Свинья, которую подложил Герберт. Роман часть перв

Свинья, которую подложил Герберт



Часть первая.


Забитые пробками улицы с утра нали¬вались тяжелым удушливым зноем. Жара достала даже самых горячих своих поклонников. Тем не менее, божий люд упорно продолжал циркулировать, поглощая на ходу мегалитры едкой вражеской кока-колы и душевного отечественного пива. В час пополудни перевес еще был на стороне колы: основная масса патриотов поджидала конца рабочего дня.
Крупный мужчина лет пятидесяти в отличном де¬ловом костюме и белой панаме пионерского покроя брел по Садовой, внимательно разглядывая вывески. Лицо мужчины обрамляла ухоженная бородка карточного короля, а седые волосы были собраны на затылке в аккуратный хвостик. Короче, выглядел мужчина респектабельно, хотя панама и вносила небольшой диссонанс: казалось странным, что такой лощеный господин выбрал для защиты от зноя дешевые пионерские аксессуары. Лимузин с кондиционером в данном контексте явно был бы уместнее.
На дворе стоял Июль девяносто восьмого, и россияне, кое-как пережив развал империи, ненадолго впали в транс в предвкушении долгожданных рыночных чудес. Вершины финансовых пирамид манили граждан в светлое завтра. Количество банков в отдельных районах города превысило количество булочных на душу населения. При таком вдохновенном росте денежной массы грезилось, что денег наконец то хватит всем, а кондиционеры вообще скоро станут раздавать неимущим на улицах, по крайней мере, ближе к зиме.
Между тем, строительство пирамид близилось к завершению. Самая большая из них, как водится, принадлежала избранным, причем легитимно. Пирамидки поменьше возводились частными лицами. Эти аккуратные, доступные самому ничтожному инвестору строения, укомплектованные вкрадчиво-вежливым персоналом, особенно нравились пенсионерам. Никому из простых смертных и в голову не приходило, что на всякую старуху вскоре найдется дефолт.
Однако мужчина в панаме похоже нашел, что искал. Остановившись возле офиса «Хипхопбанка», он тщательно изучил маслянисто мерцающую бронзовую пластину с логотипом, притопленную в кладке стены. Незыблемость вывески его видимо удовлетворила. Мужчина толкнул стеклянную дверь, и проник в учреждение.
У входа, за мраморной стойкой сидел коренастый охранник в синей униформе. Охранник только что плотно пообедал, и теперь мучительно боролся с  дремотой. Исподволь косясь на странноватую панаму, страж молча ждал: что посетитель предпримет дальше. Тот стянул панаму с головы, вытер ею мокрый от пота лоб, и небрежно скомкал в руке. В помещении банка было прохладно: тут кондиционерами не брезговали.
- Добрый день, вы покупаете золото? - спросил посетитель.
- Паспорт, - вяло откликнулся охранник.
- Да, да, конечно…
Охранник вздохнул, нечеловеческим усилим воли отлепился от спинки кресла, и взял документ в руки.
- Мих! Глянь-ка… - окликнул он напарника, с угрюмым видом маячившего за его спиной. Напарник – очевидно художник своего дела – работал над образом человека обремененного высокой ответственностью. В данный момент он старательно репетировал непроницаемое выражение лица. Получалось у него не плохо. Непроницаемость  Миха имела и вполне вещественное продолжение, охватывая верхнюю половину его туловища новеньким черным бронежелетом.  На плече у броненосца висел грозный АКМ с модным коротким прикладом.
- Новый паспорт... - поделился охранник с коллегой. - Российский.
 Мих заглянул в документ через его плечо.
- Делать им не хрен, паспорта новые печатать, - буркнул он, блеснув консервативностью натуры.
Посетитель заметно напрягся. Видимо его прогрессивный документ уже не в первый раз притягивал к себе излишнее внимание.
- Что это у вас там? - заинтересовался бдительный Мих, указав стволом автомата на оттопыривающуюся фалду пиджака посетителя.
- Это гантель.
- Гантель?
- Золотая, - пояснил мужчина.
Охранники переглянулись.
- Паниковский объявился, - усмехнулся один. Но его товарищ не был склонен к такому легкомыслию:
- Ну-ка покажи, - нахмурился Мих, взявшись за автомат обеими руками.
Мужчина пожал плечами и извлек из кармана маленькую, сияющую сусальным блеском гантельку.
Автоматчик перегнулся через стойку, взял гантельку, и чуть не уронил ее на пол от неожиданности:
- Тяжелая…
- Три килограмма, - застенчиво сообщил владелец гантели, довольный произведенным эффектом. -  Очень удобная.


...Тут внизу клиент… вещицу принес. Странноватый правда, но вещица любопытная, - отрывисто сипел по интеркому голос начальника службы безопасности Сивцева.
- Какая еще вещица? - недовольно оборвал подчиненного Лев Наумович Бергин, председатель правления банка. - Почему вы еще здесь? Вас с утра ждут в филиале.
- Я как раз собирался уходить, - удивленный тоном Бергина, прохладно заметил Сивцев. - Решил вопрос с Павловским, как вы просили, и…
- Да, да. Извините, Сережа. Забыл про Павловского, - смягчился банкир. - Голова страшно болит… Так, что там у вас?
Сивцев побеспокоил руководство не в самый подходящий момент - Лев Наумович с утра был не в себе. Но выслушав Сивцева до конца, он все же проявил интерес к информации:
- Гантель?...Три килограмма? Вы это серьезно? - Лев Наумович плеснул себе в бокал джина из бутылки, стоящей на краю огромного стола, капнул туда же немного тоника и жадно глотнул.
- Ладно, ведите его сюда, - распорядился банкир, бросив тревожный взгляд на часы.
Нервы финансиста, измотанные первобытным российским бизнесом, не рвались от натяжения только благодаря повышенной эластичности, дарованной Бахусом.
Лев Наумович считался важной фигурой в банке, но в той игре, которую разыгрывали владельцы заведения, он занимал довольно скромную позицию. Деньги доверившихся банку вкладчиков рассасывались в каких-то мутных финансовых комбинациях, и ничего с этим поделать Бергин не мог – банк ожидало неминуемое банкротство.
Возможно какой-нибудь образцовый швейцарский коллега на его месте пустил бы себе пулю в голову, но не таков был Лева. Выпускник «Финэка», Бергин в свое время успел пройти переаттестацию на Галерке Гостиного двора: Пока акулы капитализма бороздили финансовый океан за буйками железного занавеса, в этом лягушатнике теневой коммерции плодилась мелкая, но зубастая живность. Местные пираньи могли сожрать с потрохами любое недостаточно проворное существо, так что опыт выживания у Бергина был. Лев Наумович прекрасно понимал, что его готовят к закланию. О нем, конечно, обещали позаботиться, но цену таким обещаниям Лева знал...
Послышался стук в дверь, и в кабинет вошел Сивцев, сопровождающий высокого пожилого мужчину. Мужчина поздоровался, а Сивцев положил на стол банкира золотую гантельку.
- Вот, - сказал он. - Пробы нет, но Федор Михалыч говорит, что это четыре девятки.
- Четыре девятки? - поднял брови банкир.
- Федор Михалыч проверил.
- Хорошо, Сережа, - Лев Наумович снова посмотрел на часы. - Можете идти. Из филиала только что звонили… А я тут разберусь.
Сивцев кивнул и вышел из кабинета, бесшумно притворив за собой дверь.
- Садитесь, - предложил Бергин мужчине, указав широким жестом на десяток кресел, расставленных вокруг длинной Т-образной столешницы. Тот благодарно кивнул, с интересом осматриваясь. Лев Наумович заметил, что взгляд посетителя сфокусировался на бутылке джина, которую он забыл убрать со стола. Банкир досадливо поморщился, и достал из бара еще один бокал.
 Благообразная бородка гостя и его шикарный костюм стали для Бергина сюрпризом: он ожидал увидеть нечто более запущенное. Человек, позарившийся на нетленный образ Паниковского, скорее походил на состоятельного бизнесмена, или чиновника, оседлавшего высокое кресло-кормушку.
 В руках гость по-прежнему держал смятую панаму, глядя на которую банкир сломал себе голову: «что это за тряпица - для носового платка вроде бы великовата».
- И сколько вы хотите за такую игрушку? - спросил Лев Наумович, разлив по бокалам джин.
- Как обычно, - уклончиво ответил гость.
- Как обычно за гантель? - усмехнулся Бергин.
- Золотую гантель, - вежливо уточнил измельчавший правопреемник Паниковского. На его лице не отразилось при этом никаких эмоций.
«Нервы в порядке... - завистливо отметил про себя Бергин. - Ладно».
- Девять долларов за грамм вас устроит? - равнодушным тоном опытного игрока назначил цену банкир. Пройдясь вдоль стола, он поставил перед клиентом бокал с напитком.
- Девять долларов? - переспросил мужчина. - Американских?
- Ну а каких еще.
По интонации посетителя Бергину не удалось определить, доволен тот названной цифрой, или нет. Это его раздражало.         
- Простите, вероятно я не совсем в курсе… - замялся клиент, - но почему доллары? Мы же в России?
Финансовый патриотизм продавца гантели удивил Бергина. Вездесущие как тараканы казначейские билеты США, занесенные в Россию ветрами перемен, уже давно не вызывали патриотической аллергии. «Действительно, странный тип» - подумал банкир.
- Боюсь вам тогда мешок понадобится, - заметил он, - Берите долларами - обменять всегда успеете.
 Посетитель задумчиво пожевал губу:
- Ну... вы специалист. Наверно рискну вам довериться.
- Так мы договорились?
Владелец гантели покрутил на месте бокал с джином, к которому так и не притронулся:
- Мне нужно арендовать квартиру, деньги на транспорт, питание, одежду, и так далее, - вздохнул он, словно собирался посвятить Бергина во все подробности своей нелегкой жизни.
«Странный - это мягко сказано, - заключил про себя банкир. - Ну да мне то что за дело?»
- Хорошо, пусть будет десять за грамм, - великодушно подвинулся Бергин.
- Это покроет все мои расходы? - упрямо гнул свою линию торговец гантелями.
- Тридцать тысяч - хорошие деньги, - заверил банкир. - Купите себе и квартиру, и машину, и на пирожные останется, если, конечно, в пределах разумного. Или вы Зимний дворец арендовать собираетесь?
- Нет, нет, меня вполне устроит небольшое помещение. Кроме того, до конца лета я надеюсь управиться.
«Чокнутый, - окончательно убедился Лев Наумович. - Интересно, где он эту гантель взял? Четыре девятки… Увел спортинвентарь у султана Брунея?... Если бы не я - добрая душа, тебя бы с этой гантелькой точно кто-нибудь развел, - банкир встал, и направился к сейфу. - А почему, собственно, не я? - споткнулся на этой мысли Лев Наумович, с трепетной нежностью глядя на уложенные в сейфе тугие пачки купюр. - Сделка не законная. Тем более в мифическую историю о золотой гантели никто и не поверит».
- А вторую купите? - словно почуяв эти предательские поползновения, спросил в спину банкиру посетитель. Оставшись без присмотра, он все же отважился, и поднес к носу бокал, с любопытством принюхиваясь к напитку.
«Вторую?… Ну конечно! - сообразил Лев Наумович. - Это же гантели… Удачная, кстати, идея. Паниковскому стоило взять патент. Достаточно окунуть их в краску, и можно отправлять багажом хоть в Швейцарию, хоть в Акапулько - шесть кило чистого золота, как-никак».
- А что же вы, уважаемый, обе не принесли? Как же я зарядку делать буду? - насмешливо укорил коммивояжера Лев Наумович.
- Извините, как-то не подумал. Ничего, если я завтра занесу?
- Нет, нет, - отмахнулся Бергин. - Завтра меня тут не будет. Запишите лучше мой мобильный.
Он достал из сейфа три зеленоватые пачки, перетянутые бумажными склейками, и вернулся к столу. Бокал посетителя был пуст, а сам он уставился на доллары в руках банкира мутным немигающим взором.

