим и удовлетворился.
Правда, в конце месяца мы с Сашулей сподобились-таки на приобретение - стиральную машину «Сибирь» отхватили, о которой Сашуля давно мечтала.
26 июля 1986 г., там же
Наша старая «Рига» стала подтекать, сгорел мотор, поставили новый - опять та же история, это что же, каждый раз теперь по 35 рублей платить? «На фиг, на фиг, - завопили бароны». И я вынес её на мусоросборочную площадку, откуда её мигом унесли.
Больше полгода (чуть ли не год) жили мы без стиральной машины. Гонялись как-то за «Малюткой» (буквально - на мотоцикле), их выкидывали понемногу то там, то здесь в конце месяца, но всюду опаздывали. Причём продавцы делали вид, что понятия не имеют, когда они будут и будут ли, а покупатели (не мы, конечно) знали всё загодя и даже сколько вынесли на продажу, а сколько оставили для своих, кипели страсти.
«Сибирь» нам бы тоже не досталась, но мы привлекли нашего дедулю, как ветерана, и ему с боем и с лаем удалось вырвать для нас столь нужную вещь.
416
26 июля 1986 г., там же
К осени написал, наконец, диссертацию Суроткин, и в сентябре Света закончила её оформление. Со всеми рисунками, списком литературы и приложениями получилось меньше сотни страниц, что больше приличествует дипломной работе, чем кандидатской диссертации. Правда, ВАК в своих новых требованиях приветствует лаконичность, но мне пока такие тоненькие диссертации не попадались.
Собственно, скупость изложения у Суроткина меня вовсе не смущала, не сомневался я и в диссертабельности, новизне результатов, не говоря уже об их объёмности и вычислительной сложности. Не нравилась мне обзорная часть - куцая и несерьёзная какая-то, да и формулировки выводов довольно корявые, ну да Бог с ними, не самому же их переделывать, а Суроткину скажешь - принесёт другой вариант, корявее первого.
Соруководитель научный - Ординард Пантелеймонович Коломийцев никаких вообще замечаний не высказал, целиком положившись на меня. За оппонентов я не беспокоился. В Новосибирске я договорился с Андреем Михайловым. Нехорошо, конечно, было его в очередной раз эксплуатировать, он ведь был оппонентом у Клименко, Шагимуратова, и Лёнька Захаров на него рассчитывал. Но по существу работы Суроткина Михайлов являлся единственным доктором, если не считать новоиспечённого Коена, занимающимся моделированием экваториальной ионосферы.
С Коеном я договорился, что он напишет отзыв от ведущей организации - Иркутского университета, а вторым официальным оппонентом согласился быть Юра Ситнов, также в своё время защитивший кандидатскую диссертацию по экваториальной ионосфере (а я у него был оппонентом). Так что все ведущие или во всяком случае компетентные специалисты по экваториальной ионосфере были включены в число оппонентов, и на доброжелательность каждого можно было рассчитывать.
Предзащита была назначена на 22 октября. До этого Суроткин съездил в ИЗМИРАН и выступил на семинаре в лаборатории Зевакиной. Там его напугала Татьяна Лещинская. Она сама собиралась вскорости защищать диссертацию, и тоже по экваториальной ионосфере (научный руководитель - Андрей Михайлов, он же её лучший друг, уж не знаю, как поточнее выразиться, поскольку Андрей женат, но не на Татьяне, а с Татьяной они неразлучны, а я обещал им (ещё весной) быть у Татьяны официальным оппонентом). И у них с Суроткиным возникли некоторые разногласия по одному вопросу.
Одно и то же явление (так называемый «байт-аут», «выкус» - полуденный провал в суточном ходе критических частот F2-слоя экваториальной ионосферы) они объясняли по-разному: Суроткин действием электрического поля, Татьяна - влиянием разогрева, а точнее, признавая влияние обоих факторов, приоритет они отдавали разным.
Я, конечно, был убеждён в правоте Суроткина: без электрического поля байт-аута вообще нет, тепловые эффекты его только усиливают. Татьяна же в предзащитном ажиотаже нападала на семинаре на Суроткина, словно боясь нападения с его стороны и прибегая к тактике упреждающего удара, что было, конечно, глупо с её стороны, при суроткинской безобидности и наших общих нормальных человеческих взаимоотношениях. Как Ситнов сказал: - Бабьи штучки, проявление истеричности.
Действительно, Татьяна, склонная к экзальтации, перед защитой совсем уж перевозбудилась. Суроткин же, будучи совсем не бойцом, от её нападок растерялся и попытался было шмыгнуть в кусты: - Ну его к чёрту, этот байт-аут. Не буду я ничего про него вообще говорить, чтобы не дразнить Татьяну. И без него результатов хватает.
Я возмутился:
- Позорник! Кого испугался? Какой же ты тогда кандидат наук? Вот защита для того и назначается, чтобы защищать свои убеждения, а ты до боя уже сдаёшься. Ты что, сам сомневаешься в своих результатах, что ли?
- Да нет, только зачем эти споры, - промямлил Суроткин.
Я прогнал его с глаз долой и пригрозил, что слова не скажу в его поддержку на защите, если он сам назад попятится.
Предзащита на секции прошла спокойно. Суроткин выступил, увы, в худшем своём стиле - вяло и тихо бормотал что-то себе под нос, надолго останавливаясь и замолкая вовсе. Всех усыпил. Татьяна было задала ему вопрос с провокационной подоплёкой, но Суроткин ответил так неразборчиво, что ей, видать, расхотелось спор затевать. Работу рекомендовали к защите, но после заседания секции Черкашин мне сказал:
- Что он у тебя такой закомплексованный? Разве можно так выступать? Всё впечатление от работы смазал безобразным выступлением. Никто не придрался лишь потому, что ты руководитель, тебе верят - раз выпустил, значит, работа достойная, а сам он очень неважное впечатление произвёл. Ты уж к защите хоть натренируй его выступать.
Я пообещал, оправдываясь невозможным характером и темпераментом Суроткина.
Не порадовал и Коломийцев. Оказывается, из «Геомагнетизма и аэрономии» заворотили нашу (с ним и Суроткиным) статью, и как раз касающуюся байт-аута - уж не Михайлов ли рецензировал? Статью прислали в ИЗМИРАН, но почему-то без отзыва рецензента, хотя в редакционном извещении об отказе было написано «отзыв рецензента прилагается».
Коломийцев сказал, что отзыв можно в редакции разыскать и побороться за публикацию, но стоит ли? Причина отказа, возможно, в том, что эта работа лишь дополняет то, что мы уже недавно опубликовали в «Г. и А.», могут счесть за повтор, тогда с ними бесполезно спорить. Не проще ли выпустить препринт и послать в «Радиофизику», написав Гершману и Ерухимову.
Я согласился, но при условии переработки статьи с учётом последних дискуссий по байт-ауту.
В день предзащиты Суроткина на секции в ИЗМИРАНе были Иванов, Саенко, Лексутов, Ерогов. Хоть Суроткин и непьющий, и выступил не блестяще, и с выпивкой после Указа плохо стало, всё же решили его предзащиту отметить. Ничего кроме шампанского из спиртного в Троицке достать оказалось невозможным. И ещё хуже оказалось со жратвой, довольствоваться на ужин пришлось перловой кашей со свиным жиром из банок - любимым нашим блюдом времён походов по Крыму с Павлом на «Москвиче». Шампанское с перловой кашей я употреблял, как и остальные, впервые - и ничего, сошло, не страшно.
Домой из этой командировки я возвращался вечерним рейсом в день, когда игрались футбольные матчи на европейские кубки для клубных команд. «Зенит» играл в Кубке чемпионов с «Куусюси» из Финляндии и еле вырвал победу у себя дома 2:1, забив два гола с пенальти в конце игры (Желудков), а так проигрывал большую часть матча 0:1, причём с поля был удалён Веденеев и отыгрался «Зенит» вдесятером.
Обо всём этом мне собирался поведать возбуждённый игрой Митя, но его опередила Ирина, сообщив мне результат, чем ужасно расстроила Митю. Он даже расплакался, и я еле его успокоил, а Ирину отругал: видит же, что он рвётся меня удивить, поделиться пережитым, должна была уступить ему.
