Назарыч

                рассказ

- Ну, что ж, присядем.
          Назарыч сел на землю и немного задумался.
На вид ему было лет пятьдесят, не больше, но голова его вся серебрилась сединой, и при ходьбе он заметно прихрамывал.
Мы – я и мой двоюродный брат Антон, в то время ещё дети, - часто приставали к нему с расспросами о войне. И вот, наконец-то, он решил нам что-то рассказать.
- Было это, ребята, летом сорок второго года. – начал своё
повествование Назарыч. – Меня, молодого офицера, только что назначили в новую танковую бригаду.
Дело, для меня, в общем, важное. Тогда мне стукнул двадцать один год, и шла война.
Ту школу танковых командиров я закончил по ускоренным курсам, и по этому сам не вполне был уверен в своих силах.
Но бригада, в которую я попал, была хорошая.
Новые танки Т-34 составляли основное ядро бригады.
А вы знаете, что такое Т-34, в то время? Нет – не знаете. А это была сила.
В училище нас, в основном, обучали на старых танках, которые были в самом начале войны. Это были маломощные клячи, броню которых пробивала винтовочная пуля. Вот такие это были машины.
А вот в бригаде были настоящие танки.
Ну, как полагается, я по прибытии, иду и докладываю о себе начальству. Узнаю, что командует бригадой подполковник Кузьмин. Нахожу его. Докладываю:
- Прибыл, - мол, - младший лейтенант Назар Бушуев, по
назначению в ваше распоряжение.
Он осмотрел меня и говорит:
- Какие танки знаешь?
- Все, товарищ подполковник, - отвечаю я.
          А он мне и говорит:
- Примешь, - мол, - роту Т-34.
          Я оторопел. Сразу роту!
Мне такого даже во сне не снилось. Ведь готовили меня на командира взвода.
- Слушаюсь, - отвечаю.
          Ну, так вот. Принял я роту. А через неделю наши танки погрузили на платформы и отправили к фронту.
Разгрузили нас где-то рядом с рекой Дон и сразу кинули в бой.
Честно вам скажу: первый бой для молодого офицера, это и страх и ответственность и, знаете ли, - робость.
Приказали мне немца из ложбины выбить. А он там мины понаставил. Так что делать?
Вижу, мальчишка идёт. Остановил его. Спрашиваю:
- Ты откуда?
- Из станицы, - говорит.
- А что тут делаешь?
          Помялся он, а потом в раз как выпалит мне:
- Воевать пришёл.
          А я ему и говорю:
- А если мамка придёт, да и надерёт тебе по заду. Тогда что?
          Он нахмурился и тихо так говорит:
- А у меня нет мамки. Её при бомбёжке убило. – а потом
Помолчал и говорит: - А я тут все дороги знаю. И стрелять умею. Только не прогоняйте.
Ну, посмотрел я на него и говорю:
- Взять я тебя не могу. А если хочешь сослужить нам
службу, то слушай. Видишь ту балку, - и я показал рукой на неприступный овраг.
Он кивнул мне в ответ головой.
- Так вот, - продолжил я, - не знаешь ли ты, как можно её
обойти и зайти в тыл к фрицу, чтоб незаметно было?
- Знаю, - отвечает, - Хотите покажу?
- Конечно. Лезь на  машину.
          Он ловко, даже не по его годам, влез на башню и говорит:
- Вот видите тот бугор?
- Ну, - говорю, - вижу.
- Так вот за ним ещё балка одна есть. По ней вы и сможете
пройти в обход. И фрицу в тыл зайдёте.
- Ну, спасибо, - говорю, - если выйдем из боя, и я живой
буду, то я тебя к Кузьмину отведу. Это наш командир бригады. Он, может, тебя куда и пристроит. Ну, а пока, слезай. Нельзя тебе в бой с нами.
Он неохотно спрыгнул с машины и побрёл обратно в станицу. А я развернул свои танки и пошёл с ними в обход…
Ну, выбили мы тогда немца из той балки. А паренька этого я больше так никогда и не видел.
Вскоре, мне присвоили звание лейтенанта. А нашу бригаду бросили на другой участок фронта.
Были новые бои. И сердце моё уже не так ёкало, как перед первым боем. И постепенно я втянулся во фронтовой быт. Но жизнь танкиста короткая.
Очень хорошо помню свой последний бой.
Приказали мне держать высоту.
У меня девять тридцатьчетвёрок. Высота была не большой. Ну, словом, холм. Внизу какие-то сараи – совхозное имущество стояло. А вокруг степи.