       
За стеклянной дверью плавилась Садовая, однако изнутри защищенного кондиционерами пространства жара выглядела нереально.
- Смотри-ка, как его заносит, - заметил автоматчик Мих, провожая соколиным взором торговца гантелями.
Удовлетворенный клиент в косо нахлобученной мятой панаме так самозабвенно фланировал по улице, что чуть не угодил под колеса проезжавшей маршрутки.
- Наумыч напоил, - усмехнулся второй охранник. - Купил видно гирю у мужика, змий.
- Странно.
- Чего странно? От Наумыча редко кто трезвым уходит.
- Да нет, вообще… Мужик этот… гантель… Панама идиотская.
- И что?
- А то, что не к добру все это, - мрачно заявил автоматчик.
- Да брось ты каркать! - суеверно одернул его товарищ.
Мих расплылся в самодовольной улыбке. К приступам суеверия в людях он относился с презрением. Кроме того, бравый автоматчик был вовсе не прочь накаркать что-нибудь «этакое». Шутка ли - целыми днями таскать на плече автомат и ни разу не попробовать в деле. За суровой внешностью дипломированного охранника скрывалось девяносто шесть килограммов мальчишества.
Тем временем, в офис вошел новый посетитель - белобрысый крепыш лет тридцати, в джинсовом костюме, в кроссовках и в темных очках. Одну руку он держал в кармане, а другой монотонно подбрасывал мячик, размером с теннисный. Судя по радужной полосатой окраске, мячик имел все основания считать себя детской игрушкой, но судьбе было угодно распорядиться иначе. При каждом шлепке о ладонь хозяина мячик издавал какой-то сдавленный звук, как будто слегка покряхтывал в досаде на злую судьбу. Однако до игрушечных проблем дела никому не было.
После визита человека с гирей, визит человека с мячом не казался таким уж подозрительным. Определенно, солнечная активность как-то влияла на поведение граждан.
Крепыш по-свойски кивнул охране и облокотился на стойку, продолжая забавляться со своим полосатым другом.
- Что? - сурово взглянул на него Мих.
- Дело есть…
- Дело?
- Ага, - белобрысый ухмыльнулся, и вдруг, молниеносным движением запустил полосатую игрушку Миху в лицо. Этот бросок Мих пропустил. Мячик ударился о его переносицу, но не отскочил, как следовало ожидать, а тяжело рухнул к ногам автоматчика. Простояв секунду с широко открытыми глазами, Мих повалился на спину, громыхая арсеналом о мраморный пол.
- Такое, вот, гнусное дело, - вздохнул белобрысый.
Второй охранник перевел взгляд с поверженного «броненосца» на метателя полосатых ядер и обнаружил перед носом дуло пистолета.
- Тихо посидишь? - предложил крепыш.
- Посижу, - согласился охранник, с трудом сглотнув застрявший в горле сухой ком.
Мячик неподвижно лежал в ногах у Миха. Никакой озорной прыти в нем не наблюдалось. Секрет игрушки был прост: начинка из свинцовой дроби.
В офис проникли еще четверо налетчиков, на ходу натягивая трикотажные маски. Они действовали молча, но согласованно. Один из них запер входную дверь и, встав к ней спиной, оголил короткий ствол спрятанного под курткой портативного автомата. Двое других забрали оружие у охраны и беспрепятственно просочились вглубь служебных помещений. Еще один - видимо главный, поскольку он жестами направлял каждое действие группы, - двинулся по устланной ковром лестнице, ведущей на второй этаж - в логово администрации…


- Здравствуй, Лева, - сказал вошедший с протяжным кавказским акцентом и стянул маску, взъерошив черные, коротко стриженые волосы.
Лев Наумович, бережно укладывающий в кейс пачки долларов, обернулся и нервно икнул, благоухая можжевельником:
- Ибрагим?… - поднял он бровь. - Мы же… еще… Я не успел.
- В самый раз, - заверил Ибрагим. - Валюту пакуешь? Молодец.
- Это не вам, - испуганно помотал головой Лев Наумович.
- Вот как?
- Там же русскими четыре миллиарда!
- Неплохо, - кивнул Ибрагим.
- Это мои деньги, - нахмурился Лев Наумович.
- Врешь, - хитро прищурившись, пожурил его Ибрагим, - Вашек тебе зачем паспорт липовый делал, а?… Знаю я тебя, лиса! Хочешь соскочить под шумок с этой пайкой, а нас сдать - чтобы никто тебя не искал, да?
- Ты что, Ибрагим! - побледнел Лев Наумович, - Я же честный пацан - ты знаешь! Кого я сдавал?
- Пацан, да еще и честный! - презрительно скривился Ибрагим, - У меня кот был вроде тебя - тоже честный, только мясо со стола таскал, когда я отвернусь… Плохо кончил.
Он направил ствол оконцованного глушителем «Стечкина» Бергину в голову и нежно надавил на спусковой крючок.



- Почему не подшить то? - спросила Милка. Она сидела, закинув ногу на ногу, уютно устроившись в антикварном кресле, которое Навроцкий нашел на свалке и вернул к жизни, обратив колченогое чудище в предмет зависти знатоков.
- Не согласится, - вздохнула Лидия, перелистывая страницу. - Нужно что-то другое… Даже не представляю что.
Окно было открыто, но завешано тяжелыми, едва пропускавшими свет шторами, отчего в комнате царил сумрак, подстать Лидкиному настроению.
- А кто его спрашивает? - рассудила Милка, грациозно взмахнув стремительно тлеющей сигаретой с ментолом. - Во сне. Подсыпать снотворного и...
- Помрет.
- А мы предупредим.
- Все равно помрет… назло.
- Да ну… - Усомнилась Милка, скосив глаза на Навроцкого.
Художник лежал на диване, завернувшись с головой в белую махровую простыню. На его свисающей ноге каким-то чудом держался шлепанец. Шлепанец был маленький, розовый, с пушистым помпоном - Лидкин. В распластанной по дивану биомассе не ощущалось и намека на характер.
- Легко, - заверила Милку Лидия. Она то знала, что за химера дремлет под махровой простыней.
- Да… Раньше можно было хоть в ЛТП сдать, а теперь… - приспустила Милка планку проблемы до нормального бытового уровня. - Уходить то не пробовала?
- Куда?
- Какая разница куда. Ко мне.
- Один раз уехала, к маме. Три дня не звонила.
- И что?
- Вернулась, а у него тут всенародное гулянье. Еле вытолкала этих алкашей, которых он у гастронома насобирал.
Милка манерно закатила глаза и благополучно стряхнула пепел возле пепельницы. Ей проблема казалась почти абстрактной: Не устраивает тебя что-то, так зачем тратить время? Оттенки взаимоотношений полов, в которых отсутствовал простой здравый смысл, Милка искренне не различала.
- А разойтись? - спросила она.
Лидия вздохнула.
- Сейчас все расходятся, - непринужденно щебетала Милка. - У меня ни одной подруги замужней не осталось. Кризис среднего возраста называется...



Хотя Милка смутно представляла себе природу кризиса, положение на семейных фронтах страны действительно было напряженное. На фоне текущей переоценки ценностей, проблема только обострилась. Алкоголь или наркотики часто становились катализатором процесса, но причины обычно лежали глубже. Просто некоторые амбициозные натуры, вопреки предварительным расчетам, не сумели добиться от этой жизни ничего путного. Молодость была растрачена, а мир упорно не желал вращаться в нужную сторону.
Однако, квалифицировать Навроцкого как типичную жертву разгулявшегося кризиса было бы не верно. Пил художник вовсе не в пику финансовым проблемам, или творческой несостоятельности. Он подыскал себе более изощренную причину.
Началось это бедствие с пол года назад, после того, как Навроцкого захватила нелепая идея, подброшенная неким Редькиным - приверженцем беспредметного направления в живописи. Вооружившись бутылкой коньяка, Редькин в тот вечер воевал за чистоту искусства. Возможно он метил даже выше - пытался добиться стерильности.
- Чем меньше хлама у тебя на полотне, тем яснее кто ты сам… Вся эта маскировка нужна бездарям, - утверждал Редькин. - Рафинированная идея - вот в чем прикол. Эссенция реальности. Гармония в чистом виде. Малевич своим квадратом выразился предельно ясно.
- Предельно?… - усомнился Навроцкий. Легендарный «Черный квадрат» великого супрематиста не вызывал у него таких законченных ощущений. Скорее наоборот –ограниченная со всех сторон траурная мгла смущала его своей категоричностью, а иногда казалась и вовсе бессмысленной. Как вообще можно было высмотреть что-то в этой непроглядной черноте, возведенной в квадрат коварным Малевичем?
- А что? - с вызовом откликнулся Редькин, - Думаешь, Казимир всех надул? Ни хрена… Все просто, как дважды два, но попробуй напиши круче! Он выдвинул чистую идею – суть... А все лишнее отбросил. И получился шедевр.
Но не смотря на старания Редькина, Навроцкий тогда так и не постиг всей глубины мрачной сути, выдвинутой Малевичем.
Коллеги сидели в маленьком тесном кафе на улице Марата. Навроцкий иногда заходил сюда выпить кофе, и в тот вечер случайно нарвался на Редькина. Теперь уже было не ускользнуть - Редькин угощал, и считал это залогом своего статуса собеседника. Впрочем, после пары рюмок коньяку оказалось не так уж и сложно его терпеть, и Навроцкий смирился.
- Творить, значит создавать что-то новое, откровенное... даже шокирующее, - продолжал вещать Редькин. - Находить образы в глубинах подсознания… А раскрашивать всякое дерьмо, которое болтается на поверхности - это не искусство.
Я уже не говорю о форме. Кому нужен глазомер, когда вокруг компьютеры? Искусство не выносит расчета, оно требует страсти… Так, что, Петя, главное в нашем деле - либидо. Когда авторской мысли не за что спрятаться, когда только она одна - обнаженная, - остается на полотне, сразу видно чего стоит автор.
Живо представив себе обнаженную мысль Редькина, Навроцкий даже слегка смутился: о Редькине ходили слухи, что он половой извращенец какой-то редкостной формации.
Однако Редькин неплохо продавался, и Навроцкому видимо следовало прислушаться к мнению удачливого коллеги. Но Петру никогда не нравился ни сам Редькин, ни его работы, которые чаще всего напоминали разрезы неизвестных физиологических органов, припорошенные плесенью. Так что, учитывая его ссылки на либидо, Редькина явно возбуждали какие-то инопланетные формы жизни.
- Куда податься старику Рембрандту… ему так удавались складки на портьерах, - усмехнулся Навроцкий.
- Складки на портьерах! Во-во! Удачный пример, - обрадовался Редькин робким трепыханиям оппозиции. - Складки на портьерах… Чтобы любой кретин мог мнить себя экспертом, оценивая складки на портьерах. Какая мерзость…
- Я не имел ввиду…
- Я тебя понял, - бесцеремонно оборвал Навроцкого Редькин. - Только, как ни крути - все это упаковка. Портьеры, и тому подобное. Просто упаковка.
- Упаковка чего?
- Вот именно - чего… Рембрандт сильный художник, - демократично согласился Редькин, - тем более обидно, что ему приходилось возиться с портьерами, хотя… в его положении это было неизбежно. Но мы то обязаны идти дальше! Ремесло - вот что такое твои портьеры…  ремесло, а не искусство. Настоящее искусство всегда шаг в сторону от привычного, от бытовой приземленности.
- По-моему можно взять за основу самую приземленную вещь, и при наличии таланта превратить ее в искусство, - возразил Навроцкий. В принципе он не был противником радикальных течений в живописи, но Редькин ему почему-то все равно не нравился.
- О! Кстати! – снова оживился Редькин, щурясь в пьяной усмешке. - Не желаешь создать талантливый гроб? Как тебе такая идея? Вполне приземленная вещь, между прочим.
- И что смешного?
- Заработать можно…
- Заработать? - насторожился Навроцкий: с деньгами у Петра были натянутые отношения, и он не упускал случая лишний раз их прояснить.
- Ремесло кормит, - невинно пожал плечами Редькин. – Ты ведь вроде занимался деревяшками когда-то?
- Куда ты клонишь?
- Дядя мой в похоронном бюро служит, - охотно продолжил Редькин. - У них недавно заказчик богатый образовался, с амбициями - желает получить нечто особенное. Мужику лет пятьдесят, но что-то там у него доктора нашли… Короче - решил все заранее обставить, по-царски. Жене молодой не доверяет. Каждый сходит с ума по своему, - пожал плечами Редькин, - Но платит щедро… Дядя мне предлагал этим заняться, но у меня по такому поводу вдохновение отсутствует, а тебе с твоими амбициями - и лопату в руки, - осклабился он.
Нельзя сказать, что шельмоватое предложение Редькина нашло живой отклик в душе Навроцкого, однако, в каком-то смысле это был вызов.
- Попробовать можно, - сказал Петр.
Так вышло, что полные здорового консерватизма взгляды Навроцкого толкнули его в пучину абсурда. Взявшись за необычный заказ, он и не предполагал, как глубоко увязнет.
Клиент остался доволен настолько, насколько вообще можно быть довольным в подобной ситуации, и Навроцкий неплохо заработал. Однако сам он понимал, что не сделал того, о чем они поспорили с Редькиным. Гроб получился вычурным и дорогим, но это был просто гроб - поделка, не имеющая с искусством ничего общего.
Художник договорился с дядей Редькина, и взял еще один заказ. Теперь он собирался выложиться всерьез: создать нечто простое, функциональное, и в то же время эстетически безупречное. Навроцкий понимал, что тут скорее потребуются какие-то пластические решения, а не помпезное украшательство, которым он так угодил своему первому клиенту.
 На этот раз его усилия не пропали даром. Произведение еще не было закончено, когда один из посетителей конторы, случайно забредший в мастерскую, оценил проделанную работу.
- Это чей? - услышал Навроцкий тихий хрипловатый голос у себя за спиной.
Обернувшись, художник встретился взглядом с коренастым, коротко стриженым субъектом средних лет.
- Мой… - скромно потупился художник.
- Твой? - поднял бровь субъект.
- Я автор, - поправился Навроцкий.
Субъект удовлетворенно кивнул:
- Сколько стоит?
- Это на заказ.
- Плачу вдвое, - отрезал посетитель.
Парень оказался из лихих новых русских. Он подыскивал гроб для погибшего приятеля.
Навроцкому предложили постоянную работу. Недостатка в зажиточных клиентах не было - на улицах свирепствовал юный рынок. Войны за передел социалистической собственности собирали щедрый урожай молодых преуспевающих покойников. Но Навроцкий уже не думал о деньгах. Художник самозабвенно творил, добиваясь совершенства в своем печальном жанре. Чувственность формы - древнейшее оружие творца, варварски изъеденное дотошным психоанализом Фрейда, он применил в неведомой современному искусству ипостаси. И Навроцкому удалось вдохнуть жизнь в суровые обиталища смерти. Это парадоксальное, почти болезненное явление, оставшееся незамеченным критиками, привлекло и глубоко тронуло непредвзятые умы потребителей. Дорогие породы дерева, мрамор, бронза - все было к его услугам. Боевые соратники нуворишей, ежедневно балансирующие на грани жизни и смерти, не скупились на расходы, провожая товарищей в последний путь.
Гробы Навроцкого пользовались заслуженным спросом, но сам он все тяжелее переносил расставание с ними. Художник прекрасно сознавал нелепость подобных переживаний, но ничего с собой поделать не мог. Он тайком посещал похороны и, стоя в отдалении, наблюдал, как очередное его детище, рожденное в творческих муках, засыпают землей. И кто теперь оценит искусство мастера?…
Некогда египетские фараоны подняли планку посмертной памяти на  недосягаемую высоту. С тех пор никому не удалось их переплюнуть. Видно оттого публика перестала интересоваться достижениями в этой области. Археологи раскапывали курганы, вскрывали гробницы, вытаскивали на свет ветхие саркофаги, и водружали их в музеях. Саркофагами восхищались, перед ними благоговели, их продавали и крали - словно прах смерти уже не был чем-то святым и благополучно осыпался, обнажив чистое искусство… А человечество продолжало зарывать в землю все новые и новые гробы, созданные, когда неумелой, а когда и гениальной рукой...
Навроцкий понимал, что добился чего-то, возможно впервые в жизни, но на таком поприще, где не было ни малейшей возможности заявить о себе, как о художнике. Даже излить душу было некому: его взаимоотношения с искусством понимания не находили. На Навроцкого навалилась депрессия. Что характерно, к врачам он обращаться не стал, пытаясь обуздать болезнь народными средствами, и вскоре запил всерьез.
Как-то раз, ранним утром, кладбищенский сторож застал синего, опухшего от водки художника за раскопками свежей могилы. (Редькин, с его обнаженными «натюрмортами», на таком фоне выглядел просто агнцем). Скандал с трудом удалось замять. Друзья Навроцкого стали поговаривать между собой, что у Пети едет крыша. Правда, нашелся среди них и один склонный к философии субъект, справедливо заметивший, что если присмотреться, так можно сказать про каждого. А про кого нельзя - про того и сказать нечего.
Такую вот самобытную нишу отыскал для себя художник в рамках кризиса. Нелепость этой ситуации тревожила Лидию, но все же больше ее пугали запои Навроцкого, которые теперь почти не прерывались.