Неожиданно вдруг позвонила Люба мне на работу:
- Братик! Ты чего к нам не заезжаешь? В Москве, небось, часто бываешь, а к нам никак не заедешь. Слушай, я тебе писателя нашла, Золотарёва, по его сценарию фильм «Дневной поезд» поставлен, он хороший знакомый моей подружки. Приезжай, познакомлю. Я о тебе ему рассказывала. Он говорит, что нельзя писать «в стол», надо печататься, а сейчас в журналах ничего нет хорошего, не пишут, он мог мы протолкнуть.
- Спасибо, сестрёнка! Да мне не припёрло печататься. Но, может, заеду в ноябре. У меня командировки будут и до, и после праздников. Знаешь, трудно к вам добираться, я же не в саму Москву всё-таки езжу, а в Троицк. Пока до него из Шереметьева доберёшься, никуда уже больше не хочется тащиться.
Если честно признаться, то этот звонок вбудоражил меня несколько. Тронуло, конечно, что сестра заботится о моей литературной славе. И с писателем познакомиться неплохо было бы, с новыми людьми я давно уже не встречался, со старыми - калининградскими обо всём уже переговорил и больше не хочется, не интересно. Ионосферная публика, хоть и со всего Союза, но тоже не привлекает, кроме работы её мало что интересует.
О печатании, конечно, смешно говорить - нечего, да и нельзя, не время. Разве что отрывочки, да зачем? Рано. Не писатель я ещё. Работать надо, не по одному кругу пройти. Вот перепечатаю, что написано, перечитаю, посмотрю, что из этого сделать можно будет. Разумеется, коли начал писать, да и написал уже столько, то непоследовательно было бы не думать вовсе и о печатании. И тем не менее рано об этом думать. Просто не готово ещё ничего.
Так я в Протвино и не поехал в ноябре, и до сих пор не съездил. И была (и есть) тому ещё одна причина: силы надо уже беречь, экономить, неохота на трепатню нервную энергию тратить, ещё и тащиться куда-то ради этого. Тут вон на работе цейтнот, с Б.Е. книга медленно движется, остался год. Прошло почти два, как начали, а сделано гораздо меньше двух третей, даже половины нет ещё.
Сестре я написал письмо с извинениями, что опять не смог приехать, и благодарил за заботу, просил не терять связей, может, они и пригодятся ещё.
417
28 июля 1986 г., там же
Перед самыми ноябрьскими праздниками мне пришлось совершить внеочередную (не на секцию) поездку в ИЗМИРАН - оппонировать на защите Татьяны Лещинской. Туда ехал поездом, дабы наверняка не опоздать - на Аэрофлот в таких случаях лучше не полагаться, тем более в это время года.
В поезде читал интервью Рейгана, напечатанное в «Известиях», - первую и единственную в советской прессе бескупюрную публикацию высказываний президента США за все шесть лет его правления (как тут не вспомнить гневные укоризны наших политических телекомментаторов, что не все, мол, западные газеты опубликовали полностью очередную речь Михаила Сергеевича Горбачёва!).
Интервью Рейгана заняло целую полосу, а всю соседнюю страницу занял редакционный (от имени интервьюировавших журналистов) комментарий к нему, озаглавленный «По поводу интервью Рейгана», уличающий и разоблачающий бессовестного президента. Ну, да ладно, Бог с ними, и на том спасибо, пусть хоть в десять раз больше комментариев публикуют, лишь бы давали возможность комментируемое читать.
В самом интервью Рейгана я не нашёл для себя чего-то неожиданного. Больше всего привлёк моё внимание тот довод в пользу «Стратегической Оборонной Инициативы» (СОИ), что никакие договорённости между СССР и США не могут гарантировать, что ядерное оружие и средства его доставки не окажутся когда-нибудь в руках какого-нибудь безумца («а мы вместе воевали против одного такого безумца»), возжелающего их использовать, и иметь надёжное средство противостоять ядерному удару всегда не помешает, раз уж есть ядерное оружие и не удаётся его ликвидировать. Запрещение применения ядовитых газов не отменяет противогазы.
В советской прессе до сих пор этот довод вовсе не упоминался, да и в последующем, хоть бы в том же комментарии «По поводу...» обходился стороной. Разумеется, это не главный побудительный мотив для СОИ у американцев. Разумеется, они хотели бы получить военное превосходство, так же как и мы. Но они могут на это рассчитывать, а мы нет - не те времена. Советский народ, конечно (или возможно?), по-прежнему способен на массовый героизм, на самопожертвование, но не это теперь решает, а технология, организованность, всё то, в чём мы глубоко отстали.
Мы достаточно сильны, чтобы напугать американцев, и мы их напугали. И пришли к сегодняшним взаимоотношениям. Мы сами помогли Рейгану придти к власти и получить поддержку в конгрессе, убедив американских избирателей и конгрессменов, что с нами шутки плохи. Ракеты СС-20, Афганистан, Польша, южнокорейский самолёт - этапы этого пути. Что же теперь сетовать на невнимание к нашим мирным инициативам? Кто в них поверит, если заведомо неприемлемый отказ Рейгана от СОИ ставится предварительным условием?
Есть только один путь предотвращения реализации СОИ - сделать её ненужной или неоправданно дорогостоящей. А значит, нужно бороться за сокращение имеющихся ядерных вооружений безо всяких предварительных условий. И единственный путь, ведущий к успеху в этой борьбе, это создание атмосферы доверия, о которой наши много говорят и ни черта не делают.
О каком доверии может идти речь, если на каждом углу все средства массовой информации в Советском Союзе кричат об агрессивности Рейгана и всего Запада, обвиняя Рейгана в нагнетании антисоветской истерии и абсолютно не замечая своей собственной антиамериканской? Эдак до бесконечности можно препираться, а скорее, до какого-нибудь дурацкого ядерного инцидента.
А сколько громких фраз: новый подход, новое мышление! Где они? Всё это уже было. И даже президентов американских печатали в советских газетах, ещё Эйзенхауэра при Хрущёве. Ну, да ладно. Чего это я?
Вернёмся к диссертации Татьяны Лещинской. Её труд оказался во всех отношениях полной противоположностью сочинению Суроткина. Толстый, под 200 страниц, ближе к докторской, чем к кандидатской по объёму, аккуратнейше оформленный, рисунки на загляденье, формулы ровненько вписаны. Обзор добросовестный, да и сама работа неплохая, скрупулёзная, тщательная.
Результаты, правда, мелковаты, всё что-то только уточняющие, принципиальной новизны нет. И рука Михайлова повсюду чувствуется, его стиль, манера изложения, черезчур многословная, на мой взгляд. Короче, намного лучше работы Суроткина по форме, но послабее по существу. Как кандидатская диссертация вполне соответствует требованиям ВАК. Отзыв я написал, разумеется, положительный, отметив лишь многословие как недостаток. Кстати, и про байт-аут в диссертации у Татьяны было написано куда как осторожнее, не в пример её выступлениям.
Татьяна очень волновалась, но защита прошла гладенько, проголосовали единогласно. После защиты Татьяна пригласила меня к себе домой отметить событие. Были Андрей, Юрий Кириллович Калинин (второй оппонент, что-то я часто стал с ним в паре оказываться) и подруга Татьяны - жена Синельникова.
Татьянина мать - многоуважаемый патриарх (матриарх?) отечественной геофизики Наталья Павловна Бенькова к торжеству задержалась на партсобрании и, когда пришла, насмешила всех заявлением:
- Первым делом после партсобрания нужно руки помыть!
С Андреем и Калининым я договорился насчёт совместного отзыва от них на нашу монографию с Б.Е. для секции, снабдив их подробным план-проспектом и одной из готовых глав. С той же просьбой обратился и к Беньковой, она тоже обещала поддержку. А Татьяна на прощанье подарила мне томик Трифонова со «Стариком» и «Историю религиозных философий в России ХХ века». Нехорошо, конечно, оппоненту от диссертанта презенты принимать, но тем не менее я принял и был тронут.
