Памяти Барбашина Никанора Андреевича
- шофёра "Дороги жизни". (умер в 1986г.)
В утренней тишине моя лодка плавно скользила по серой холодной глади Ладожского озера. Я медленно загребал вёслами и испытывал наслаждение от спокойствия, которое нарушалось лишь журчанием воды за кормой и редкими криками чаек. В лодке лежал мой скромный улов - плотва и несколько окуней. Над водой стелился прозрачный, влажный туман.
Я разглядел невдалеке стоящую лодку и решил подплыть, чтобы расспросить одинокого рыбака о клёве.
Приблизившись к нему, удивлённо заметил, что удочек у него не было. Его действия вызвали у меня любопытство и я остановившись неподалеку, стал наблюдать за ним.
Это был высокий, крупный седой старик с непокрытой головой. Он сидел на корме лодки и венок из еловых веток лежал у него на коленях.
Глубоко задумавшись, он совершенно не замечал меня. Его взгляд был отрешённым. Затем словно очнувшись, старик вздрогнул и полез в карман своей старой, потёртой, кожаной куртки. Достав огарок толстой свечи, он закрепил её в центре венка. Достал спички и после нескольких попыток зажёг свечу.
Выпрямившись, он трижды перекрестился широким жестом, бормоча что-то себе под нос. Осторожно подняв венок на вытянутые руки, опустил его на воду. Сел на корму и задумался глядя на венок, который плавно покачивался на волнах.
Я не стал его беспокоить своими расспросами и направил свою лодку к берегу. Выйдя из лодки, подтянул её на сушу. Развёл костёр и приготовил себе чаю.
Солнце поднялось над горизонтом и стало заметно пригревать, когда подошёл ко мне уже знакомый старик.
Поздоровавшись, он попросил разрешения подсесть к костру.
Я кивнул в знак согласия, предложил ему выпить чаю. Старик неторопливо подтянул корягу и устроился на ней.
Мне не терпелось спросить его про венок, однако он первым начал разговор.
- Сколько лет живу, никак не могу забыть эту проклятую войну. Столько людей положили, и всё во имя чего. Как жили нищими, так и живём. Всю страну разодрали на части. Э-эх! - и тяжёло вздохнул.
Он замолчал и, видя, что я ни о чём его не спрашиваю, продолжил:
- Ты, сынок, не знаешь, что значит для меня память о Дороге жизни. Я здесь её, всю, от начала до конца, отшоферил.
Старик предложил помянуть погибших на войне и достав фляжку, плеснул водку в кружки. Мы молча выпили и тогда он продолжил:
- Её хоть Дорогой жизни назови, хоть смерти. Всё будет правильно, смотря о чём говорим... Этот венок я всегда в мае пускаю по воде, в память о погибших.
Он опять замолчал.
- Война - войной, а дело молодое... Мне тогда было всё нипочем...
Старик вздохнул, налил себе водки и молча выпил. Я не торопил его, видя, что ему самому хочется выговориться и излить душу.
Прикурив от костра, он продолжил:
- Зенитки на трассе обслуживали в основном девушки. Эти девчонки отгоняли самолёты, не давая им прицельно бомбить дорогу. Иногда сбивали стервятников.
Ездили мы тогда медленно, так как весь лёд был в трещинах и промоинах из-за обстрелов. И весна, к тому же, в разгаре была. Вдоль дороги будки стояли или палатки. В них регулировщицы отогревались и шофёры иногда. А вообще мы не задерживались на льду. Старались поскорее выбраться на сушу под прикрытие своих батарей. Но понравилась мне очень одна регулировщица. И каждый раз во время пути я останавливался у неё ненадолго погреться и попить кипяточку. Всё никак не мог наглядеться на неё.
Одна зенитка стояла неподалёку, почти рядом с будкой. Три девчонки - зенитчицы, совсем ещё молоденькие, обслуживали её, и тоже забегали в будку погреться.
Так вот однажды, когда совсем свечерело, только мы сели испить кипяточек, вдруг слышим - летят гады. Девушки бегом к зенитке, я к машине. Она сходу завелась, благо движок ещё не остыл. Рванул вперёд, сам дверцу открытой держу, чтобы вовремя выпрыгнуть, если машина под лёд пойдёт. Несусь и смотрю; только бы в трещину или промоину не влететь.
Кругом грохот, вой самолётов, лучи прожекторов. В общем светопредставление.
Короче добрался я до берега благополучно.
Через пару дней еду назад и не узнаю дороги. Не вижу знакомой будки. Нет и зенитки. Кругом полыньи затянутые тонким льдом.
Старик снова плеснул себе водки и перекрестившись, выпил. Воспоминания нахлынули на него и он опять замолчал.
Глаза его потухли, замутнились, и по морщинистой щеке покатилась крупная слеза. Я сидел боясь потревожить его воспоминания. Прошла минута - две, и он продолжил с болью в голосе:
- Какие души загубили! Сволочи!
Затем немного успокоившись, сказал:
- Мне другие зенитчики рассказали, что в тот вечер, зенитку и будку накрыло прямым попаданием. Все девчата сразу под лёд ушли. Поверишь, с тех пор спать спокойно не могу. Как только темнеет, так тот вечер вспоминаю. Столько лет прошло, а не забыть. Ведь мы планы строили... Вот закончится война, поженимся...
Не договорив, старик смолк, бессильно махнув рукой. Посидев ещё немного, он тяжело поднялся и попрощавшись, сутулясь, пошёл к своей лодке.
Ничто не нарушало тишины. Всё было так же безмятежно. Но я не мог избавиться от ощущения, что соприкоснулся с чем-то великим и трагическим. С горем, о котором вряд ли, ещё кто узнает.
Я долго сидел у потухшего костра, и размышлял, как много человеческих судеб сломала война, и как мало мы ещё знаем о тех трагических днях.
25 апреля 2001 г.