- Ну, вот что, моя дорогая! - заявила Милка, пытаясь развеять охватившее подругу уныние. - Надо действовать решительно. Если получится его «завязать» - переедешь ко мне. Устроим ему шоковую терапию на трезвую голову.
- Хорошо, - вяло откликнулась Лидия.
- Нашла что-нибудь?
- Нет… Подшивают, кодируют, но это же все добровольно.
- Кодироваться он тоже не хочет?
Лидия покачала головой, перелистывая очередную страницу:
- Медицина закончились. Остались колдуны и маги. – сказала она.
- А экстрасенсы какие-нибудь есть? – уточнила Милка, и снова грациозно стряхнула пепел рядом с пепельницей: на скатерти уже образовался небольшой пепельный холмик.
- Экстрасенсы есть, но я им не верю.
- А я тут познакомилась с одним… экстрасенсом.
- Это он тебе сказал? - усмехнулась Лидия.
- Нет, у него татуировка была на заднице, - надулась Милка.
- Да ладно, не обижайся. Экстрасенс, так экстрасенс…
- Интересный мужчина, между прочим.
- Вот, вот… и я об этом. До чего ж ты, Милка, романтическая девица.
- Это я романтическая? На себя посмотри… Вцепилась в этого алкаша! И что ты в нем нашла? И это с твоими то ногами… Такие еще попробуй отрасти, - искренне посетовала Милка, и брезгливо посмотрела на художника, беспечно сопящего в подушку.
- Он хороший, - неуверенно вступилась за милого Лидия, укоризненно глядя на розовый шлепанец.
- Просто ангел, - подтвердила Милка.
- Мне ангел не нужен. И, потом... он умный... талантливый.
- Что ж он, такой умный, свой талант в землю зарывает? - не удержалась от колкости Милка.
- Это временно, - нахмурилась Лидия.
- Да ладно, не расстраивайся, - виновато вздохнула Милка, сообразив, что ее занесло, - Подумаешь… Ничего ужасного тут нет, наоборот - очень даже полезное дело. В конце концов - все там будем.
- Ты не понимаешь… Это просто блажь, - принялась вдруг оправдываться Лидия, убеждая скорее себя, чем Милку: Уж больно ее саму коробило аномальное увлечение Навроцкого, - Бросит пить - и гробы свои бросит, - вывела она соблазнительную формулу.
- Дай-ка газету, - попросила Милка.
Лидия протянула ей растрепанный «Шанс»:
- Нет там ничего. Такие случаи у них не предусмотрены.
- Случай обыкновенный, - заверила подругу Милка, - нужно только грамотно подойти.
- Ну вот! - воскликнула она через минуту, пробежав страницу глазами. - Слушай: «Убежденные алкоголики приглашаются к сотрудничеству». Он у тебя убежденный?
- Убежденный? - рассеянно переспросила Лидия. - Погоди… Что это значит - приглашаются к сотрудничеству? Шутка, что ли?
- Это же как раз твой случай! - заявила Милка. - В наше время так шутить никто не станет - объявление денег стоит.… И телефон есть. Можно позвонить и все выяснить.
- Ну, и зачем я буду звонить? На что мне это «сотрудничество»? У него таких сотрудников пол города.
- Погоди, - успокаивающе подняла ладошку Милка. - Сама подумай: зачем им нужны алкоголики, да еще убежденные?
- Не знаю… Может, какую-нибудь водку новую испытывать? Добровольцев ищут.
- Бред! Кому это надо? И почему именно убежденные алкоголики?
- Я не знаю.
- А я, вот, думаю – какой-нибудь новый метод лечения разработали. И испытывают на самых безнадежных алкоголиках - на убежденных. Чтобы с гарантией.
- Так разве бывает? – усомнилась Лидия.
- А почему нет? Может это именно то, что нам нужно. Давай, звони.
Лидия взяла у Милки газету и набрала номер.
- Фирма «Максима», - прочитала она вслух. - Максим Максимович…
- Максималисты, - усмехнулась Милка.
На другом конце ответили:
- Алло, - произнес чопорный женский голос.
- Добрый день, - поздоровалась Лидия. - Я по объявлению. Это Максима?
- Это Марина Викторовна, - недовольно фыркнул голос.
- Извините… Я бы хотела поговорить с Максимом Максимовичем, по поводу объявления…
- Щас! - недобро пообещала Марина Викторовна и с грохотом бросила трубку на что-то твердое, так что у Лидии зазвенело в ухе.
- Странная какая то… фирма, - приглушенно сказала Лидия Милке. - По-моему, это вообще квартира.
- Алло! Максим Максимович слушает, - ожила трубка через минуту.
- Я по объявлению, - снова начала Лидия. – Здравствуйте...
- Здравствуйте, - доброжелательно откликнулся Максим Максимович. - Очень рад!
- Вы алкоголиков приглашали?
- Приглашал, - подтвердил Максим Максимович. - Вы алкоголик?
- Не я. Муж мой алкоголик.
- Очень хорошо! - оживился Максим Максимович.
- Я так не думаю... - вежливо возразила Лидия. – Если я правильно понимаю, вы можете его вылечить?
- Кого вылечить?
- Мужа…
- Ваш муж болен?
- Пьет он.
- Да, да, я понял! Очень хорошо! - с прежним энтузиазмом подтвердил Максим Максимович. - Такие мне и нужны.
- Вообще, он мне и самой нужен, - заметила Лидия. - Так вы можете помочь?… У вас какая- то экспериментальная программа?… Я на все согласна, лишь бы результат был.
- Пусть ваш муж зайдет ко мне.
- Он не пойдет, - вздохнула Лидия. – Сам он бросать не собирается. Можете вы что-то сделать в такой ситуации?
- Вы хотите, чтобы ваш муж бросил пить? - озабоченно уточнил Максим Максимович.
- Конечно! – раздраженно ответила Лидия, теряя терпение.
Максим Максимович надолго замолчал.
- Эй! -  окликнула его Лидия.
- Да, да! - отозвался он. - Я вас понял. Я согласен…
- Согласны?
- Да. Пить он бросит. Я это устрою. Но в обмен мне потребуется от вас одна... интимная услуга.
- Что?!... – опешила Лидия. – Какая еще услуга? Вы что себе позволяете?!
- Вы меня не так поняли, - поспешил успокоить ее Максим Максимович. - Ничего личного… Мне только нужна сперма вашего мужа.
- Час от часу не легче, - растерянно выдохнула Лидия. – Зачем это?
- Это непременное условие... – не стал вдаваться в технологические подробности Максим Максимович.
- И много вам нужно?
- Не меньше двух миллилитров.
- Даже не знаю… А гарантия есть?
- Гарантия есть, - заверил ее вымогатель спермы. – Пожизненная.
- Ого! - обрадовалась Лидия. - Ладно, я вам перезвоню.
Она повесила трубку и посмотрела на Милку очумелым взглядом.
- Ну как? - сгорая от любопытства, спросила Милка. - Что там за услугу от тебя хотят?
- Ерунда, - отмахнулась Лидия. - Сперма ему нужна... Петькина.
Дамы одновременно посмотрели на потенциального донора.
- Это невозможно, - с сомнением покачала головой Лидия, - он четверо суток куролесил - теперь проспит до завтрашнего утра. И потом, - поморщилась она, - от него же перегаром за версту разит... Как мне эту сперму то добыть?
- Есть одна мысль… - ухмыльнулась Милка.