На праздники собирались, как обычно, у дедули, отмечали его день рождения. Были и Ужгины, но без Димы. Его ждали, он собирался приехать на праздники, но не приехал, и телеграммы никакой не прислал, и не звонил. Тогда, седьмого, ещё думали, что он приедет, билетов, может, не достал и опаздывает.
За столом я не удержался от разговоров на темы политики и очень огорчил отца с Тамарой Сергеевной своей прорейгановской позицией, и не столько даже позицией, сколько пугающей резкостью высказываний о нашей внешней политике.
Михалыч крепко выпил (начал ещё днём) и его насильно увела жена, никого не стесняясь, хотя Михалыч вёл себя вполне прилично. Но он потом опять явился, уже к нам, и мы с ним долго спорили на кухне, влияют ли циклоны на КВ-радиосвязь, что я категорически отрицал, а Михалыч утверждал, ссылаясь на своего радиста.
Дима же позвонил только восьмого или даже девятого. Говорит, что устроился на работу санитаром и дежурил на праздниках, не отпустили, хотя сначала обещали. И что он телеграмму якобы посылал. На фига ему эта работа? С его психикой дай Бог учёбу не запустить, а он ещё работать вздумал, охламон.
И как всегда, почта для него плохо работает, его послания теряет, и телефон не соединяется...
Через две недели после защиты Лещинской мне опять пришглось поехать в ИЗМИРАН, теперь уже по своим собственным делам - получить рекомендацию секции для издания монографии. Рекомендация, утверждённая Мигулиным, была необходима, по словам Симакова, для того, чтобы прошёл заказанный нами объём в 35 авторских листов, превышающий допустимый (20 листов).
Обещанные к секции отзывы от Беньковой, Михайлова и Калинина были готовы, и учёный секретарь секции, молодой, но уже крепко обюрократившийся Гена Бочкарёв зачитал их вслух. Всем присутствующим были розданы отэренные загодя экземпляры аннотации монографии, а меня попросили коротко о ней рассказать, после чего было принято решение - рекомендовать к публикации в заявленном авторами объёме, которму все дивились: эк, замахнулись!
29 июля 1986 г., там же
Когда я заходил в ионосферный отдел к Наталье Павловне за отзывом, на меня налетел и в меня вцепился Юра Березин - алкоголик из лаборатории Фаткуллина, один из вернейших оруженосцев и собутыльников Николая Константиновича Осипова, соратник Коли Бобарыкина, но порядочнее, попроще, посермяжнее, «серый, как штаны пожарника».
Он остался верным Фаткуллину в тяжёлые для того дни, когда его лаборатория взбунтовалась и большая, причём наиболее толковая её часть перешла в лабораторию Зевакиной (Ситнов, Дёминов, Павлов, Ким, Хегай), а у Марса остались только женщины, да повязанные с ним выпивками Березин, Козлов и Букин.
Но Березин на свою беду был повязан тем же ещё и с Осиповым, который обещал Березину кандидатскую диссертацию под его, Осипова, научным руководством. Причём сошлись они давно, исключительно на почве слабости к спиртному, ещй в те времена, когда Осипов работал в ИЗМИРАНе и был в нормальных отношениях с Марсом.
А потом Осипов с Марсом, поругавшись как-то по пьянке чуть ли не до драки, разошлись насовсем и стали лютыми врагами, не стесняясь публичных скандалов вроде того, что они затеяли в позапрошлом году в Иркутске. И бедный Березин оказался между двух огней: Марс - непосредственный начальник, а Осипов - научный рукловодитель диссертации.
Марс требовал, чтобы Березин отказался от Осипова, как научного руководителя, и предлагал себя, а Березин отказывался, так как справедливо боялся, что этого не допустит Осипов и не даст ему защититься. Ну а Марс в отместку не выпускал Березина с его диссертацией никуда - ни на семинар лаборатории (а без него никуда дальше в ИЗМИРАНе не продвинешься), ни в командировки в другие организации.
Березин пробовал от Марса уйти - не вышло, тот не отпускал, поскольку Березин хотел уйти вместе со ставкой, иначе бы его никто и не взял, кому он нужен, научный работник тот ещё, к тому же пьющий.
Березин терпел, терпел и не вытерпел: решил идти в борьбу с Марсом напролом, памятуя об успехе такой борьбы своих бывших коллег и надеясь на противоалкогольный Указ, а также на то, что Марс давно уже не пользовался поддержкой дирекции из-за своих скандалов и частых пьянок.
Сначала Березин обратился с жалобой на Марса в измирановский партком, но поддержки там не получил - слишком сам хорошо был известен своими пьянками с Осиповым и тем же Марсом. И тогда Березин пошёл ва-банк: накатал огромнейшую «телегу» на Марса в Подольский райклом партии, где ИЗМИРАН числился на плохом счету, и где любили подгадить измирановскому начальству по любому поводу.
А поводов каждый год хватало: то за границей кто-то остался, то кто-то контрабанду оттуда провёз, то кто-то своровал что-то, то кто-то служебное положение или машины измирановские использовал в личных целях, и обо всём этом доносилось в райком кляузами, и комиссии работали беспрерывно, и выговора следовали замдиректорам один за другим, и всё ждали - вот Лобачевский скоро полетит, а то и Мигулин, но те, ничего, держались.
И вот с этой-то «телегой» Березин и набросился на меня, вспомнив, видимо, мои бои с Марсом и сочтя меня поэтому если не союзником, то хотя бы сочувствующим. Я же к нему никакой симпатии не питал из-за его приятельства с Бобарыкиным и считал их обоих одного поля ягодками.
Буквально прижав меня к стене и обдавая крепким запахом курильщика дешёвых табачных изделий, Березин вынудил меня посмотреть его изумительное сочинение, тесно отпечатанное на десяти машинописных страницах с авторской подписью на каждой из них.
- Чтоб ты знал, и другие чтоб знали, кто такой Фаткуллин и кто такой Березин! А то тебе будут говорить про меня всякое, мол, Березин - пьяница, а кто меня довёл до жизни такой?
Прочитать всё послание целиком не было никакой возможности - ни времени, ни терпения не хватило бы, но и из беглого его просмотра нетрудно было уловить суть весьма тяжёлых для Марса обвинений. Состояли они в следующем.
Во-первых, Фаткуллин - пьяница, алкоголик, пьёт на работе и вне работы.
Во-вторых, спаивает своих сотрудников, из коих Букина довёл до смерти (тот, действительно, крепко пил и помер от сердечного приступа), а его - Березина - почти до алкоголизма.
В третьих, ворует из ИЗМРАНа всё, что ему нужно для строительства дачи, а особенно спирт, для получения которого приобрёл в лабораторию недействующую ионосферную станцию и выписывает спирт на её обслуживание, который весь забирает себе.
В четвёртых, нещадно эксплуатирует своих сотрудников на строительстве собственной дачи, расплачиваясь выпивкой, особенно его - Березина, которого считает своим батраком.
В пятых, зажимает критику, запугивает, преследует неугодных, из-за чего он, Березин, и молчал столько лет, боялся, а теперь видит, что всё равно ему с Марсом дальше жизни нет, и решил рассказать всю правду.
Каждый из этих пунктов Березин раскрывал очень подробно, ссылаясь на свидетелей: где, когда и с кем Марс пил, что именно и сколько украл государственного добра, как заставлял на себя батрачить, что именно ему Березин и с кем ещё на даче делал, как конкретно преследовал за критику.
Нападал Березин и на измирановский партком (в том числе и на Чмырёва, который участвовал в разборе его жалобы), не пожелавший разобраться в его конфликте с Марсом, беспринципно взирающий на всем известные пьяные выходки Фаткуллина.
Короче, поэма целая. Но что я мог Березину сказать? Пожелал ему успеха. А про себя подумал - поздновато, брат, ты спохватился, о своей репутации прежде надо было позаботиться, кто теперь тебя поддержит? Всякий скажет - да он сам хорош, не лучше Марса, пусть себе воюют друг с другом. У Березина одно оправдание, что молодой ещё сравнительно. Из райкома наверняка всё обратно в измирановский партком на разбирательство вернётся, а там у Березина никаких шансов. Но говорить всё это я Березину не стал. Зачем? Жалко стало. Пусть надеется.