Утром докладывают мне наблюдатели, что идут немецкие танки. Я отдал приказ готовиться к бою, и сам поспешил в свою машину. Немецких танков было восемнадцать. Все «тигры». Значит, в два раза больше, чем у меня машин. Но наши тридцатьчетвёрки плевали на ихних тигров огнём из своих пушек.
И начался бой. «Тигры» лезли на нашу высоту, а мы стреляли по ним в упор.
Но смотрю: уже одна, две, три из моих машин горят. А приказ мне по рации дают: не отступать.
Мы подбили в этом бою четырнадцать «тигров». Я сам из своего танка подбил два. А вот третий стал роковым. Вы не знаете, как это обидно. Я уже навёл на него своё орудие и оставалось-то довести всего два градуса, когда он в меня шарахнул…А дальше ничего не помню.
…Очнулся я утром от боли. Болела нога. Я лежал у совхозных сараев, что стояли внизу холма. Как я там очутился, даже не представляю. Наверно, кто-то из наших танкистов сода меня притащил. Но, когда я пришёл в себя, живых людей вокруг меня не было.
С большим трудом повернул я голову в сторону высотки и увидел ужасную картину битвы.
На высотке стояли сгоревшие наши тэтридцатьчетвёрки. Их стояло шесть. А внизу стояли четырнадцать сожжённых «тигров».
«Молодцы», - подумал я и попробовал подняться. Но сил не было во мне и я почувствовал адскую боль в ноге. В угасающем сознании мелькнула у меня мысль: «Вывихнул ногу».
…Очнулся я в следующий раз опять от боли. Но в этот раз не в ноге, а в холке. Подумал – муха. Хотел согнать её рукой. Но нащупал холодное лезвие. Нет, это была не муха. Это немец мне засадил штык в холку. Вокруг меня стояли солдаты в мышиного цвета мундирах.
Рогоча и пиная меня сапогами, они заставили меня подняться на ноги. У меня сразу же заныла невыносимо повреждённая нога, и я чуть не закричал от боли. Только сжал крепко зубы.
Немцы нисколько не обратили внимания на моё состояние. Они, смеясь, и подгоняя меня автоматами в спину, погнали меня к колонне военнопленных, которую гнали по просёлочной дороге. Так я попал в плен.
Ох, что такое плен. Даже рассказывать тяжело. Трудно поверить. Но я всё же попробую.
Гнали нас по степи долго. И давали нам только напиться из ручьёв и луж. А есть совсем не давали. Если кто падал и не мог идти дальше, - того пристреливали.
И вот на третий день нас пригнали в какую-то станицу. И разрешили отдохнуть немного. От голода и  боли в ноге я уже ничего не воспринимал вокруг себя. Всё было как в тумане. Даже подробности не помню.
Вдруг слышу, - кто-то меня дёргает за рукав. Оборачиваюсь. И вижу казачку, лет тридцати. Она наклонилась и шепчет мне на ухо: «Есть хочешь?» Я ей в ответ тоже прошептал: «Хочу».
- Ну на, тогда, каши, - сказала она громче и сунула в руки
плошку какую-то.
Я не ел кашу. Я просто глотал её. Вот до чего я был голоден. На следующий день нас пригнали в лагерь военнопленных.
Ох, что же там было, – я вам рассказать просто не могу. Маленькие вы ещё. Но в лагере я нашёл врача, который вправил мне ногу.
Прошёл месяц. И вот решили мы с товарищами бежать. Товарищей было четверо. Они тоже попали в плен, как и я, не по своей охоте.
Организовывали мы побег с умом. Не знаю где точно, но товарищи раздобыли, где-то ножницы по металлу. И мы назначили день побега.
Но к назначенному дню я ещё не был готов бежать (болела нога). И ребята решили бежать сами, без меня. Но они мне сказали, где спрятали ещё одни щипцы для резки колючей проволоки.
В назначенный день и час, ребята перерезали проволоку и бежали. В лагере говорили, что им удалось уйти. А немцы распустили слух, что всех их поймали и расстреляли. Но они всегда так говорили о бежавших. И мы, пленные, их словам не верили.
Через месяц решил бежать и я. Ребята говорили мне, где искать щипцы. Но я так и не нашёл их на определённом месте. Да, наверное, и к лучшему. Потому что когда режешь проволоку щипцами, то всё равно будет шум. А немцы стали подозрительными и на любой шорох реагировали выстрелами.