Справедливости ради следует отметить тот факт, что независимо от общественных шатаний, некоторые морально здоровые личности продолжали выпивать и просто так - по зову души, руководствуясь скорее чувством полноты жизни и старой доброй привычкой, нежели потерянностью и упадком духа. Они вовсе не считали себя обделенными судьбой, хоть и не сыпалась на них манна небесная…
Вернувшийся с ночной смены таксист Сева Люмберг сидел на подоконнике раскрытого настежь кухонного окна и с наслаждением курил. Сева только что залил в нервную систему организма двести граммов охлажденной «Столичной», закусил селедочкой с луком и погрузился в состояние нирваны.
- Жара будет, - лениво сообщил таксист, разглядывая голубое как халат хирурга, и такое же стерильное небо. Он от души затянулся и выпустил в атмосферу струю едкого папиросного дыма. Несомая легким сквознячком, струя, извиваясь как гадюка, медленно поползла в сторону плиты. Колдующий над кастрюлей пенсионер Сенюшкин, - большой поклонник овсянки и здорового образа жизни, - покосился на никотиновую змею с гадливой опаской.
- Шел бы ты лучше спать! - проворчал он. - Всю кухню провонял.
- Ну ты даешь, дед! - оскорбился предательски вырванный из нирваны Сева. - Вся квартира тут курит - и ничего, а я ему кухню провонял! Да я вообще, можно сказать, во дворе курю!
Подкрепив свои слова выразительным жестом, Сева описал рукой широкую дугу и, утратив равновесие, в самом деле чуть было не выпал во двор. Замкнутое со всех сторон каменное пространство за окном кухни принадлежало к широко распространенному в Петербурге формату дворов-колодцев. Кроме растрескавшегося асфальта и мусорного бака на дне колодца ничего не было, даже чахлого газона или клумбы.
- Эй, эй! Аккуратнее! - перепугался за Севу Сенюшкин - Пятый этаж все-таки.
- Да брось ты переживать, Степаныч, - невозмутимо отмахнулся Люмберг, восстановив утерянный баланс, - никто в такую рань под окнами торчать не станет.
Сенюшкин укоризненно  покачал головой и принялся сосредоточенно помешивать овсянку.
- Поглядел бы ты на себя в зеркало, - бубнил старик, не желая успокаиваться, - бледный канцерагент…
Попробовав кашу и удовлетворенно причмокивая, Сенюшкин бросил взгляд в сторону окна и обмер: на подоконнике никого не было.
- Господи! - испуганно прошептал он.
В этот самый момент, придерживая рукой полу маломерного ситцевого халатика, с трудом запахнутого вокруг могучего матрешечьего торса, на кухню вплыла заспанная и хмурая Зинаида Павловна Выщенко - дама неопределенного возраста и цвета волос. Выщенко работала в ЖЭКе и, как издревле повелось в среде славного чиновничьего корпуса, была насквозь пропитана презрением к простым смертным. Она занимала вместе с фиктивным мужем две лучшие комнаты в квартире, не позволяла никому из соседей заводить собак, и отвечала на приветствия только если находилась в исключительно хорошем расположении духа.
- Что вы тут разбубнились с утра пораньше? Бу-бу-бу, бу-бу-бу! - с ходу предъявила Зина Сенюшкину раздраженным тоном. - В выходной день поспать не даете!… С кем это ты? - озадаченно огляделась она. - Сам с собой, что ли, маразматик долбанный?
Пенсионер стоял с поднесенной ко рту ложкой неподвижно, как истукан, и выпучив глаза смотрел в окно.
- Что такое? - понизила тон заинтригованная Зина, - Кашей подавился?
- Люмберг выпал, - прошептал севшим от ужаса голосом Сенюшкин и медленно опустил ложку.
- Что выпало? - не расслышала Зинаида Пална и, подойдя к окну, заглянула вниз.
- Нету там ничего, - разочарованно сообщила она, - сперли видно уже.
- Должно быть пятно на асфальте… - пробормотал Сенюшкин, мысленно представляя себе уползающего из лужи собственной крови Севу - с волочащимися, переломанными ногами и закушенной намертво папиросой в зубах.
- Есть пятно, - подтвердила Зина. - Нассал кто-то…
Квартира, между тем, начинала оживать. Подстегиваемые неумолимым давлением обменных процессов, к местам общественного пользования потянулись заспанные жильцы. То и дело хлопала дверь уборной, и слышались истеричные всхлипывания сливного бачка.
Зина решительно сняла с огня подгоревшую овсянку Сенюшкина, и поставила на ее место свой эмалированный чайник со свистком.
- Готова твоя каша! - заявила она.
Сенюшкин хотел, было, что-то ответить, но не смог. Спасаясь от внезапно настигшей его слабости в коленках, он бессильно опустился на табуретку.
«Неужели померещилось? - засомневался старик. - Галлюцинации? Ведь столько сил отдано здоровью, неужели все зря?!»
Пенсионер не решался подойти к окну - рассеять свои подозрения. Очень не хотелось признаваться самому себе в старческом маразме.
Тревожные мысли Сенюшкина прервали странные звуки, донесшиеся из узенького коридорчика-аппендикса, соединяющего кухню и основной коридор - становой хребет коммуналки. Сначала это были неуверенные шаркающие шаги и шуршание, как будто кто-то тяжелораненый пробирался к местам общественного ползования, припадая телом к облупившейся стене коридорчика, а потом даже раздался слабый стон.
- «Жив! - внезапно осенила Сенюшкина радостная мысль. - Разбился, но не насмерть! Слава тебе, Господи!»
Однако, возникшая на пороге кухни фигура мгновенно рассеяла призрачные надежды старика. Это был вовсе не воскресший таксист Сева Люмберг, а скорее наоборот - погибающий художник Петр Навроцкий, в состоянии тяжелейшего абстинентного синдрома.
Обмотанный белой махровой простыней, словно античной тогой, художник одной рукой опирался о стену, а другую опасливо выставил вперед, как человек внезапно оказавшийся в темноте. Глаза Навроцкого, обведенные темными кругами, как у китайской панды, были плотно закрыты, будто он с минуты на минуту ожидал вспышки ядерного взрыва. На его бледном, заросшем трехдневной щетиной лице, застыла гримаса глубокого страдания.
- Петр Николаевич, у вас тапочек потерялся! - услужливо сообщила Зинаида Павловна, для которой Навроцкий - единственный жилец коммуналки, имеющий отношение к сфере изящных искусств, - каким-то боком олицетворял сливки общества. Кроме того, мужчина он был видный, относительно молодой и неженатый. (Сожительницу Навроцкого Лидию Зина в расчет не брала, так как признавала только законно оформленные отношения, не смотря на то, что сама состояла в браке фиктивно).
Петр Николаевич действительно прибыл на кухню в одном шлепанце - маленьком, розовом и украшенном пушистым помпоном.
- Потерялся? - переспросил Навроцкий хриплым голосом. - Ни черта не вижу, - горестно посетовал он.
- У вас глаза закрыты, - снова подсказала Зина.
- Закрыты, - подтвердил Навроцкий, неуверенно опустив выставленную руку. - Вы мне вот что скажите, Зинаида Пална… Не появлялся ли Люмберг? Он, вроде бы, в ночь работал?… Очень он мне нужен.
Сенюшкин напрягся, моментально вспомнив о постигшей таксиста участи, и подозрительно покосился на Зину, ожидая - какая будет у нее реакция.
- Люмберга не видела. Мне его караулить ни к чему, - презрительно отмахнулась Зинаида Пална: трудно было уловить кого она в данном случае больше презирала - то ли таксистов, то ли евреев, то ли тех и других в одном лице.
- Может, и пришел уже… Вы вон - у Степаныча спросите, он раньше всех в доме задирается.
- Нету больше Люмберга! Царствие ему небесное… - трагическим тоном выпалил Сенюшкин. - Разбился Сева.
- Разбился? О, Господи! - в ужасе всплеснула руками Зинаида. - В аварию попал?!
- Из окна выпал, - упрямо сдвинув брови, пояснил пенсионер.
Зина нахмурилась:
- Из этого окна? - спросила она тоном, не предвещающим ничего хорошего.
Сенюшкин мрачно кивнул.
Навроцкий от удивления открыл, было, глаза, но тут же со стоном снова зажмурился. Зина, однако, успела разглядеть мелькнувшую в этих глазах алую вспышку взорванных капиляров.
«Бедный… - участливо подумала она. - Пивка бы ему сейчас»…
Зинаида Пална не была склонна к сентиментам, и попади Навроцкий к ней в руки, как ей иногда грезилось - и дурь, и хмель бы из него повыбила. Но грех было не пожалеть мужика, пропадающего в неумелых руках.
- Не могу видеть свет… - сокрушенно пожаловался художник. - Так что там с Севой?
- Ты чего несешь, Степаныч?! - грозно спросила Выщенко. - Я ж тебе сказала - нет там ничего!… Это что - юмор?
- Пятно есть? - теряя решимость, отважился возразить старик.
- Пятно, говоришь?… От тебя, маразматик, сейчас и пятна не останется!
- Тише! Прошу вас, Зинаида Пална, - взмолился Навроцкий. - Не кричите так, пожалуйста… У меня голова лопнет.
- Извините, ради бога, Петр Николаевич! - сбавила обороты Зина. - Похоже, старый дурень сбрендил.
Сенюшкин этот злобный выпад проигнорировал и обратился к Навроцкому:
- Хочешь я тебе таблетку дам, Петя? - предложил он сочувственно. - Анальгину?
- Анальгин тут не поможет, - авторитетно заявила Выщенко. - От этой головной боли только одно лекарство есть.
- Гильотина? - бородато пошутил полуживой художник.
- Пойду, у Косыгина спрошу. Должна быть у него какая-нибудь заначка, - обнадежила его Зина и удалилась, старательно виляя невыразительными ягодицами.
Косыгин, фиктивный муж Зинаиды Палны, работал грузчиком в винном магазине и почти всю зарплату получал натуральным продуктом. Кормила Косыгина Зинаида. Зачем она это делала - никто не знал, так же как для всех оставалось загадкой, зачем она вообще женила на себе беспутного Косыгина.
- У Косыгина точно есть, - подтвердил Сенюшкин, проводив взглядом охваченную бортовой качкой увесистую корму Зинаиды Палны, - у Косыгина режим…
- Режим? - недоуменно откликнулся Навроцкий.
- Пьет он по режиму, - пояснил старик. - Бутылка  утром - бутылка вечером.
- Понятно…
- Петр Николаевич, а у вас галлюцинации бывают? - поинтересовался Сенюшкин.
- Галлюцинации? Не помню… А ты случайно не галлюцинация, Степаныч? - подозрительно уточнил художник, подчиняясь тревожному всплеску похмельной пульсации нейронов.
- Я то вряд ли, - заверил его Сенюшкин. - А вот Люмберг - очень даже может быть… А то, с чего бы ему вдруг в окно кидаться, а?
- Не с чего, пожалуй, - согласился художник.
- Вот, вот, - закивал головой Сенюшкин. - Мистика какая то получается в нашей квартире.
Уверенные, командорские шаги Зинаиды Палны прервали этот паронормальный диспут:
- Вот и лекарство! - торжественно объявила Зина, появившись на кухне с початой бутылкой «Русской» в руке. - Косыгин как узнал, что для вас, Петр Николаевич - сразу к холодильнику кинулся: «Для хорошего человека, сказал, и пол литра не жалко».
- Я польщен, - галантно выразился Навроцкий, сразив Зинаиду наповал. - А уж вы, Зиночка Пална - просто мой добрый ангел! - льстиво добавил он.
Зина, неожиданно для самой себя зарделась, и в смущении отвернулась к висячему шкафчику, имитируя глубинные поиски стакана.
- Скажете тоже, Петр Николаевич! - фыркнула она. - Мы же соседи - должны друг друга выручать.
«Не даром говорят - доброе слово и кошке приятно», - подивился про себя Сенюшкин.
- Эй, Степаныч! - окликнула его Зина. - Может и тебе налить? Чего такой смурной, обиделся что ли?
Старик, растерявшись от неожиданного внимания заносчивой соседки, встрепенулся, что-то нечленораздельно промычал, а потом виновато напомнил, что уже лет пять, как не пьет.
- Ну, как знаешь, - не стала уговаривать его Зина и, наполнив стакан на две трети, обернулась к Навроцкому:
- Вот, возьмите, Петр Николаевич, - проворковала она. - Сейчас помидорчик консервированный достану.
Художник нащупал стакан дрожащей рукой и затаил дыхание, концентрируясь перед решительным глотком, как спортсмен на старте. «Болельщики» застыли в ожидании: Зинаида - с нацепленным на вилку, истекающим кровавым рассолом помидором, и Сенюшкин - нервно трепеща волосатыми ноздрями от острого запаха водки - почти забытого, но все еще волнующего кровь.
Однако, «рывка» так и не последовало: с минуту продержав стакан у рта, художник вдруг скривился и беспомощно опустил руку.
- Не могу! - сказал он растерянно.
- Надо, - сочувственно вздохнула Зина. - Ты ее не нюхай. Выдохни и пей.
Навроцкий покачал головой:
- Не пойдет.
- Соберись, Петя! - поддержал Зинаиду Сенюшкин. - Такое бывает, сам помню…
- Не могу! - беспомощно повторил художник.
Зинаида разочарованно посмотрела на обескровленный помидор и сунула его обратно в банку.
- Может, тогда таблетку? - спросил Сенюшкин.
Навроцкий осторожно приоткрыл рубиновый глаз и вздохнул:
- Давай, Степаныч.
В этот момент, цокая каблучками босоножек и застегивая на ходу пуговицы оранжевой блузки, в кухню, словно порыв ветра, влетела спешащая на пляж в Озерки юная красавица Маринка.
- Здрасьте! - детским голоском пролепетала она, одновременно успев зажечь конфорку и поставить на нее кофейник.
- Маринка! Опять в уборной курила! - грозно грассируя вслед юному созданию, появилась на пороге ее родительница, Ирина Викторовна Меньшова.
- Это не я, ма! - усердно зажевывая запах мятной жевательной резинкой, с деланной обидой, возразила Маринка.
- Кроме тебя некому! Все курильщики спят еще… Доброе утро! - скроив улыбочку, кивнула соседям Ирина Викторовна. - Смотри, Маринка! Отцу пожалуюсь - он тебе денег больше не даст!
- Ну, ма!
- Вот, ведь, подросли детишки! - привычно посетовала Ирина Викторовна. - Ой, Петр Николаевич, что это с вами?! - испуганно отшатнулась она, встретив прищуренный алый взгляд Навроцкого. - Вы прямо как вампир! А бледный какой!…
- Болеет человек, что тут странного? - ревниво вмешалась Выщенко. - С каждым может случиться.
- Да уж, конечно, ничего странного, - язвительно согласилась Ирина Викторовна, заметив стакан в руке художника. - И заболевание знакомое: мой тоже, как зарплату получит - так болеет… Ну, квартирка, вы даете! Это в такую то рань - водку жрать!
- Ма! - встряла в разговор, Маринка, с любопытством наблюдавшая за сценой, - Так, ведь, тетя Лида вчера говорила, что Петра Николаевича подшила.
- Ой, а ведь и правда! - испуганно всплеснула руками Ирина Викторовна. - Как же вы пьете-то, Петя?! Разве это не опасно?
- Подшила?! - переспросил Навроцкий, от удивления раскрыв оба своих сиамских глаза. - Как это?… Я же весь день проспал… Потом выпил немного и…
- Так вы, что, даже не в курсе?
- Конечно нет, - растерянно откликнулся художник. - У меня и в мыслях не было… подшиваться.
- Ну - это ваши дела, - попыталась нейтрализоваться Меньшов старшая.
- Но как? Я не понимаю!
- Обыкновенно, - пожала плечами Ирина Викторовна. - Нашла какого то колдуна - их сейчас развелось как собак нерезаных.
- Так она что, гадость какую-то подсыпала, пока я спал?
- А я почем знаю? Ты у нее и спроси, - нетерпеливо отмахнулась Ирина Викторовна, снимая с плиты вскипевший кофейник.
- Пошли, Мариша, готов наш кофе, - скомандовала она, и семья Меньшовых покинула собрание.
- То-то я смотрю: водка словно к стакану приросла, пробормотал Навроцкий. - Это надо же такое удумать! Как я теперь жить то буду?
- Так нести анальгин, Петя? - тихо спросил Сенюшкин, завороженный необычностью происходящих в квартире событий.
- Неси, Степаныч, - обреченно вздохнул художник.