Только я от Березина отделался, как меня поймал другой боец за справедливость - Андрюша Михайлов. А этот всё с Мишей Власовым борется. Поверженный в 81-м году Власов вновь вылез со своей докторской диссертацией. Переделывать её он не стал, а сменил только специальность и собирался теперь защищаться не по геофизике, а по физике и химии плазмы в НИИЯФе МГУ, заручившись там чьей-то поддержкой.
От Данилова Власов почти сразу после первой своей неудачной попытки защититься ушёл и работал теперь там же в ИПГ, но в другом отделе - у Тулинова. Я его не встречал нигде уже давно, года с 1983-го, кажется, когда он приезжал на семинар по прогнозированию, если не ошибаюсь. Может, его и там уже не было.
Данилов и Михайлов считали, что защите Власова и в этот раз нужно воспрепятствовать во чтобы то ни стало и всячески агитировали принять участие в этом деле и меня, расписывая, какой Власов нехороший, и как он станет опасен, если будет доктором.
Я не проявлял особого энтузиазма встать в ряды борцов в данном случае. Мне казалось, что Власов уже наказан достаточно предыдущей неудачей. Конечно, он нахал, преувеличивает свои заслуги, но всё же по уровню квалификации доктору наук, по-видимому, соответствует. Ни диссертации, ни автореферата его я не видел (странно, что он мне-то не послал, у нас с ним были вроде бы нормальные взаимотношения) и критиковать их поэтому не могу - не со слов других же это делать.
Автореферат диссертации Власова вообще оказалось трудно достать. Из геофизиков он послал только Беньковой, даже в измирановскую библиотеку не послал. Андрей обещал мне дать почитать автореферат, который он сам взял у Натальи Павловны.
Но меня отталкивало в борьбе с Власовым ещё и то, что возглавлял эту борьбу Данилов, который Власова выпестовал, сам создал бум вокруг его работ, делал ему рекламу, давил с помощью Власова Михайлова, а теперь с помощью Михайлова давит Власова из-за того, что тот вырвался из под его контроля и стал неуправляем.
А с третьей стороны Данилов поддерживал меня в борьбе с Фаткуллиным и наверняка рассчитывал теперь на мою поддержку, отказ в которой мог бы расценить как мою неблагодарность.
И вот Михайлов, узнав, что я в ИЗМИРАНе, специально приехал сюда из Москвы и привёз мне автореферат диссертации Власова, чтобы я написал на него отзыв - отрицательный, разумеется.
30 июля 1986 г., там же
Мишин автореферат произвёл на меня достаточно сильное впечатление тем нахальством, с которым были сформулированы основные результаты диссертации. Он-де построил теории электронного и колебате6льного возбуждения атмосферных молекул (что на самом деле было сделано задолго до него усилиями нескольких десятков исследователей, преимущественно зарубежных).
Он-де развил принципиально новый подход к проблеме ионосферного прогнозирования, основанный на физическом моделировании ионосферы (которым он сам никогда не занимался, только Колесника эксплуатировал, а модели и без него в прогнозировании используют, или говорят, что надо использовать).
И так далее, и тому подобное. Сплошные приписки, в которых тонут конкретные результаты, полученные непосредственно им самим. Да, теперь понятно, отчего общественность так на него ополчилась. Даже о видимости приличия не позаботился.
- Ему об этом ещё четыре года назад говорили, а он ни одной формулировки не переделал! - возмущался Михайлов и требовал, чтобы я, не откладывая, написал отзыв - это, мол, мой моральный долг.
- Но, Андрюша, прямо сейчас я не могу, у меня здесь куча дел. Наспех писать - только повредить делу. Тут не эмоции нужны, а аргументированная критика его положений. Причём Учёный Совет не воспримет, если будет одна ругань. Нужно чётко сформулировать, что он на самом деле сделал, а что приписал себе или преувеличил. А это надо тщательно продумать.
- Да ведь времени мало осталось, защита через две недели. Если ты будешь писать дома, отзыв просто не успеет дойти! Его ведь заверить здесь ещё надо.
- Ну, давай, я возьму автореферат и попробую сегодня вечером в гостинице отзыв составить, а завтра утром передам его Татьяне.
На том и порешили.
Но в гостиницу вечером я явился совершенно разбитый беготнёй по ИЗМИРАНу и беседами с Коломийцевым и Лобачевским - конец года и не просто конец года, а конец пятилетки. Тут и отчёт за год, и отчёты за всю пятилетку, и планы на следующий год и на всю пятилетку, заявки на штаты и оборудование, на ЭВМ и прочее, и т.д., и т.п.
Обещанных Кевлишвили ЭВМ пока так и нет, но и отказа нет. Более того, эта тематика (искусственные возмущения верхней атмосферы) планируется как главная в бюджетных работах подраделений ИЗМИРАН, курируемых Лобачевским, на всю пятилетку. Готовится специальное постановление правительства, по которому будут выделены огромные средства, и в том числе на капитальное строительство в Калининграде, на расширение штатов, на ЭВМ и т.п.
Короче, голова шла кругом и захватывало дух, хотя интуиция подсказывала, что все эти прожекты лопнут как мыльный пузырь. И вечером в гостинице всё это обсуждалось и муссировалось со всех сторон между Ивановым, Саенко и мной, а переключиться на автореферат Власова у меня не было ни сил, ни настроения, ни желания, и я отложил это дело на утро, на свежую голову.
Но и к утру у меня энтузиазма не прибавилось. Ну его к чёрту! На фига мне это нужно? Что там без меня бойцов не хватает? Неудобно, конечно, перед Михайловым - он ведь только что для меня отзыв на нашу монографию написал по моей просьбе, а я отказываюсь от почти обещанного уже отзыва. Но нет сил никаких. Это же нельзя тяп-ляп делать.
Обойдутся Андрюша с Даниловым без меня. Андрюша, небось, от того такой активный в этой борьбе, что не может простить Власову как тот его топтал и препятствовал его защите. У меня же такой злости нет, где-то даже жалко Власова, а без злости попробуй отрицательный отзыв написать!
Так, промаявшись всё утро и ничего не сочинив, я пошёл к Татьяне вернуть ей автореферат, но не застал на месте и отнёс автореферат Наталье Павловне, попросив её передать Михайлову, что просьбу его - написать отрицательный отзыв о диссертации Власова - я выполнить не смог.
- И я скажу Вам, Александр Андреевич, - почему-то шёпотом сообщила мне Наталья Павловна, - правильно Вы сделали, ни к чему вовсе эта кровожадность, помучили Власова уже и достаточно.
Мне пора уже было ехать в аэропорт, но я на всякий случай ещё разок заглянул к Татьяне. В этот раз она оказалась на месте. Я рассказал ей о своей капитуляции и о реакции Натальи Павловны.
- Ты знаешь, Саша, я тоже так считаю. Андрей слишком жесток. Но я не могу его переубедить. Кстати, он звонил сегодня утром и просил меня передать тебе, что ты можешь написать отзыв и дома, а переслать с проводником поездом - я встречу.
- Не буду я ничего писать, я уже автореферат вернул Наталье Павловне. А тебя не видел, и ты мне ничего не говорила. Ладно?
- Ладно. Договорились.
И я уехал, подумав с облегчением, что окончательно разделался с этой проблемой. Ан нет! Оказалось, что от Андрюши так просто не отделаешься. Он достал меня в Калининграде. По телефону.
- Ты что же это, братец, манкируешь? Нехорошо. Давай срочно пиши отзыв и отправляй с проводником поездом, я сам встречу, сообщи только какой вагон.
- Но у меня нет автореферата!
- Ты и так всё помнишь,
- Ладно, чёрт с тобой. Попробую.
Ну, куда от него денешься? Пришлось сесть и написать. Отзыв получился коротким и лишь о том, что меня действительно возмутило - о приписках в автореферате, о несоответствии формулировок фактически полученным результатам, оставляя в стороне вопрос о достоверности и значимости этих результатов. Никаких выодов - достоин, недостоин докторской степени - я не стал делать, только высказал протест против некорректных формулировок.
