Я пряталась под школьной лестницей на первом этаже. Оттуда, где я стояла, открывался прекрасный обзор на вестибюль, а меня не было видно, если специально не приглядываться. Что делать и как поступить, я еще не решила, но точно знала две вещи: я безумно боялась встретиться с тобой и ждала этой встречи; боялась, что ты заговоришь со мной и понимала, что не перенесу, если просто пройдешь мимо.
А еще три дня назад все было проще… И я опять сидела на первой парте у окна и с интересом слушала твое изложение эпопеи Второй Мировой Войны – с каких это пор я стала интересоваться Российской Историей? После уроков шла домой длинной дорогой, только потому, что по ней возвращался домой ты. Какая разница, что у тебя еще три часа занятий? Важно не увидеть тебя, а пройти тем же путем, что ходишь ты каждый день. Перехватить твой взгляд, заходя в учительскую за журналом – с твоим появлением я стала активисткой и вызвалась забирать его перед началом занятий. С удовольствием явиться на конкурс чтецов и с чувством прочитать строчки из Цветаевой, не сводя с тебя глаз – ты же сидишь в жюри:
(Никто – ни брат, ни сын, ни муж,
Ни друг, но все же – укоряю…
Ты!, стол накрывший на шесть душ,
Меня не посадивший с краю.)
Узнать, что ты пишешь работу по социологии и, за ночь проглотив толстый том Питирима Сорокина, на утро вести с тобой беседу, свободно оперируя незнакомыми терминами. Распустить волосы, до сего времени скромно забранные в пучок на затылке. Принести на субботник гитару, и, когда ты будешь рядом, проникновенно спеть романс – и поймать на себе твой удивленный и заинтересованный взгляд. Носить этот взгляд в сердце и оберегать его от посторонних глаз до тех пор, пока не появится еще один достойный повод надеяться.
Смотреть в учебник геометрии и видеть твое лицо вместо схематичного изображения теоремы Пифагора. Постоянно прикасаться к тетради, в которой ты поставил оценку и написал несколько слов. И писать тебе письма на тетрадных листах, тут же разрывая их на мелкие кусочки, потому что разум, этот вечный спутник моей жизни с самого детства, говорит, что они не нужны тебе.
А потом прятаться под лестницей на первом этаже и ждать, когда ты появишься в вестибюле, чтобы… выбежать тебе навстречу… или продолжить прятаться. Черные джинсы, черный свитер «под горло» и светло-зеленый «английский» пиджак. Я была одета именно так, когда ты подошел ко мне после концерта бардовской песни и сказал, что я пою замечательно. И что я задела какие-то струнки твоей души. Задела… струнки… Вчера я задела эти струнки еще больше. Потому что одно из писем, разорвать которое не поднялась рука, вчера оказалось в твоем портфеле.
Наверное, так распорядились звезды… или судьба. Я не смогла разорвать это письмо – в нем было слишком много души, слишком много любви, слишком много меня. А твой дипломат стоял на столе открытый, и ты отвернулся к окну, и белый листочек уютно улегся между другими бумагами, школьными тетрадями на проверку и кассетами «Битлов». Теперь оставалось только ждать и сожалеть.
А три года спустя ты кричал «А что я мог, черт побери, тогда сказать? Сначала я думал, что это какая-то шутка, а потом я просто испугался… Потому что почувствовал…» И в твоей квартире на книжной полке стояла моя фотография – ты сам сделал ее в один из наших общих школьных дней, поставил передо мной зеркало и щелкнул мое отражение в нем. Мы гуляли после уроков, ты устраивал экскурсии и походы, в которых я неизменно участвовала, ты затевал никому не нужные мероприятия, чтобы у нас был достойный повод быть вместе как можно больше, но никогда ничего не говорил. Или говорил обо всем, кроме того, что я хотела слышать.
Похоже, я тогда была единственным человеком, который не понимал, что происходит. Не хотел или боялся поверить в то, что ты испытываешь ко мне те же чувства, что и я к тебе. И извиняет меня только то, что ты, также как и я, не верил в мои чувства и считал их очередной юношеской блажью. И в то же время не мог от них отказаться. Как и от наших прогулок после школы. Как и от долгих разговоров у окна третьего этажа. Как и от всего, что связывало нас.
В тот день ты буквально силой втолкнул меня в свободный кабинет биологии и тихо сказал, что ты уходишь. Потому что… дальше можно было не продолжать. Потому что «голубиная почта» во всех женских коллективах работает безотказно. Потому что на тебя имела виды молодая математичка и, не дождавшись ни знака внимания с твоей стороны, решила обнародовать свои наблюдения. Потому что твой уход был условием, которое ограждало нас обоих от косых взглядов и какой-то-там-огласки-того-чего-не-было. А я приложила тебе палец к губам, чтобы ты не говорил того, что я знаю, но не могу спокойно выслушать, и просто вышла из кабинета.
Ты просто сменил место работы. А из меня словно выдернули стержень, вокруг которого строилась вся моя жизнь. И все ушло. Эмоции, радость, слезы. Я научилась жить без тебя, но так и не смогла научиться быть прежней.
И три года спустя ты, чертыхаясь, кричал, что ты не мог ничего сделать. А с полки на меня смотрели влюбленные, сияющие глаза: лицо девочки в рамке зеркала. Я вижу ее в зеркале каждый день, но ни разу ее глаза не смотрели из его отражения так, как на той фотографии.