Шутка вышла скверная: девяностокилограммовый Люмберг висел между пятым и четвертым этажами во дворе колодце, судорожно обнимая ржавую водосточную трубу.
Кто бы мог подумать, что стакан водки способен настолько заглушить в человеке рассудок! - искренне удивлялся совершенно протрезвевший Сева. - Это даже ребячеством не назовешь, а ведь он далеко уже не мальчик!
Осуществить свой первоначальный замысел - разыграть нудного старикашку, и вернуться обратно в кухню - Люмберг уже не мог: оцинкованная труба оказалась скользкой, и он сразу же съехал метра на полтора вниз. Сева просто не рассчитал своих сил. Если бы он позволил себе такую выходку хотя бы лет пять назад - все было бы в порядке, но двадцать килограммов явно лишнего веса, накопленных в последние годы запасливым Севиным организмом, тащили его вниз как свинью на закланье.
Звать на помощь?… Кого? Старик Сенюшкин в спасатели явно не годится, а вся остальная квартира еще спит. Пока проснутся, пока сообразят что к чему - понадобятся уже не спасатели, а отскребатели от асфальта…
Чувствуя, как с каждой секундой слабеют руки, Сева лихорадочно размышлял: Сползать вниз по трубе?… Опасно. Уж больно она хлипкая - может оторваться в любой момент.… А если попытать счастья этажом ниже?
Сева посмотрел на окно четвертого этажа: рама была открыта.
Руки начали неметь - больше времени на размышления не осталось. Ослабив хватку, Сева сполз чуть ниже, на уровень окна. Он перехватился рукой за косяк рамы, встал ногой на карниз и рывком бросил тело вбок и вперед. Подчиняясь центробежной силе, Сева сделал пол оборота вокруг косяка, и грохнулся коленями на подоконник. «Хреновый из меня Бэтман»… - сморщился он от боли и, что бы не испытывать больше судьбу, просто нырнул в помещение.
Сева долго лежал на полу. Сердце в груди лихорадочно билось. Однако, потирая полученные в процессе самосохранения ушибы, Люмберг только блаженно улыбался, сознавая, что все могло кончиться гораздо хуже.
- Нету там ничего! Сперли видно уже, - отчетливо различил он голос Зинаиды, донесшийся с родного этажа.
«Что это у нее сперли»? - с любопытством прислушался Сева.
- Есть пятно! Нассал кто-то, - зычно добавила Зина.
«Что там происходит? - удивился таксист. - И что, интересно, Сенюшкин?… - вспомнил вдруг он, сообразив, что тревоги по поводу «человека за бортом» на коммунальном крейсере никто не объявил. - Неужто старый хрен так ничего и не понял? А если бы я в самом деле выпал?! Вот и разыгрывай придурков!»
Окончательно придя в себя, Люмберг огляделся по сторонам: Кухня тут выглядела шикарно - не чета замызганному коммунальному вертепу наверху. Выложенный плитами шлифованного черного мрамора пол был прохладным и гладким, как дно бассейна. Белоснежный монолит кухонного гарнитура отражался в нем словно айсберг, плывущий по сумрачной глади моря. Рядом «дрейфовало» несколько обитых кожей белых кресел и массивный стол.
«Красота»… - залюбовался Сева, невольно сравнивая этот «арктический» интерьер с нагромождением разномастных обшарпанных столов этажом выше, покрытых выцветшей клеенкой и густо помеченных маковыми россыпями ночных тараканьих гульбищ.
«Состоятельный народ тут обитает»… - сообразил Сева, прикинув, сколько может стоить такая кухня, под завязку нашпигованная импортной техникой. Смутно вспомнилась ему и тяжелая стальная дверь, расположенная на четвертом этаже подъезда - аккурат под неказистой дверью коммуналки… а так же надменные лица пресловутой кавказской национальности, которые иногда встречались ему на лестнице, по пути к этой самой бронированной двери.
Сева озабоченно нахмурился, вообразив себе, к каким последствиям может привести его вторжение на приватную соседскую территорию: «Если подумают, что вор - могут, ведь, и голову отрезать, с них станется! Хорошо бы никого не разбудить».
Поднявшись на ноги, слегка дрожащие после пережитого стресса, Сева сориентировался на местности и, бесшумно ступая в мягких домашних тапочках, двинулся из кухни к выходу. Планировка квартиры разительно отличалась от стандартной купейной планировки, исторически сложившейся этажом выше: Вместо привычного узкого коридора блудный таксист оказался в большом сумрачном холле, куда выходило сразу несколько дверей. Посреди холла стоял огромный бильярдный стол. Низко подвешенный над столом, сверкающий никелем причудливый светильник была выключен, и свет проникал сюда только через открытую дверь кухни.
Придерживаясь стратегического направления, Сева обогнул бильярд и оказался перед выбором: две двери располагались в торцевой стенке холла, и которая из них ведет к выходу определить было невозможно. Он осторожно приоткрыл одну из них. Спертый воздух, пропитанный ароматами табачного дыма, духов и еще чего-то неприятно кислого, пахнул Севе в лицо. Плотные шторы, закрывавшие окна, не давали свету пробиться внутрь, поэтому в комнате было еще темнее, чем в холле. Мебели тут почти не было, но огромная кровать, стоявшая посередине помещения, могла бы послужить лежбищем для стада тюленей.
На кровати Сева рассмотрел белеющие во мраке голые тела и еще что-то темное, большое и мохнатое.
«Собака?… - подумал он, заметив тусклый отблеск металлического ошейника, мерцающий в такт равномерному дыханию мохнатого существа. - Больно здоровая… Или медведь? А может…»
Ни голые тела, ни таинственный зверь никак не реагировали на гостя - вероятно, крепко спали. А сам гость неподвижно застыл в дверях, охваченный почти мистическим ужасом: «Вот они - детские сказочки про оборотней, неожиданно обернувшиеся явью!»
Привыкнув к темноте Сева, наконец, разглядел монстра… «Тьфу, черт»! - чуть было не выругался он вслух: Из смутно различимого звероподобного пятна мохнатое чудовище постепенно преобразилось в звероподобное, но все же человеческое тело - смуглое и густо поросшее волосом. Здоровенный волосатый мужик лежал на спине посередине кровати, обнимая во сне двух пышногрудых девиц. На его шее поблескивала толстая - шириной в палец - золотая цепь, которую Сева и принял за ошейник.
Волосатый монстр вдруг зашевелился, и издал сонный хрип. Сева опомнился, и как можно тише прикрыл дверь. Простояв в тревожном ожидании несколько секунд, и не услышав больше никаких звуков, он облегченно перевел дыхание.
«Справа у нас, выходит, гарем… - заключил про себя таксист. - А что у нас, интересно, слева»? Он слегка приоткрыл другую дверь и зажмурился: Пронизанная солнцем анфилада из нескольких комнат, объединенных лепными арками, несомненно вела к выходу из квартиры. Сквозь анфиладу до самой прихожей тянулась ковровая дорожка пурпурного цвета, источающая легкий синтетический аромат. Сева не раздумывая двинулся вперед по этой манящей дорожке.
Вокруг громоздилась антикварная мебель. «Наворовали барахла»… - ворчал про себя осмелевший таксист, презрительно разглядывая резные комоды и этажерки.
Следующая комната выглядела живее: стенка с баром и телевизором, пухлый диван, кресла, а между ними низкий столик, заваленный хламом. Какой-то блик привлек Севин взгляд. Таксист застыл на месте: предметы, сложенные на столике, которые прежде заслоняла от него черная спортивная сумка, теперь оказались на виду. И это были такие предметы, мимо которых довольно трудно пройти, если ты, конечно, не лунатик… Это были доллары… пачки долларов… стопки долларов - аккуратные, ровные, отливающие свинцовой зеленью стопки. Сверху, прижимая пачки, лежала маленькая золотая гантель, сияющая озорным притягательным блеском. Стоявшая тут же электрическая машинка для счета купюр, игриво подчеркивала реалистичность золотовалютной экспозиции.
«Вот это да! - подумал Сева, оглядевшись по сторонам, однако в квартире было по-прежнему тихо. - Они, что, рехнулись, такие деньги навиду держать? - укоризненно покачал головой практичный таксист, - Это же провокация»…
Сева снова тревожно прострелил анфиладу взглядом и вернулся к изучению экспозиции.
«Может, фальшивые?» - усомнился вдруг он, и с одной лишь праведной целью разоблачить искусительный обман, шагнул к столу.
Таксист осторожно пощупал поверхность одной из банкнот - бумага была шершавая там, где положено… А гантелька оказалась на удивление тяжелой, и приятно холодила пальцы… Его дальнейшее поведение вряд ли можно было назвать контролируемым.
«Что я делаю? - отстраненно думал Сева, методично складывая пачки долларов в пустую спортивную сумку. - Порядок тут, что ли, навожу?… Интересно, сколько же здесь?»
Таксист закончил укладку зеленых кирпичиков в сумку, опустил туда же гантель, и педантично застегнул молнию.
«Все! Прибрался…  и хватит, - наконец взял он себя в руки и, оставив в покое чужую собственность, благонамеренно поспешил прочь.
Таксист шел к выходу, словно сквозь пургу, изо всех сил борясь с искушением и не замечая ничего вокруг. Пурпурная дорожка вела его, как нить Ариадны. Наконец он оказался перед заветной стальной дверью. Без труда отодвинув толстый, хорошо смазанный засов, Люмберг принялся крутить погруженный в утробу двери длинный ключ, торчащий из замочной скважины. На четвертом витке могучий замок, наконец, вобрал свои стальные когти, и в образовавшуюся щель потянуло сквознячком с лестницы.
«Триктрак - Сезам открылся! - осознал Сева. - А Сорок разбойников сладко спят со своими дамами… далеко отсюда… и ничего не слышат. Кто я, собственно говоря? Али - Баба, али - мужик?… Красть, однако, грешно.… А красть у бандосов?… Ведь, это бандосы тут обосновалась?»
Его лоб покрылся испариной, а ноги налились свинцом. «Решайся, придурок! - торопил себя Сева. - А то, ведь, дождешься - даром пристрелят… Есть у тебя шанс? Еще какой! Тот самый, о котором мечтает каждый бродяга, вроде тебя!… Хорошо: как они смогут тебя поймать?… Да никак! Им подобная нелепость, которую ты учудил, и во сне не приснится!
Сева судорожно вздохнул, развернулся спиной к двери и, с трудом отрывая от пол свинцовые ноги, отправился за своей удачей.
Взвалив сумку на плечо, он неожиданно почувствовал прилив сил, и совершенно успокоился. Сева больше не оглядывался, не смотрел по сторонам, и ни о чем плохом не думал. Он вышел на лестничную площадку, прикрыл за собой стальную дверь, и не спеша зашагал вверх по лестнице тихонько напевая под нос «Интернационал».
А молодой даргинец, закутавшись в плед, и нежно обхватив за цевье мощный восьмизарядный «Ремингтон», тем временем безмятежно спал на коротком диванчике в углу прихожей. Во сне он скитался где-то по родным горам. То, что Сева его проглядел, было вполне объяснимо, учитывая состояние аффекта, в котором пребывал таксист. А вот то, что чуткий как лань горец упустил Севу - было почти невероятно, хотя… горы, конечно прекрасны в солнечное утро, спору нет. Зато это был очень благотворный поворот для юного даргинца: скоро он отправиться назад, в те самые родные горы. Всевышний иногда заботиться о своих невинных детях…