Как проходила защита - я не знаю, про подробности не расспрашивал. Слышал, что Данилов с Михайловым собрали девять отрицательных отзывов от геофизиков, включая мой (по-видимлому, самый мягкий), выступали сами, но должного впечатления не произвели: против проголосовали только два члена Совета, кажется. Данилов, правда, надеялся ещё, что ему в ВАКе удастся притормозить решение Совета. Меня это уже вовсе не интересовало.
418
1 августа 1986 г., там же
На мой день рождения в этот раз никого не приглашали, а пришли дед с Тамарой Сергеевной, Ужгины, Лебле, Шагимуратовы, Кореньковы, Саенко (трое Юр, у которых я был научным руководителем диссертаций с жёнами), всего оказалось 18 человек вместе с нами. Было весело и никаких дискуссий.
С 16 ноября установились минусовые температуры (до минус семи градусов). 28-го, после лекции в университете (в новом корпусе) я заглянул на Верхнее озеро, затянутое льдом и усеянное нетерпеливыми рыбаками. Лёд оказался уже вполне приличным - около четырёх сантиметров толщиной, и ловили с него, как и в прошлом году в то время, густеру, которая за год подросла и была теперь с ладошку. В кучках у лунок валялось у кого пяток, а у кого и пара десятков густёрок, большей частью уже закоченевших - с утра лучше клевало.
Душа моя немедленно встрепенулась, и я нацелился поехать на залив в ближайший же выходной, тем более, что, по слухам, в Каширском уже ловили - у берега плотву, а дальше - судака. Слухи эти подтвердил мне мужичок, мывший мотыля, к которому я за этим мотылём обратился. Он якобы сам был в Кашире три дня назад, бегал далеко аж за трещину и поймал пару маленьких судачков. Лёд слабоват, но стоит сплошняком.
Смертин, узнав от меня про эти новости, не раздумывая, решил ко мне присоединиться. А третьим решился ехать с нами ... Михалыч, который на зимней рыбалке вообще ни разу не был. Я ему предложил поехать так просто, из вежливости, а он взял и согласился.
Я предупредил, что обстановку толком сам не знаю, и едем на разведку, посмотреть, что и как, так что на рыбу особенно надеяться нечего. Это его не смутило:
- Ладно, чего там. Понимаю, Прогуляемся, всё равно.
И вот тёмным ранним утром (в 6 часов) 1-го декабря (кажется, никогда ещё я не выезжал на залив на зимнюю рыбалку в первый день первого зимнего месяца) мы с Михалычем явились на площадь Победы к автобусной остановке, на которой в разгар сезона подлёдного лова в этот час обычно толпится уже много народу. Сегодня кроме нас явились и неуверенно озирались по сторонам человек пять. Подошёл Смертин.
- Ну, что, куда едем?
- В Каширу, как намечено.
- Что-то народу никого нет.
- Ещё не разнюхали обстановку, видать.
- А ветерок задувает приличный. Северо-западный.
- Хорошо, что не юго-западный. Если оторвёт, так к мысу прижмёт.
Народ рыбацкий - с рюкзаками и пешнями - тем временем появлялся помаленьку на площади, но никто к автобусной остановке не шёл, все двигались на Северный вокзал, на электричку.
- Чего-то народ весь в Зеленоградск нацелился.
- В Зеленоградске по перволёдку надёжнее. У Чёрного леса.
- Да там ни черта кроме мелкой плотвы не бывает, на фиг она нужна.
Подходили некоторые и к нам, спрашивали:
- А как в Кашире, не знаете?
- Ещё не были, сами едем узнавать.
- А что говорят?
- Говорят, лёд есть. Ловили.
Но никто к нам не присоединялся.
- Может, и мы в Зеленоградск поедем? С народом?
- Да ну, на фиг. Чего дёргаться? В разведку, так в разведку.
В автобусе вместе с нами в Каширское поехали всего лишь ещё два лихих парня.
- Зато едем с каким комфортом! Весь автобус наш! Обычно не влезть в него, - комментировал обстановку я Михалычу.
Автобус тащился до Каширского почти час, в течение которого мы подремали маленько, разморились, а когда вылезли из него в Каширском темнота встретила нас весьма неуютным завыванием ветра, куда как более сильного, чем в Калининграде, несущего к тому же заряды мокрого снега.
На окраине Каширского снега лежало более чем по колено, и натоптанной тропы к заливу не было. Неужели не ходит никто на лёд? Или за ночь намело столько? Вышли к береговой кромке. Лёд у самого берега есть несомненно, но что там дальше чернеется? Чёрный лёд без снега или вода? Снег при таком ветре на льду не задерживается, так что, может быть, это голый лёд. Но, впрочем, кто его знает. Надо ждать, пока рассветёт. Соваться на ненадёжный лёд в такую темень было бы идиотизмом, да ещё вон пурга разыгрывается. Подождём часик, к девяти должно посветлеть, спешить некуда, не опаздываем.
Вот только от снега и ветра хорошо бы спрятаться, не стоять же тут на берегу как часовые на посту. Айда в кусты! В кустах с подветренной стороны мы сделали себе логово в сугробе, скатав из мокрого снега большие шары как для снежных баб и соорудив из них стенку от ветра. Достали стульчики, уселись на них, накрылись сверху проолифенками, и стихия перестала доставлять нам неудобства. Вот только у Михалыча ноги начали мёрзнуть в резиновых сапогах.
- Ничего, ходить начнём - согреются. Недолго уже сидеть осталось.
В десятом часу стало быстро светлеть - и время уже подошло, и в тучах появились разрывы, снег прекратился, да и ветер стал заметно тише. Мы вылезли из своего логова, а из такого же в кустах по соседству выбрались те двое, что ехали вместе с нами в автобусе. Вышли на лёд, вглядываясь в то, что темнело впереди, и убедились:
- Вода, братцы! Шуга идёт. Нету льда-то.
- Но был же! Соврал мужик, что ли?
- Может, и был, да, наверное, сорвало. Ветер вон какой сильный, с позавчера ещё задувает.
- Да. Приехали. Хорошо, что спотьма не сунулись.
- Народ не зря, значит, в Зеленоградск валил. Видать, знали уже, что здесь лёд сорван.
Стали глядеть влево, в сторону Зеленоградска.
- Похоже, что там лёд стоит. Вон, чёрная полоса кончается, а дальше к Зеленоградску всё белое. Может, попробуем туда пройти?
- А как, по берегу? Или камышами по краю льда?
- В камышах лёд хилый сейчас. Помнишь, как я в прошлом году в Лесном провалился? Может, по дороге пойдём, через Некрасово?
- Это далеко будет, километров десять, дорога вон как от залива отходит. Попробуем берегом, напрямки, полями?
- Намаемся по снегу, по целине-то. Да там канавы ещё наверняка.
- А что делать? Не домой же тащиться. Лёд ведь есть там всё-таки.
- В самом деле. Айда. Как, Михалыч? Пойдёшь с нами? Или домой на автобусе - через час пойдёт?
- Я как все. Что же я буду от коллектива отрываться, - ответил покладистый Михалыч.
Коллектив - я и Смертин, за нами Михалыч и те двое - решительно направился по прямой на торчавшую далеко впереди башенку насосной станции, за которой пространство белёсо сливалось с горизонтом - предполагалось, что это лёд.
Тем временем погода улучшалась. Выглянуло солнце, ветер стих, снег слепил глаза. Давно не виденный зимний пейзаж очаровывал, поднимал настроение. Мы бодро месили снег, проваливаясь временами по пояс. Предполагавшиеся канавы не заставили себя долго ждать. В них под толщей снега и тоненьким ледком стояла вода, и один из двоих наших попутчиков не из нашей компании, провалившись, зачерпнул воды через край сапога. Это его не остановило, и шествие продолжалось с поочерёдной переменой идущего впереди, прокладывавшего тропу в снежной целине.
Подняли крупного зайца с лёжки, и он долго мельтешил зигзагами перед нами, отчётливо выделяясь на белом снегу.
Минут за сорок мы добрались до насосной станции. Но теперь преградой на оставшемся километровом (по прямой) участке берега до вожделенного льда встала сеть незамёрзших мелиоративных канальчиков шириной от двух до трёх метров с быстро текущей в них водой.