…Бежал я утром. Тишина была. Над лагерем стоял туман. Я точно знал, что часовые ходят параллельно. То есть, когда один идёт в один конец, то второй направляется в другой. Так было заведено. Но в это утро они ушли оба в один конец. Этим моментом я и воспользовался.
Стараюсь не шуметь. Тихо так лезу через проволоку. А в голове одно: «Осторожней, Назарыч, осторожней».
Так и перелез. А потом дёру дал. Хоть и болела сильно нога, но я бежал не чувствуя земли, а чувствовал одну только свободу.
Я шёл четырнадцать дней и ночей. Всего три раза спал в домах. А остальные ночёвки были в перелесках или в стогах сена.
Я сделал себе костыль, чтобы легче было идти, и шёл дальше, к линии фронта.
На четырнадцатый день я увидел телегу. На телеге ехало трое парней. Русских. Я попросил их, чтобы они меня подвезли. Они согласились.
Мы въехали в деревню. И тут я увидел немцев. Я встревожился: если будут проверять документы, то меня арестуют. Немецких документов у меня никаких не было.
Нас действительно остановили и провели в какой-то дом. Тут находились люди и в немецкой форме и в форме полицаев. Они проверили документы у парней, а потом посмотрели на меня. У меня сильно забилось сердце. Я подумал: «Всё, конец».
Но парни сказали, что я с ними, и меня, как ни странно, отпустили, ничего не сказав.
Мы опять сели на телегу и поехали дальше.
Все молчали. Проехали, примерно, с километр и я спросил у парней:
- Кто те люди, что были в деревне?
          Парни помялись, переглянулись между собой, и один из них тихо сказал:
- Партизаны.
          Я даже подпрыгнул на месте.
- Ведь мне они и нужны!
          Я соскочил с телеги, поблагодарил парней и заковылял к деревне.
Но когда я туда дошёл, то в деревне никого уже не было. Сколько я ни ходил от дома, к дому, никто ничего мне не мог сказать. И я уже совсем потерял надежду.
Вышел я из деревни и поковылял к лесу, что рос у реки.
Вдруг, у первых деревьев меня окликнул голос:
- Стой!
          Я остановился. В кармане у меня лежал кухонный нож, и я крепко сжал его в руке. Думаю: «Если немцы, живым не дамся».
Вижу, выходит из-за дерева парень. Нет, ещё мальчишка, лет четырнадцати, с автоматом в руках и спрашивает меня:
- Кто такой?
          А я ему говорю:
- А ты кто такой?
          А он мне:
- Отвечай на вопрос.
          А я упёрся:
- Нет, ты сначала скажи, кто ты такой.
          Он окинул меня взглядом, высоко поднял голову и так гордо сказал:
- Мы партизаны!
          Вот так я попал в партизанский отряд.
А что было дальше?
Привели меня к командиру. Он спрашивает у меня документы. А у меня в гимнастёрке был зашит военный билет. Вот я распорол ножом гимнастёрку и показал ему билет. Вот так я стал партизаном. Всю зиму с сорок второго на сорок третий год я ходил, хромая на операции по подрыву мостов и железнодорожных путей.
Но нога моя стала болеть ещё больше, по этому меня посадили на лошадь. И я махал саблей до сорок четвёртого года. Но нога моя так вспухла, что, под конец, нельзя было и сапог с неё стянуть.
И вот вызывает меня командир и говорит:
- Негож ты, Назарыч, больше партизанить. Отправляем тебя
на большую землю.
Ну и отправили меня самолётом за линию фронта.
Там я провалялся четыре месяца в госпитале. Мне сделали операцию. Но ногу мою спасли.
Выписали меня из госпиталя летом сорок четвёртого года.
Я сразу же на комиссию попал. Говорю там, что, мол, хочу на фронт. А мне в ответ:
- Куда ты с такой ногой лезешь?
          И списали меня в запасной полк. Командовал я там батальоном. Готовил кадры. А вот сам так до конца войны на фронт больше и не попал.
Назарыч посидел ещё, помолчал, потом поднялся.
- Ну, заговорился я с вами, - сказал он, - Пора мне идти ульи
смотреть.
И пошёл бывший фронтовик, мимо нашего забора к своему пчельнику, смотреть ульи с пчёлами, которые жужжали у нас над головами, пролетая на медоносный луг, что раскинулся на ближайшей к лесу поляне. А мы с братом сидели, подавленные простым и незатейливым рассказам, и в задумчивости молчали.