Дверь Севе открыла юная красавица Маринка. Поздоровалась скороговоркой, и тут же унеслась прочь.
Довольный отсутствием интереса к своей персоне, таксист тихо пробрался к себе в комнату, тщательно запер дверь и задернул занавески на окнах. Только после этого он расстегнул сумку и вытряхнул ее содержимое на стол. Насыпь получилась внушительная. Выудив со дна гантель, Сева положил ее рядом с долларами. «Долго придется пересчитывать, - подумал он. - Надо было машинку захватить - не зря же она в комплекте шла».
В углу комнаты встрепенулся и требовательно заурчал старенький холодильник. Сева вздрогнул. Он укоризненно покосился на бестактный агрегат, и вспомнил о томящейся в морозилке начатой бутылке «Столичной».
«Тебя то, милая, мне как раз и не хватало!» - обрадовался Сева и поспешил вызволить продрогшую любимицу из ледяного плена. Заиндевевшая «Столичная» мгновенно прилипла к его теплой ладони, и растроганно пустила хрустальную слезу. Он сделал несколько глотков прямо из горлышка. «Столичная» не подвела: через несколько секунд мир изменился к лучшему, а в голове у Люмберга прояснилось. «Нужно просто посмотреть сколько в каждой пачке… - сообразил Сева. - Никто меня дурачить, вроде, не собирается – все и так уже мое».
Он разорвал бумажные склейки на одной из пачек, и тщательно пересчитал новенькие, нежно шелестящие банкноты. В пачке оказалось ровно десять тысяч. Умножив эту цифру на сорок два - количество пачек - Сева недоверчиво потряс кудлатой головой и нервно задымил беломориной.
«Четыреста двадцать тысяч! - ошеломленно подытожил он. Сумма его напугала. - За такие деньги легкой смертью умереть не дадут, шакалы…»
Таксист отыскал стакан,  до краев наполнил его водкой и выпил залпом, даже не поморщившись.
«А Сенюшкин!… - вспомнил Сева, ощутив в груди неприятный холодок. - Он же свидетель! Не дай бог, что - сдаст с потрохами, старый засранец!»
Сева засунул остатки водки в холодильник, вытащил из шкафа потрепанный туристический рюкзак, и сгреб в него доллары вместе с гантелькой. Сумку он скомкал и засунул в полиэтиленовый мешок с мусором, а рюкзак закинул под кровать. Тщательно заперев дверь комнаты, таксист отправился на кухню.
- С добрым утром, кого не видел! - бодро объявил Сева, имитируя непринужденный вид и, отыскав взглядом Сенюшкина, заговорщически ему подмигнул. Пенсионер вздрогнул от неожиданности, но промолчал, наученный горьким опытом правдоисканий.
- А, Всеволод! - обрадовался приятелю Навроцкий, прозревший  после двух таблеток анальгина. - Смотрите-ка, и без костылей!
- Без каких костылей? - насторожился Сева.
- Говорят, ты из окна выпал…
Сева укоризненно покосился на Сенюшкина, и покачал головой:
- Не выпадал я никуда, - мрачно заявил он.
Пенсионер молчал как рыба, не желая снова оказаться в дурацком положении.
- Шучу я, - пояснил художник, сощурив в усмешке свои сиамские глаза. - Старик у нас галлюцинирует, - кивнул он на потупившегося Сенюшкина. - Видно, овсянка свое берет.
- Понятно, - натянуто улыбнулся Сева.
- А я тебя, как раз, искал, - заметил Навроцкий. - Хотел… - художник вдруг осекся и замолк.
- Чего хотел? - окинул его таксист сострадательным взглядом. - Опохмелиться, что ли? Есть у меня…
- Да, но… Теперь уже не надо, - вздохнул Навроцкий.
- Уверен?
- Бросил он, - вставила шпильку в мужской разговор Зинаида.
- Бросил? - не поверил Сева.
- Как бы ни так! - горделиво вздернул голову художник, и скривился от боли, колыхнувшейся в затылке. - Я этого так не оставлю!
- Что случилось то?
- Подшили меня.
- Зачем? - искренне удивился таксист.
- Знаешь что, Сева, - озабоченно потер виски Навроцкий, оставив этот трудный вопрос без ответа. - Пойдем-ка, поговорим… Дело есть.
- Пойдем, - с готовностью согласился таксист. Ему хотелось поскорее убраться с кухни, дабы избавиться от ощущения неловкости: ветеран коммуналки, незаслуженно обвиненный в лжесвидетельстве, поглядывал на него с беспомощным укором.
- Люмберг! Следующую неделю уборка ваша! - ядовитым тоном кинула вслед приятелям Выщенко, возвращаясь к своему привычному имиджу.
- Отвали! - дерзко огрызнулся свежеиспеченный Рокфеллер.


- Такая у меня к тебе просьба, Сева… - вздохнул художник, усевшись за накрытый газетами холостяцкий стол в комнате у таксиста. - Ты, ведь, с моей Лидкой в хороших отношениях?
- Вроде да, - кивнул Люмберг, сметя со стола крошки, и водрузив на него остатки «Столичной». - А что?
- Мне не наливай, - предостерегающе поднял руку Навроцкий. - Бесполезно.
- Так ты серьезно? - посочувствовал Люмберг.
- Похоже на то… Это Лидка меня.
- Лидка?
- Втихаря, представляешь?
- Разве так бывает?
- Теперь видимо случается.… Потому-то ты мне и нужен. Поговори с ней, а? Мне она наверняка не скажет, а тебе может… Только грамотно.
- Что не скажет?
- Как она это провернула… Главное выйти на исполнителей, а с ними я уж как-нибудь разберусь! Скажу, что в суд подам, и никуда они не денутся. Никто не имеет права человека против воли подшивать. У нас, слава богу, теперь демократия.
- Думаешь, у меня получится? - засомневался Сева, наливая себе водки.
- Конечно, - заверил его Навроцкий. - Просто скажи ей, что тоже хочешь бросить пить. На это она купится.
- Ладно, - согласился Сева.
- С меня бутылка, - пообещал художник.
- Да брось! - отмахнулся таксист. - Как же товарищу в беде не помочь...
- Спасибо, Сева! Я знал, что могу на тебя рассчитывать, - прочувственно сказал художник.
В порыве мужской солидарности они пожали друг другу руки и, не откладывая дела в долгий ящик, отправились раскалывать Лидку…


С раннего утра во дворе дома номер семнадцать по Баскову переулку, в маленьком, загаженном собаками скверике, на некрашеной с пятидесятилетия «Октября» скамейке, сидел высокий худой мужчина с развернутой газетой в руках. Он был одет в серые шорты и такого же цвета рубашку с большими накладными карманами. Его незатейливый наряд смахивал на униформу. Черные, коротко стриженые волосы мужчины искрились на солнце: вероятно, он пользовался какими-то спецсредствами для достижения подобного эффекта. Иногда мужчина отрывался от газеты, и нетерпеливо поглядывал на дверь одного из подъездов, при этом его брови озабоченно сползали к переносице. Если дверь открывалась, и оттуда выпархивал какой-нибудь бодрый «жаворонок», спешащий израсходовать это воскресное утро с максимальной пользой, мужчина весь подбирался, словно кот. Но никаких действий за этим не следовало - видимо жертва, которую брюнет караулил, не была ранней пташкой…


- Проходи, Сева, друг! - громко объявил Навроцкий, распахнув дверь в свои апартаменты.
Лидия еще спала, но спала беспокойно, и так закрутилась в простыню, что стала похожа на кокон, только очень соблазнительной формы. В том, что этот кокон станет прекрасной бабочкой сомнений не было.
Не смотря на дружеские отношения, Сева впервые наносил визит художнику. Таксист с любопытством осмотрелся. По стенам было развешано с десяток картин - в основном виды старого города. Навроцкий явно искал себя в этих блеклых ветшающих кварталах, но похоже не очень успешно, поскольку Севин взгляд притянула лишь одна картина, висевшая над кроватью. На картине старинный парусник скользил по угрюмому, готовому вскипеть морю.
- Твоя работа? - уважительно поинтересовался Сева приглушенным голосом, косясь на спящий кокон.
- Айвазовского... Лидкино наследство.
- Айвазовский? - оживился Сева, - Настоящий?
- Копия.
- Ясно… А это твои? - кивнул таксист на Питерские виды.
- Старые, – небрежно отмахнулся художник.
- Продаются?
- Нормально…
- А сейчас что-нибудь пишешь?
- Да так, ерунду всякую, - поморщился Навроцкий.
- Врет он все, - послышался из кокона голос Лидии. – Его работы теперь в землю закапывают.
- В землю? - удивился Сева. - Зачем?
- Гробы он делает. А вы не знали? - язвительно поинтересовалась Лидия, грациозно выпроставшись из кокона.
- Гробы? - растерянно переспросил Сева, и скромно потупился - Лидия спала голой. Но сама прекрасная бабочка - бывалая натурщица, нисколько не смутилась.
- Лидка, я тебя кажется просил! - воскликнул Навроцкий, который вовсе не собирался делиться с соседями своими творческими проблемами. - Я самовыражаюсь как умею.
Лидия потянулась, и накинула халат:
- Он самовыражается! Сева, вы слышали?
- Сева тут совершенно не причем! - возмутился художник. - Он, кстати, по делу зашел.
- Да, я по делу, - нерешительно отозвался Люмберг, сбитый с толку не столько семейной склокой, сколько ее невразумительным поводом.
- Знаете, как этот творец самовыражается, Сева? - продолжала куражиться Лидия, не обращая внимания на Навроцкого. - Он похоронил какого-то бандита в своем последнем «шедевре», - за хорошие деньги, между прочим, - и с тех пор уже две недели пьет… и ноет, будто потерял родителей! Вы думаете ему жалко этого парня? Думаете, парень был Робином Гудом? Ничего подобного!... Придурок оплакивает чертов гроб.
- Прекрати! – разозлился художник. - Что ты понимаешь? Ты этот гроб даже не видела!... Лучше скажи – что за гадость ты мне подсыпала, отравительница!
- Что, неужели подействовало? – обрадовалась Лидия, чем совершенно доконала Навроцкого. Художник играл желваками и нервно сжимал руки, мечась взглядом по комнате в поисках громоотвода. Не смотря на его грозный вид, Лидия даже бровью не повела.
- Все... я от тебя ухожу, - заявила вдруг она.
- Уходишь? - опешил Навроцкий.
- Я в тебе разочаровалась, - пояснила Лидия, невозмутимо застилая кровать.
- Разочаровашечка моя… - с наивной мужской самонадеянностью потянулся художник к любимой, планируя обратить все в шутку. Но она вдруг напряженно выпрямилась, и от нее повеяло таким холодом, что Навроцкий тут же отпрянул, будто коснулся обжигающе ледяной статуи.
- Я не хочу больше тратить свою жизнь на депрессивного, вечно пьяного гробовщика, - заявила Лидия. – Угробить, одним словом...
Она встала и, прихватив полотенце, вышла из комнаты.
Лидия неукоснительно следовала утвержденному Милкой воспитательному плану. «Результат нужно как следует закрепить, - уверяла ее Милка. - Он должен понять, что ты не шутишь. Неизвестно, насколько этому лечению можно доверять… Пусть подумает, что ему дороже - ты, или выпивка». В глубине души Лидия сомневалась в целесообразности такого жестокого плана, особенно, если средство Максима Максимовича в самом деле обладало пожизненной гарантией, но Милка подавила ее своим авторитетом многоопытной женщины: Уж чего-чего, а мужчин на своем веку легкомысленная Милка поменяла не один десяток.
Вероятно, в бывшей натурщице проснулась настоящая актриса, во всяком случае, Навроцкий не сумел обнаружить фальши в игре любимой.
- Может, я пойду пока? - спросил Сева, усомнившийся в стратегической необходимости своего присутствия. - А то как-то неудобно…
- Нет, нет, погоди, - попросил художник. - Присядь. Мы же так ничего и не узнали, - поморщился он.
Сева пожал плечами и сел в кресло, а Навроцкий принялся молча мерить шагами комнату, обдумывая положение.
- Лида! - проникновенно воскликнул он, как только девушка вернулась, порозовевшая после душа и хорошенькая как никогда. - Я понимаю - ты мне не жена, и никаких обязательств между нами нет… Но ты, ведь, сама хотела денег, вспомни.
- Деньги ты все равно пропиваешь, - отмахнулась Лидия, усаживаясь за трюмо, и принимаясь за макияж. – Проблема не в этом.
- Тогда в чем? Неужели мои гробы тебя так беспокоят? Это же смешно!
- Смешно?... Ты только о них и думаешь! И пьешь из-за этого.
Так, ведь, все - больше не пью, - озадаченно развел руками художник. – Твоими стараниями...
Он сел в кресло и достал из Лидкиной пачки тоненькую ментоловую сигарету.
- Если б мог, уже бы напился.
- Скорее всего, - согласился Навроцкий.
- Вот видишь…
- И куда ты собралась? - угрюмо спросил он, закуривая.
- Пока к Милке, а там видно будет, - Лидия управилась с макияжем и, распахнув шкаф, принялась изымать оттуда свои вещи, раскладывая их на кровати.
- Не понимаю… Какого черта тебе тогда понадобилось делать из меня трезвенника? Это что - пресловутая женская логика?
- Вот именно, - подтвердила Лидия, набивая чемодан.
- Так ты дашь мне противоядие? - смиренно поинтересовался художник.
- Какое противоядие? Ах ты об этом… Нет у меня никакого противоядия. Мне пожизненную гарантию обещали.
- Что?! - потрясенно воскликнул Навроцкий. - Ты шутишь?
- Неужели ты думал, я оставлю тебя спиваться? - укоризненно вздохнула Лидия, с усилием застегивая распухший чемодан.
- Видишь, Сева, а ты хотел узнать, где так хорошо подшивают. - незаметно подмигнул художник Люмбергу. Сокрушенный коварными ударами судьбы, он все же надеялся вырвать у нее хоть что-то.
Лидия, которая эти удара спланировала, выглядела непреклонной.
- Как раз то, что мне и нужно! - мобильно отреагировал Сева, сохранивший боеготовность, не смотря на полный раздрай на поле боя. – Покончить с этой заразой раз и навсегда!
- Послушай, что люди говорят, Навроцкий, - с готовностью откликнулась Лидия. - Вы, Сева, абсолютно правы.
- Я давно бросить хотел, - уверенно развивал маневр таксист, - только вакцины подходящей не было. А теперь, значит, появилась…
- И, что немаловажно - совершенно бесплатно, - проповедничала Лидия, переодеваясь за дверцей шкафа. - Просто сдадите доктору немного семени, и все…
- Какого семени? - насторожился Навроцкий.
- Не волнуйся, твое драгоценное семя никто не тронул. Обошлись, слава богу.
- А мне семени не жалко, - заявил, вошедший в роль Люмберг, - лишь бы результат был!
- Результат сидит перед тобой, - мрачно заметил художник.
Лидия выпорхнула из-за дверцы в футболке, короткой цветастой юбке и босоножках.
- Ну, все - я пошла, - деловито объявила она, подхватив чемодан. - Заглядывай в холодильник, Навроцкий. Там пока полно еды… А вы, Сева, если серьезно настроены - вон, газета на столе. Там телефон подчеркнут, и адрес записан.
- Да… Лихо она тебя вокруг забора обвела, - посочувствовал художнику Сева, когда за Лидией захлопнулась дверь.
- Мне срочно нужно выпить, - простонал одуревший от напастей Навроцкий. - Сходишь со мной к этому магу?
- Схожу, - пожал плечами Люмберг. - Монтировку брать?
- Надеюсь обойдемся…