2 августа 1986 г., Тарханкут, Атлеш
Стали искать переход через первый, долго шли вдоль него, нашли, перебрались на другую сторону, прошли метров сто в нужном направлении, упёрлись в следующий, вдоль которого шли очень долго, пока не поняли, что он нас уводит совсем не в ту сторону. Пошли обратно. Помыкались ещё с полчаса и сдались - не судьба, видать, ну его к Богу в рай.
Упарились донельзя, особенно я. Мне Михалыч накануне как раз новые ватные штаны-комбинезон подарил со вшитыми внутри синтетическими кальсонами. Сидеть и лежать в них на льду, может, и хорошо, а ходить, да ещё в снегу по пояс - как в водолазном костюме по суше.
А те двое, которые за нами увязались, пробились-таки к заливу. Мы видели, как они выбрались на лёд, но недалеко от берега их фигурки слились в одно неподвижное чёрное пятно. Мы долго гадали - что они там? Уселись рыбачить так близко от берега? Уж не провалились ли? Разобрать было невозможно. И помочь, даже если что случилось, тоже - слишком далеко даже по прямой.
Мы повернули обратно к Каширскому. Перед этим решили отдохнуть, попить чайку, и тут я обнаружил, что оставил свой стульчик в нашем логове в кустах, где мы отсиживались утром. Не поленился, сделал крюк, сходил за ним, пока Михалыч со Смертиным отдыхали, уже у магазина в Каширском.
До автобуса оставалось ещё почти два часа, и мы решили, чтобы не остывать здесь, сидючи, двинуться по шоссе в сторону Калининграда до развилки на Заливное, может, оттуда автобус или какая попутка подвернутся. И снова в путь, теперь уже по шоссе, где с утра машины успели прикатать наваливший за ночь снег.
А погода к обеду совсем разгулялась - на небе ни облачка, снег сияет, ветра нет, температура чуть ниже нуля. Дойти до поворота на Заливное у нас сил не хватило, дошли только до Некрасовского поворота, уселись там на автобусной остановке и решили ждать до упора.
- Ну, как, Михалыч? Намаялся? Вот тебе и зимняя рыбалка. Не удалось с первого раза даже на лёд выйти. И такое бывает. Ругаешься, небось, что с нами связался? Сейчас бы дома сидел, пивко попивал.
- Да ты что! Смотри, погода какая чудесная. Я на природе зимой сто лет не бывал. А тут ещё снегу столько навалило, и солнце - красота!
А буквально со следующего дня резко потеплело, с 4 по 7 декабря температура воздуха держалась около плюс восьми - десяти градусов, и всё растаяло. Вспомнили, что декабрь - время лова налима в Прохладной, и 8-го Серёжа со Смертиным в составе большой университетской компании отправились в Светлое со спиннинговыми донками, но вся пойма Прохладной оказалась залитой талой водой и из-за нагона воды из залива в Прохладную западными ветрами. Пытались они всё же ловить у моста, но ничего не поймали.
Упорный Смертин съездил ещё раз через две недели и добился своего - поймал 6 налимов. А рядом Кондратьев - ни одного! Весь декабрь был плюсовой, до 27-го числа. Открытие сезона подлёдной ловли переносилось на следующий год.
419
4 августа 1986 г., Севастополь
На декабрьскую секцию Учёного Совета ИЗМИРАН я поехал, главным образом, для того, чтобы окончательно сдать Симакову в редакционно-издательский отдел все бумаги, связанные с заявкой нашей с Б.Е. монографии (саму заявку, план-проспект, аннотацию, утверждённое директором решение секции, отзывы Беньковой, Михайлова и Калинина - всё отпечатанное по форме в пяти экземплярах, подписанное и с печатями, чего я не успел сделать в прошлый раз).Симаков меня за бумаги похвалил и сказал, что всё остальное берёт на себя - пойдёт в РИСО пробивать заявленный объём (35 авторских листов).
Кроме того я собирался поговорить с Михайловым по поводу длиссертации Суроткина. После предзащиты на секции она была представлена в Учёный Совет, который утвердил оппонентов - Михайлова и Ситнова, и ведущую организацию - ИГУ, после чего экземпляры диссертации были переданы оппонентам. Защита ориентировочно предполагалась в феврале - марте.
Михайлов получил диссертацию Суроткина где-то в ноябре (после защиты Татьяны и наших с ним контактов по поводу отзыва на диссертацию Власова) и, прочитав, позвонил мне в Калининград.
- Слушай, - сказал он мне по телефону, - на меня работа Суроткина произвела шокирующее впечатление.
- Так понравилась?
- Да нет. Скорее наоборот.
- А что такое?
- Нет обзора, слишком общее название, формулировки неточные или даже ошибочные, да и в самой работе я многого не понял. В некоторые результаты я просто не верю. Пусть он подъедет ко мне и объяснит, да возьмёт с собой распечатки результатов - мы вместе посмотрим, графики построим.
- Ты что, не веришь что ли рисункам в диссертации?
- Просто хочу проверить, мне интересно распечатки посмотреть. И потом ещё: не мог бы он просчитать ещё пару вариантов - с постоянным электрическим полем амплитудой так около 1 мВ/м и без электрического поля вообще?
- В принципе, наверное, мог бы. Но ведь в диссертацию это уже не войдёт. Ты должен оценить то, что есть.
- Мне хочется разобраться, и эти варианты мне помогли бы.
- Ладно, я передам Суроткину. И потом я сам скоро буду в ИЗМИРАНе, постараюсь с тобой увидеться, а после, если понадобится, и Суроткин подъедет.
- Договорились.
Содержание этого разговора я тут же передал Суроткину. Тот, конечно, не обрадовался.
- Часть замечаний, безусловно, справедливая, - сказал я ему. - Ты сам об этом знаешь, я тебе то же самое говорил. Но он не понял и основного - механизма появления расслоений, их связи с байт-аутом. Похоже, что он вообще не верит в их реальность, поэтому и требует распечатки, и просит новые варианты посчитать. Думаю, что тут без Никитина не обошлось, тот ему, наверное, все уши прожужжал, что наши расслоения - это численные штучки: неустойчивость численная или погрешности интерполяции.
- Очень может быть, - согласился Суроткин. - У них ведь с Кащенко расслоения не получаются. Ну так что теперь делать?
- Сначала я сам с ним поговорю, выясню конкретнее, что именно ему не нравится. А потом, если он будет настаивать, ты поедешь и будешь свои результаты защищать. С распечатками в руках, как он хочет.
- А эти дополнительные варианты?
- Я думаю - надо посчитать. Как оппонент, он не имеет права требовать от тебя никаких дополнительных расчётов, а ты - что-либо исправлять в диссертации или добавлять в неё после того, как она принята Советом к защите. Но не стоит на это упирать. Оппоненту положено угождать. Да и варианты эти интересные, их и в самом деле следовало бы просчитать.
На том и порешили: Суроткин поедет к Михайлову, когда посчитает для него то, что он просит, а я встречусь с Михайловым раньше и постараюсь часть вопросов снять.
Приехав в ИЗМИРАН, я до встречи с Михайловым зашёл к «соруководителю» Суроткинской диссертации Коломийцеву и рассказал о телефонном разговоре с Андреем. Коломийцев возмутился:
- Засранец он, а не оппонент! Стал доктором и выкобенивается. Какие ему к чёрту распечатки нужны и новые расчёты? Не имеет права! Дали ему диссертацию, пусть читает и пишет отзыв, и в нём все замечания высказывает!
- Но он хочет по существу разобраться. Говорит, что не понимает.
- Чего же он раньше не разбирался, если он такой интересующийся? Работы наши давно опубликованы, мы выступали с ними на тех же конференциях, где и он бывал. Чего же он там вопросы не задавал? А вот оппонентом стал - заинтересовался! Я против того, чтобы ему потакать. Пусть пишет замечания в отзыве.
Эмоционально я был солидарен с Коломийцевым, но не согласился с ним в том, что не следует идти Михайлову навстречу.
- Жалко, что ли, распечатки показать? И варианты разумные, пусть посчитает Суроткин, если только время ему дадут в КТИ. Зачем на рожон переть? Суроткин, сам знаешь, какой боец, словами не отбрешется.
И сошлись мы с Коломийцевым ещё в том, что рецензию отрицательную на нашу статью про байт-аут для «Геомагнетизма и Аэрономии» наверняка Андрюша писал. Ну, да Бог с этим, мы уже запустили в печать препринт и отправили статью в «Радиофизику».
С Андреем Михайловым наш разговор начался с того, что он спросил:
- Ваш Суроткин, что - гений? Такие тоненькие диссертации только гениям дозволено писать.
- А ты этим недоволен? Тебе же меньше читать. Ну, давай по порядку, что тебе не понравилось.
Не понравилось Андрюше, к моему удивлению, многое. Прочитал он диссертацию, видно было, тщательно, и многие страницы были испещрены его карандашными пометками с вопросительными и восклицательными знаками. За обсуждением его замечаний мы провели полдня, доспорившись до изнеможения и хрипоты.
Оба увлекались и потратили много времени на замечания несущественные, за которые бороться не следовало бы ни тому, ни другому: Андрей без ущерба своей общей оценке работы мог бы от них и отказаться, а я с тем же успехом - с ними согласиться, но оба горячились и доказывали свою правоту.
По принципиальным вопросам кое в чём я Андрюшу убедил, но для окончательного своего успокоения он настаивал на распечатках и новых вариантах. Я обещал ему, что распечатки Суроткин привезёт, а новые варианты посчитает, если сумее5т - тут от него меньше зависит, чем от состояния 35-й машины в КТИ, где он обычно считает. Бывает, что месяцами посчитать ничего не удаётся.
От разговора с Андреем у меня остался неприятный осадок: он вёл себя так, словно делал одолжение нам с Суроткиным, взявшись оппонировать такую слабую работу, и я теперь жалел, что снисходительно отнёсся к слабостям Татьяниной работы, аккуратной, добросовестной, скрупулёзной, но мелкой и не содержащей новых результатов.
Работу Суроткина я ставил несомненно выше, хотя и признавал её слабости, и поражался - неужели Андрей и в самом деле считает её ниже Татьяниной? Впрочем, а почему бы и нет? У нас с Андреем совершенно разные стили работы, разный подход и отношение, например, к сопоставлению результатов расчётов и наблюдений, к оценкам их совпадения или несогласия.
Я - сторонник прежде всего качественного понимания (школа Б,Е., Славы Ляцкого и Юры Мальцева), а Андрей - количественного совпадения, к которому, на мой взгляд, в геофизике нужно относиться очень осторожно по причине ненадёжности измерений и изменчивости среды.
И ведь Андрей сам выпускал диссертацию Серебрякова, которая по стилю гораздо ближе к Суроткинской, чем к Татьяниной. Я оппонировал на защите Серебрякова, и его работа мне очень понравилась. Отчего же Андрею не нравится сходная по духу работа Суроткина? Или, в самом деле, он просто не понимает результатов по их физике, так они плохо изложены?
Кстати, во время нашего спора с Михайловым заглянул Никитин - он тут ошивался в отделе Черкашина по своим делам, и сочувственно так мне кивнул: соболезную, мол; видишь, не зря я на вас в Иркутске нападал, и Андрею ваши результаты не нравятся. Сам, небось, Андрея и подзуживал, он ведь на Михайлова с Даниловым по договору с ИПГ работает.
Этими вот неожиданными заботами - а до сих пор я не сомневался в положительном отзыве Михайлова на диссертацию Суроткина - и закончился 1985-й год.
К ним добавилась ещё полная неопределённость с моим зятем. Опять с ним что-то стряслось, ни писем, ни звонков. Иринка подозревала, что он совсем зашился и бросил учёбу. Родители его испереживались, отцу в море надо уходить, а что с сыном - неясно. Ясно только, что ничего хорошего.
420
4 января (1986 г.) состоялась вторая попытка открыть сезон зимней рыбалки. И опять поехали в Каширское. И опять с Михалычем. И опять неудачно. Не везёт Михалычу.
Но в этот раз нас было больше: помимо меня, Михалыча и Смертина ещё Серёжа и братья Карповы - Ваня и Коля. Да и в автобусе кроме нас ещё ехало несколько энтузиастов. Правда, немного, и десятка не набралось. Приехали, как и в прошлый раз, затемно, но сразу вышли на лёд и пошли потихоньку, постукивая пешнями. Прошли километра полтора и упёрлись в трещину, форсировать которую в потёмках не решились.
Пошли вдоль трещины, поскольку показалось, что она уходит вглубь залива, поперёк берега. Выяснилось, однако, потом, что это она следовала береговой линии и повернула вдоль мыса. Сунулись к трещине поближе, пытаясь разглядеть, что за ней, и ... услышали плеск волн. Опять что ли отрыв льда за трещиной?
Дождались рассвета и увидели, что трещина широкая, местами с огромными разводьями, в которых гуляли волны. За трещиной гладкий лёд, но с промоинами. Похоже, совсем молодой. Желающих перебраться на него не оказалось. Расселись вдоль трещины. Серёжа и Смертин пробовали блеснить, но глубина оказалась всего лишь два с половиной метра - для судака явно недостатчно.
Расставили удочки на плотву и на всю компанию выловили одну штуку - Коля Карпов отличился, плотвина его была за полкило. Видел он ещё одну поклёвку, а у остальных поплавки даже не шевельнулись ни разу. Бегали смотреть, как у других - то же самое, кое-кто выловил по одной штуке, кто плотву, кто подлещика, явно заблудших каких-то.
Михалыч - молодец, и в этот раз не огорчился: - Ничего, - говорит, - хорошо погуляли. В следующий раз повезёт.
Толщина льда до трещины - 10-12 сантиметров, лёд слабо заснежен и до трещины вполне надёжен. Погода была: переменно без осадков, температура воздуха - плюс четыре градуса .
На следующий день, 5-го января мы с Митей ездили в Исаково. Народу на озере было много, погода чудесная, солнце, морозец 2-4 градуса. Мы приехали днём, около часу, а с утра в одном углу (ближнем к старому шоссе) вовсю тягали ершей, а в стороне - под мотелем - плотвичек. Днём клёв почти прекратился, но мы всё же отловили на мотыля одну плотвичку, одного ерша и одного пескаря. С этим можно уже на Калининградский залив ехать на судака!
И на следующий день я отправился в Сосновый Бор, один, без компаньонов (я взял себе отгулы), с отловленными накануне рыбёшками для насадки на блёсны. Температура воздуха была минус два градуса, давление 736-737 мм, временами шёл мелкий снег, дул слабый юго-восточный ветер.
Народу рыбацкого в Сосновом Бору сошло немного, человек 10-12. От берега шли прямо минут 35, после чего стали видны довольно обширные промоины, а так лёд толщиной сантиметров 10. Дальше никто не пошёл, расселись, начали блеснить. Часа полтора я просидел на одном месте без поклёвок, после чего начал помаленьку смещаться вглубь залива, блего делать лунки в тонком льду никакого труда не составляло. Но далеко отходить один не решился, смущали промоины, к тому же лёд был припорошен снегом, и свежезатянутые места можно было не заметить.
Один лихач прокатил на велосипеде в сторону Бальги, по его колее я пошёл смелее, садился блеснить в нескольких местах, но без успеха. Дошёл до велосипедиста, тот сидел примерно в часе ходьбы от берега, но и у него поклёвок не было. В четыре часа я двинулся обратно по своим же следам, снова пытаясь блеснить в тех же лунках.
Около пяти я подошёл к двум рыбакам, самым дальним из утренней компании. Один из них сказал, что только что тащил здорового судака, но тот ушёл с блесной. Мне не очень поверилось, поскольку я решил, что судака сегодня в этом районе вообще нет. Но всё-таки я остановился неподалёку от этого мужика, пробил лунку и стал блеснить.
И за полчаса - с пяти до полшестого я вытащил двух судаков, одного чуть меньше килограмма, второго чуть больше, и один сошёл. Те двое тоже поймали одного.
Возвращался я уже затемно, рискуя в потёмках залететь в промоину. До берега шёл 45 минут, еле успел на дизель. А те двое оставались ещё, когда я уходил, в азарт, видать, вошли. Вообще же в тот день мало кто поймал и только к вечеру. Но ловили и на 35-минутном удалении от берега.