Лидия вышла из подъезда и поняла, что переиграла - погорячилась с чемоданом, можно было обойтись и меньшим количеством вещей. Тем более, что на улице начинался такой солнцепек, что даже кошки попрятались. Но не тащить же чемодан обратно, на пятый этаж… Лидия удрученно вздохнула и, чувствуя, как бисеринки пота собираются на лбу, готовясь смыть макияж, поволокла свою ношу через двор.
Высокий симпатичный брюнет, сидевший на скамейке в скверике, встал, сложил газету и, широко улыбаясь, двинулся ей навстречу.
«Вот и помощник нашелся!» - с надеждой подумала Лидия. Лицо брюнета показалось ей смутно знакомым. Она улыбнулась в ответ, и поставила чемодан.
- Тяжело? - спросил мужчина.
- Еще как… - заверила его Лидия.
Брюнет сощурился на солнце и достал из нагрудного кармана темные очки.
- Давайте, помогу, - легко оторвал он чемодан от земли. Лидия пошла рядом.
- Мне не далеко, - сказала она. - Только до такси.
Незнакомец нес чемодан играючи, словно тот был пуст.
- А можно я задам вам один вопрос? - поинтересовался он. Его глаза совершенно растворились за стеклами очков, отчего лучезарная улыбка заметно потускнела.
- Валяйте, - беззаботно согласилась Лидия.
- Вероятно он покажется вам странным.
- Вот как? Вы меня заинтриговали.
- Понимаете, я некоторым образом… веду расследование, - пояснил незнакомец, - и мне нужна информация об одном человеке. Я готов хорошо за нее заплатить…
- Очень мило, - скривилась Лидия. Как всякое блудное дитя застоя, она испытывала рефлекторную неприязнь ко всякого рода расследованиям и расследователям. - Только, боюсь, вы меня с кем-то перепутали. Я никак не связана с криминальным миром.
- Не беспокойтесь, к вам мое расследование не имеет отношения, - поспешно успокоил ее брюнет. - Просто вы вчера встречались с человеком, который меня как раз интересует…
- Вы кого имеете в виду? Зарайкина, что ли? - смутилась Лидия, осененная внезапным подозрением. Зарайкин был старинным знакомым Навроцкого, однокашником по «Мухе». И хотя последнее время они почти не виделись, буквально вчера Зарайкин повстречался им с Милкой на Невском, предложил подвезти на своей новенькой «Тайоте», цвета кока-колы, и по дороге затащил в ресторан. Для такого скопидома как Зарайкин, это само по себе было необычно, а в ресторане он вдруг принялся так сорить деньгами, что даже Милка растрогалась… «Уж не ограбил ли Зарайкин какой-нибудь банк? - пришла Лидии в голову шальная мысль. - А теперь его вычисляют... Видели, мол, вчера в ресторане с такой-то, и такой-то. Хотя… с какой еще такой-то? Я, что, известная личность?»
- Я не знаю, кто такой Зарайкин… Меня интересует другой человек, - разорвал незнакомец витиеватую цепочку ее умозаключений. - Его зовут Максим Максимович.
- Максим Максимович? О, Господи!… Этот доктор, что ли?
- Он доктор? - живо заинтересовался брюнет.
- А-а-а! Так вот где я вас видела, - вспомнила Лидия. - Вы там тоже возле дома сидели…
Они вышли из подворотни, и брюнет поставил чемодан на бровку тротуара.
- Сидел, - признался он. - Расскажете мне про доктора?
- Зачем?… Этот доктор мне ничего плохого не сделал. Наоборот – помог. Что же я буду хорошему человеку жизнь портить. А вы из налоговой, наверно? Так он с меня денег не брал…
- Я не из налоговой,  скорее… контрразведчик, - доверительно поведал брюнет Лидии.
- Да ну?… Так он шпион, что ли?
- В некотором роде, - слегка замялся контрразведчик.
- В некотором роде?… Что-то не очень верится. А документы у вас есть?
- Послушайте, - вздохнул брюнет, - давайте не будем придавать нашему разговору официальный статус. Я не собираюсь использовать полученную информацию в преступных целях, поверьте… И я действительно могу хорошо вам заплатить. Этого не достаточно?
- Тридцать серебряников?
- Ну что вы, ей богу! - рассмеялся брюнет. – Вот, ведь, времечко… Здравый смысл никому не интересен.
- Что вы имеете ввиду?
- Я имею ввиду, что этот Максим Максимович вам никто. Мало того - он наверняка даже не просил вас молчать о чем-то, а вы готовы отказаться от денег ради каких-то туманных моральных представлений. Разве это логично?
- Конечно! Мне, например, было бы очень неприятно, если бы кто-то стал расспрашивать обо мне, допустим... того же Максима Максимовича... Неизвестно для чего.
- То есть, вы хотите знать для чего, - задумчиво заключил «контрразведчик». - Хм…  А если я скажу вам, что делаю это в интересах человечества? – заявил он, снимая очки.
Глаза у брюнета были честные… даже какие-то через чур честные… и очки он снял не напрасно. В его глазах прямо-таки светилась истовая озабоченность судьбами человечества.
- Ну, хорошо. Что вы хотите знать? - вздохнула Лидия, сраженная высоконравственным взглядом незнакомца. А может это просто был какой-то гипнотический фокус...
- Что ему от вас было нужно?
- Ему от меня? Скорее, мне от него.
- Он оказал вам какую-то услугу?
- Да… Он… - запнулась Лидия: не очень то приятно было обнажать перед незнакомцем семейные проблемы.
- Можете опустить, если это личное… - предупредительно вставил брюнет. - Меня больше интересует, что ему понадобилось от вас.
- От меня? - удивилась Лидия. - А… А это опустить нельзя?
- Это тоже личное? - озадаченно поднял брови брюнет.
- Ничего особенного, просто…
Контрразведчик ободряюще улыбнулся.
- Сперма ему была нужна, - призналась Лидия.
- Сперма?… От вас? - удивился брюнет.
- Муж у меня пил, - пояснила девушка. - Вот, пришлось обратиться… Вроде помогло. Не обманул этот ваш Максим Максимович.
- Так вы дали ему сперму вашего мужа?
- Честно говоря, нет, - снова смутилась Лидия. - Не вышло ничего со спермой. Пришлось подменить.
- Подменить? Чем?
- Есть один рецепт… Подружка подсказала, - она встревожено подняла глаза на «контрразведчика». - Надеюсь, это не сильно повредит человечеству?
- Не думаю... А зачем ему сперма понадобилась?
- Так я же сказала – муж у меня пил. А этот доктор сперму алкоголиков собирает.
- Понятно. И это все? - уточнил брюнет: он явно была разочарован.
- Еще он попросил пьющих знакомых к нему присылать. Говорил, что сперму у них выгодно купит… Только сильно пьющих. Вы, кстати, выпиваете?
- Я? Не очень. В доноры наверно не гожусь.
- Это хорошо, - вздохнула Лидия.
- Ну, что ж, спасибо за помощь, - брюнет церемонно склонился и поцеловал Лидии руку. - Всего вам доброго, до свидания.
- Эй, мистер! - остановила его девушка. - Вы обещали заплатить, - кокетливо улыбнувшись, напомнила она, здраво рассудив, что ее личные интересы вполне могут ужиться с интересами человечества.
- Ах, да… - брюнет достал бумажник. - Сколько я вам должен?
- Мне самой любопытно.
- Этого хватит? – протянул незнакомец несколько стотысячных купюр.
- Спасибо, детектив, - пролепетала испуганная такой щедростью Лидия.