5 августа 1986 г., там же
Затем на пару дней мне пришлось выйти на работу (по записке Иванова в связи с премией для Вильнюса), и вновь я вышел на лёд 9 января, опять в Сосновом Бору. С утра был морозец минус 8, днём минус 1, давление 744-746, ясно, ветер западный, слабый, лёд заснежен, промоины практически все затянулись, лишь кое-где о них напоминали тёмные пятна воды, впитавшейся в снег.
Ловил в 45 минутах ходьбы от берега, пракктически там же, где поймал судаков в прошлый раз. Поймал в 16.00 небольшого, граммов на 600, в 16.50 - чуть побольше (около 700 граммов), и в 17.00 на килограмм восемьсот граммов. Таких здоровых я давно уже не вытаскивал, последние два сезона ведь ловили в основном на Куршском заливе, а там они все мерные - около килограмма.
Были поклёвки и утром, и в 14.00 тащил даже одного, но не дотащил. Когда поймал третьего, то подумал - уже норма, если ещё поймаю, придётся прятать, хотя вряд ли рыбнадзор уже появится, раз весь день его видно не было.
На берег я выходил одним из последних, уже затемно, минут 25 седьмого, до дизеля оставалось полчаса, но все уже отдыхали у остановки, народу в этот раз под сотню было. Когда я начал подниматься на берег, сверху навстречу спустился парень и спросил: - Ну как?
- Нормально, - говорю, - трёх взял.
- Недомерков нету?
- Нет, - весело ответил я и вскарабкался на пригорок.
Там меня ожидала компания людей рядом с УАЗиком - раыбнадзор! Один из них подошёл ко мне и представился:
- Старший инспектор рыбоохраны такой-то. Предъявите улов, пожалуйста.
Я сбросил рюкзак на землю и вытащил полиэтиленовый мешок со своими судаками. Подскочил ещё один мужичок и сунулся в рюкзак:
- Можно посмотреть рюкзачок?
- Ройтесь, - мрачно разрешил я ему.
Тот, не обидевшись, перерыл мой здоровенный рюкзак, но не обнаружил того, что искал - спрятанной рыбы. Тем временем моих судаков вытаскивали из полиэтиленового мешка, раздирая его колючками спинных плавников.
- Поаккуратней нельзя ли?
- Ничего, ничего. Сейчас мы их замерим.
Судаков клали на доску с зарубками и определяли их длину от кончика носа до начала оперения хвостового плавника.
- 37 сантиметров! - радостно воскликнула тётка, участвовавшая в процедуре измерения. - Составляйте протокол.
Два других моих судака оказались длиной в 40 и 56 сантиметров - в норме.
Как это я опростоволосился? Я ведь совсем забыл, что нельзя ловить судаков меньше 40 сантиметров длиной, а точнее, мне почему-то и в голову не пришло их замерять, не мелькнуло даже в голове, а не мелковаты ли первые два? На льду они мне показались не большими, конечно, но и не меньше нормы. Про то, что нельзя больше трёх штук вылавливать, я подумал. А поскольку у меня было как раз три, и общий вес не превышал пяти килограммов, то я и не беспокоился ни о чём.
Я попытался было поканючить:
- Дяденьки, отпустите! Я больше не буду. Я на дизель опаздываю.
- Успеете. В крайнем случае мы Вас подбросим до Калининграда.
- Вот ещё, очень надо, - перешёл я на грубый тон, поняв, что от протокола не отвертеться. - С вами я в одну машину не сяду, лучше пешком пойду.
- А что так? Чем Вы недовольны? Сами виноваты, надо правила соблюдать.
- Дурацкие правила. Вы бы лучше с ЦБЗ боролись, которые и Прегель, и залив отравляют. А в Куршском заливе вы отловить судака любителям не позволили, а он всю рыбу подъел там и сам куда-то делся, передох с голоду, наверное, пустой залив теперь. Литовцы у себя, вон, разрешали сколь угодно ловить и принимали рыбу у любителей на берегу за плату. А вы ни себе, ни людям, ни рыбе пользы не приносите.
Моя демагогия, однако, не возымела действия.
- Из Куршского залива судак в море ушёл. А Вы распишитесь, пожалуйста, вот здесь, здесь и здесь. Сколько весь улов у Вас весит? Три килограмма? Так и запишем. Улов мы не конфискуем, оставляем Вам за плату. Уплатите вместе со штрафом.
- Это насколько же меня наказали? - размышлял я, торопясь на дизель (успели они всё-таки до отхода дизеля протокол составить). - Штраф, наверное, - десятка как минимум, да за вес рыбы рублей шесть, дорогими судачки оказались. Всё настроение от удачной рыбалки испортили из-за каких-то трёх сантиметров. Это же сколько теперь надо браконьерить, чтобы убытки компенсировать?
Дома меня за судаков похвалили - угостим Ужгиных и деда, а за протокол пожурили, но Сашуля не очень расстроилась, так как сумму штрафа я не назвал, поскольку и сам ещё не знал её, а, в принципе, можно было надеяться, что обойдётся ещё как-нибудь.
Через день я поехал снова туда же. Температура минус 5-2 градуса, пасмурно, мелкий снег, ветер южный, давление падало от 743 мм утром 736 вечером. Ездил в этот раз с братьями Карповыми (Серёжа был в командировке, Смертин что-то не появлялся, экзаменами загружен, наверное, Михалыч готовился к отходу в море, торчал на корабле). Ловили в пятидесяти минутах ходьбы от берега на север. Клевало у все плохо, наверное, из-за падения давления. Я поймал одного судака в 13.30 на кило шестьсот, да Ваня одного в 16.30.
6 августа 1986 г., там же
18 января Михалыч ушёл в рейс почти на полгода, а точнее, на пять месяцев, и не ушёл, а улетел в Анголу на подмену экипажа. Накануне он зашёл вечером к нам с бутылкой водки, и мы распили её втроём (с Сашулей) на кухне. Дима так и не появился до отъезда отца, и я высказал предположение, что он специально от него прячется.
Михалыч был, конечно, очень удручён. Он мне не раз до этого говорил, что Димка парень порядочный, и раз молчит, значит, ему плохо, а помощи не хочет, надеется справиться один. Сразу после Нового года в Ленинград ездила Димина мать, Надежда Григорьевна, встревоженная молчанием сына.
- Это же надо, - негодовал я, - вынуждать родителей мотаться в Ленинград, чтобы выяснить, что там с любимым чадом произошло. И жене, гад, не пишет, несмотря на все мои наставления и его обещания в последнюю нашу встречу в конце лета. Вот зятёк попался!
Надежда Григорьевна нашоа сына в общежитии очень подавленным, а временами сильно раздражённым, щека дёргается. Говорит, что у него осенью ещё опять разыгрался невроз, он лечился психотерапией и психоанализом у какого-то своего приятеля, недавно окончившего их вуз и работающего теперь где-то в области в больнице, в глухомани. Вроде бы стало чуть полегче.
Учёбу забросил, накопил много хвостов, надеялся справиться перед сессией, но не получается. Надеется теперь на академотпуск. Вроде бы ему обещали в деканате, но он должен обследоваться на днях здесь в институте, как оформит бумажки - сразу приедет. Это было в самом начале января. И вот прошло две недели, а от него опять ни слуху, ни духу.
- Какой там к чёрту академотпуск? - говорил я Сашуле. - Кто ему его даст? Ладно бы после сессии, а то накопил хвостов и прогулов и в академотпуск запросился. Если бы ещё лечился официально, а то просто бросил занятия, исчез куда-то, а теперь заявился! Он ведь уже брал академотпуск, кто ему второй даст? Что он, вечным студентом жить собирается?
Но родителям его и Иринке я ничего этого высказывать не стал, жалко было, и так они в трансе все. Михалыч просил, чтобы я не слишком третировал Димку, когда он вернётся, пощадил бы его самолюбие, молод ведь, пацан совсем всё-таки ещё. Хочет свою самостоятельность доказать, а не получается. Я обещал, что отнесусь к нему, как к родному сыну, хоть и блудному.
(продолжение следует)