- Рюкзак то зачем? - удивился Навроцкий.
- Да так, вещи… - буркнул Сева.
Художник только пожал плечами.
Люмберг и сам понимал, что его туристический рюкзак не особенно вписывается в ситуацию, но ничего с собой поделать не мог. Мысль о том, что доллары останутся без присмотра, была для него невыносима - мало ли, что может случиться в его отсутствие: пожар, например, или война - не дай Бог…
Приятели спустились во двор, прямо в пекло июльского дня.
- Далеко он живет? - спросил моментально взмокший Сева.
- Не очень… Слушай, ты ведь не спал совсем, да? Может, зря я тебя потащил?
- Все нормально. Успею выспаться. Я теперь птица вольная - пускай другие пашут.
- Уволился, что ли?
- Вроде того. Сколько можно горб то наживать…
Навроцкий невольно покосился на спину приятеля, оснащенную туго набитым туристическим «горбом»: как-то странно вел себя сегодня Сева - видно и в самом деле устал… Художник и не подозревал, насколько существенные запасы содержит потертый горб, нажитый Люмбергом за одно безоблачное утро…
Во дворе смуглый мужчина южных кровей, в костюме цвета слоновой кости и в сияющих лаком остроносых туфлях, о чем-то приглушенно разговаривал с дворником Васей, наряженным в ярко оранжевый жилет на голое тело. Опираясь на кудлатую метлу и наморщив узкую загорелую полоску неандертальского лба, Вася методично качал головой.
«Ищут уже»… - встревожено отметил про себя Сева и отвернулся в другую сторону, чтобы ненароком не встретиться взглядом с цеплючими как репейник глазами кавказца.
- Ты чего набычился? - спросил Навроцкий, когда они вышли из подворотни на белесую от солнца улицу. Художник нацепил темные очки, спрятав свои огненные глаза, и теперь выглядел вполне прилично. - Рюкзак тяжелый? Давай понесу…
- Не надо! Я сам, - испуганно схватился за лямки Сева.
- Как хочешь… Нервный ты какой-то сегодня.
- Извини, - отер со лба пот Люмберг. - В самом деле что-то нервишки пошаливают. Тяжелая ночка выдалась, особенно под утро.
- Да ладно, чего там...
Приятели шли по раскаленному асфальту, прилипающему к подошвам. Воздух перед ними вился маревом, словно жара заставляла трепетать саму действительность. Проехавший мимо Икарус, фыркнув, пустил из выхлопной трубы струю горячего дыма, черного как знамя анархии. Ветра не было совсем, и смог повис шлейфом вдоль улицы. Дышать стало нечем.
- Куплю себе дом в деревне, - морщась, сообщил Сева. - Достала эта вонь… Буду рыбку ловить, молоко парное попивать. Хочешь со мной? Ты ведь тоже теперь вроде как холостой?
- Мы ж там с голоду помрем, - трезво рассудил Навроцкий. - Не знаю как из тебя, а из меня фермер никакой.
- Как знать. Думаю, проживем как-нибудь.
- Шутишь… Мне бы граммов двести - я бы посмеялся, - вздохнул художник.
- Сейчас разберемся с твоим колдуном - и нажремся, как свиньи! - утешил товарища Сева. - Повод, слава Богу, имеется… Далеко еще?
- Почти пришли, - сверился Навроцкий с вырванным из газеты клочком.
Дом, в котором свил себе логово колдун, стоял на углу Мытнинской и Советской. Толстые кирпичные стены не сумел прогреть насквозь даже весь этот безжалостный тропический июль, обрушившийся на город. В подъезде стояла милая сердцу каждого истинного петербуржца промозглая прохлада. Мимолетная горячка капризного лета словно и не пыталась штурмовать тяжелые дубовые двери старинного подъезда.
В охвате ажурной лестничной спирали, как поршень огромного шприца, степенно скользил допотопный скрипучий лифт. Не смотря на натужное гудение моторов, двигался он настолько медленно, что ходоки решили пренебречь здешними завоеваниями прогресса, и отправились наверх пешком.
Нужная дверь оказалась на третьем этаже. Навроцкий надавил кнопку визгливого звонка. Сева, отдуваясь, достал из кармана рюкзака фляжку с водкой, отвинтил крышку, и сделал пару глотков, занюхав возлияние кожаным ремешком часов.
- Тонус падает, - пояснил он завистливо наблюдавшему за этой процедурой художнику. - Чуть движок на подъеме не заглох...
За дверью послышались шаркающие шаги, замок клацнул, и в открывшуюся щель высунулась седая старушечья голова. Лицо у старухи было сморщенное, как сушеное яблоко, и такое же невыразительное. Она молча уставилась на незваных гостей рыбьими глазами.
- Добрый день, мамаша! - громко поприветствовал ее Сева. - У вас тут доктор проживает? Мы к нему.
- Варвара Никитична! - послышался откуда-то из темных глубин квартиры раздраженный женский голос. - Опять вы лезете на каждый звонок! К вам же никто не ходит… Что вы пасетесь в прихожей, будто там медом намазано?!
Старушечья голова безмолвно исчезла, и на пороге, распахнув дверь, возникла пышногрудая дама средних лет, с пунцовым от помады ртом и иссиня-черными стрелками в уголках глаз.
- Вы ко мне, мальчики? - игриво спросила она, нарочито поправив низкое декольте.
- Здравствуйте! Мы к Максиму Максимовичу, - объяснил Навроцкий.
- Опять?! - возмутилась дама, мгновенно сменив тон. - Целый день какие-то хроники шляются! Я же его предупреждала насчет гостей! А с виду - интеллигентный мужчина…
Изрыгнув эту краткую обличительную речь, дама демонстративно развернулась спиной, и удалилась чеканным шагом, дверь, правда, не закрыла.
- Идем, - окликнул Сева застывшего в нерешительности Навроцкого. - Что ты как не родной? Ждешь, пока тебе ковровую дорожку постелют?
- Мы что, действительно, на хроников похожи? - озабоченно оглядел свой гардероб художник. - Вроде бы я тщательно замаскировался…
- Да слушай ты ее! - фыркнул Сева. - Сдала видно комнату этому хмырю, а теперь недовольна, что к нему народ ходит. Вот и хамит без разбора.
Навроцкий шагнул в квартиру, беспомощно озираясь в потемках коридора.
- И куда теперь? - спросил он.
- Третья дверь направо, - прорезался где-то рядом скрипучий голос. Художник от неожиданности выронил из рук очки.
- Он у себя, только на звонки не выходит, - добавило «привидение» старухи. - Спит наверно.
Навроцкий присел на корточки, ощупывая жирный от мастики паркет.
- Ты, бабуля, людей то так не пугай! - пожурил привидение Сева и, подобрав очки, отдал художнику.
На стук в дверь никто не отозвался.
- Надо было все-таки сначала позвонить, - расстроился Навроцкий. - Зря по такой жаре тащились.
Сева из-за его спины слегка надавил рукой на дверную створку, и она беззвучно распахнулась.
- Есть кто дома? - пробасил Сева, подтолкнув деликатного Навроцкого, и заходя следом. - Кому тут сперму сдавать?
- Вон он. Спит… - шепотом сказал художник, указывая на торчащие из-за шкафа ноги, в сандалиях и голубых джинсах.
- На полу? - удивился Сева. - Нажрался, что ли? Во дает! Сам алконавт, а туда же - людей подшивать!
Он обошел шкаф, разделяющий комнату на две символические части - вероятно спальню с гостиной - и слегка сутулясь под тяжестью рюкзака, остановился у ног лежащего на полу человека.
- Закрой дверь… - хмурясь, попросил таксист Навроцкого. Художник, заинтригованный Севиным мрачным видом, выполнил просьбу, и присоединился к приятелю.
Колдун лежал на полу с открытыми глазами и, казалось, сосредоточенно разглядывал потолок. Навроцкий даже посмотрел вверх, но ничего примечательного не обнаружил - обычный белый потолок…
- По-моему он мертв, - тихо сказал Сева и опустился на корточки.
На виске Максим Максимыча виднелась небольшая почерневшая ссадина, вокруг которой кожа вздулась лиловым бугром. Тоненькая заставшая струйка крови из раны терялась в гуще волос. Рядом на полу лежала маленькая, словно игрушечная, золотая гантелька. На гантельке были видны следы крови, и как-то само собой напрашивалась мысль, что эта изящная вещица самым непосредственным образом связана с лиловым кровоподтеком на виске колдуна. Сева пощупал у доктора пульс, и покачал головой:
- Покойник, - уверенно заявил он.
- Что, правда, умер? - недоверчиво переспросил Навроцкий. - Может все-таки спит? - он нагнулся и пошевелил колдуна за ногу.
- С открытыми глазами? - усмехнулся Сева, некогда служивший медбратом в одной из городских больниц.
Художник испуганно отдернул руку.
- Смотри-ка, какая у него майка занятная, - заметил таксист, - видать нежная душа упорхнула к Создателю…
Навроцкий лишь озабоченно кивнул, бросив беглый взгляд на жеманно розовую майку колдуна, щедро отделанную рюшечками. Ему было не до смеха: мало того, что художник потерял надежду вернуть себе способность усваивать алкоголь, так еще они вляпались в какую-то криминальную историю.
- Что же теперь делать? - растерянно бормотал Навроцкий, потирая виски: боль снова двинулась на штурм его измученного мозга.
- Пошли домой, - сказал Сева. - Теперь уж он тебе точно не поможет.
- Милицию нужно вызвать, - неуверенно предположил художник, ощутив где-то в нижней части живота тревожные позывы гражданского долга. - И надо же было так не во время зайти…
- Ну уж нет! Это без меня! Только ментов мне сейчас и не хватало, - решительно выпрямился Сева, перекидывая драгоценный рюкзак на другое плечо, (не такими уж «легкими» оказались денежки).
Сева резонно опасался, что слуги закона не преминут осмотреть его Заплечное портмоне, а после этого от них уже вряд ли удастся отделаться. В стране, беременной капитализмом, такая груда денег, которую он таскал с собой, могла вскружить голову кому угодно. Сева на себе испытал их магнетическую силу… В лучшем случае он лишится денег, а в худшем... Не так уж трудно списать в расход двух убийц-алкашей, оказавших сопротивление при аресте. А кроме того, у него в рюкзаке лежала гантелька - очевидная близняшка той, что погубила колдуна. Откуда такое совпадение - Сева не мог себе даже вообразить. А ментам только дай ухватиться - они черта из дымохода вытянут…
- Если мы уйдем и никому ничего не скажем, - обеспокоено рассуждал Навроцкий, - нас заподозрят… Ты понимаешь, Всеволод?
- Само собой, - мрачно кивнул Люмберг, - только ни хрена они нас не найдут.
- Эта тетка крашенная хорошо нас запомнила, - осторожничал художник. Ему конечно тоже не улыбалось общаться с милицией, но самому становиться подозреваемым, было уж совсем неразумно.
- Оставайся... - предложил Сева. - Скажешь им, что я спешил. Если хотят - пусть повестку присылают.
Пока художник раздумывал, таксист присел на край письменного стола. Неловко сгорбившись со своим рюкзаком, он взял со стала какую-то пластиковую коробку, и принялся ее рассматривать. Навроцкий заметил, как дрожат Севины руки. «Бедняга… - подумал он. - устал видно, как собака, а тут я со своими сложностями…»
- Не пойму, - озадаченно сказал Сева. - Как эта штука открывается?…
- Брось ты ее, - откликнулся Навроцкий. - У нас тут труп… а ты, как ребенок - игрушку нашел.
- Да что ты все драматизируешь? Мы никого не убивали, и никто пока за нами не гонится. Лучше давай валить отсюда побыстрей: мало ли кто еще поколдовать заглянет, или онанисты какие-нибудь припрутся. Тогда уж нам точно трудно будет все это объяснить.
- Ладно, - сдался художник, - пошли домой.
Давно бы так, - облегченно выдохнул Сева.


Сашка Щербатый, - заблудшая овца разоружения, - бывший прапорщик и каптерный старшина, нынче побирался у Мальцевского рынка. Он сидел на гранитном выступе фундамента, и ковырял в зубах спичкой. Рядом стояла открытая бутылка джина «Бефитр», а на подстеленной газетке чахнул надкушенный соленый огурец.
…Дает вот эту бутылку, - вещал Сашка бородатому грузчику Боре, плотоядно поглядывающему на благородный напиток, - и говорит: «Мне нужна ваша сперма»... Я сразу неладное почуял, как только его увидел… Представляешь - мужик в розовой комбинации?! - Сашка хрипло засмеялся, прокрутив в памяти эту непотребную картину. Боря отзывчиво заржал, честно отрабатывая очередную пайку джина.
- Тут я, конечно, не стерпел, - артистично посуровел Сашка, насупив белесые брови, и выпятив вперед острый небритый подбородок.
- И что? - поторопил Боря прапорщика, погрузившегося в паузу, достойную пятизвездного генсека.
- Ах, ты, говорю, педрила! - автоматически включился Сашка, притянув к себе джин. - Хочешь офицерскую жопу, говорю, за бутылку купить?! Ах ты, паскуда! А слово «честь» тебе, говорю, знакомо? - Сашка основательно промочил горло, и в раздумье посмотрел на огурец, быстро теряющий свой лоск под палящим солнцем.
- Вот, ведь, душевное пойло! - подивился он. - Забирает не хуже водки, а закусь вроде как и не требуется…
- А он? - ненавязчиво потянул за рвущуюся ниточку Сашкиного повествования «Борода», сделав выверенный порционный глоток из протянутой бутылки.
- А этот козел глаза выпучил и говорит: «Если вам мало - я доплачу»… Врубаешься?!... - от возмущения Сашка чуть было не превратил свою шикарную бутылку в розочку, замахнувшись над краем фундамента, но вовремя спохватился.
- Да-а-а! - покачал головой Борода. - Совсем меньшинства охренели… Ну, а ты?
- Я ему в башню заехал… Он - с копыт. Я взял пузырь и ушел, - скомкал финальную сцену прапорщик.
- С одного удара? - с едва скрываемым из корысти недоверием, поинтересовался Борода, оценивающе оглядев скупую на мышцы, сутулую мартышечью фигуру бывшего старшины.
- Штуковина у него на столе валялась позолоченная… Типа гантели, только маленькая. Я ее сгоряча и схватил. Тяжелая, зараза, оказалась! Так что, может, я его вообще убил, - озабоченно поморщился Сашка.
- Не бзди, - авторитетно подбодрил его Борода. - Человек животное крепкое. Мне четыре раза череп проламывали, и ничего - живее Ильича… Давай еще по маленькой, за здоровье твоего педика.


Зарайкин лихо припарковал Тойоту у подъезда и выключил зажигание.
- Жду пять минут, - деловито предупредил он. - Если не возвращаешься - вызываю милицию, скорую, и сматываюсь… Или Петька дам не обижает? - Зарайкин весело подмигнул Лидии: это он так шутил.
Лидия шутку не оценила:
- Мы мирно расстались, - сказала она раздраженно.
Пары часов общения с Зарайкиным оказалось вполне достаточно, чтобы ее воспоминания о Навроцком заметно просветлели.
Зарайкин нежданно-негаданно поселился у Милки. Вот отчего он вчера оказался таким милягой - просто решил приударить за Лидкиной подружкой, одиноко проживающей в трехкомнатной сталинской квартире. Квартира досталась Милке от уехавших в Америку родственников, и время от времени привлекала к ней корыстолюбивых соблазнителей. Лидия за версту чуяла приторный деляческий душок, исходящий от Зарайкина, но Милка почему-то не желала ничего замечать, и принимала ухаживания за чистую монету. Новая Тойота тоже была очаровательна, особенно Милке нравился цвет. Лидия успокаивала себя только тем, что подруга, - создание ветреное от Бога, - довольно скоро увлечется кем-нибудь еще, как это не раз уже бывало.
Однако пока приходилось мириться с присутствием Зарайкина в Милкиной квартире, куда планово переехала и Лидия.
В настоящий момент она надумала посетить развалины семейного очага с разведывательной целью, поскольку уже начала скучать. Формальным поводом для визита послужила забытая фамильная ценность - копия Айвазовского, доставшаяся Лидии в наследство от дедушки. Зарайкин, не посвященный в разработанный подругами план, и руководствуясь личными соображениями, настойчиво уговаривал Лидию вернуться в семью. Он даже любезно предложил подвезти ее до дома, в надежде, что там она и останется.
- Я быстро, - пообещала Лидия.
- Ладно, ладно, - усмехнулся Зарайкин. - Пятнадцать минут вам на семейные разборки, но не больше, - строго посмотрел он на свои суррогатные швейцарские часы.
Лидия вздохнула и вышла из машины.
На площадке четвертого этажа курили двое мужчин, пристально разглядывая поднимающуюся по лестнице девушку. Один - высокий и темноволосый, в кремовом костюме и черных лаковых туфлях, а другой, словно для баланса - низкорослый лысоватый блондин, с приплюснутым носом и тяжелыми надбровными дугами, одетый в джинсу.
- Привет, красавица! - ласково промурлыкал черноволосый с кавказским акцентом, когда Лидия поравнялась с ними. - А мы тебя заждались… Соседи сказали, ты совсем ушла. И хозяин твой пропал. Думали - упустили вас… А ты - умница, вернулась, значит… Забыла что-нибудь?
Мужчина говорил так, будто Лидия была его доброй знакомой, и хотя она ощутила стальную арматуру, вплетенную в речь незнакомца, все же его мягкий тон сбил ее с толку. Она даже вежливо улыбнулась в ответ.
- Чего молчишь, язычок проглотила? - все также ласково поинтересовался кавказец.
- А вы, собственно… кто? - опомнилась, наконец, Лидия. - Может, вы меня с кем-то путаете?
- Где баксы, сучка? - встрял в разговор белобрысый крепыш, с откровенно угрожающей интонацией.
- Какие баксы? - растерялась Лидия, и на нее нахлынула липкая волна безотчетного страха: в прищуренных кошачьих глазах белобрысого не было и намека на человечность.
- Зеленые, милая, зеленые, - неестественно широко улыбнулся кавказец, обнажив ровный ряд золотых зубов. Теперь и в его голосе читалась откровенная угроза.
- Я не понимаю… - беспомощно пролепетала Лидия.
- Сейчас поймешь, - Блондин крепко, как клещами, схватил Лидию за предплечье, и с силой швырнул в распахнутую дверь квартиры. Лидия споткнулась о высокий порог и чуть не упала. Когда она обернулась, полная праведного негодования, златозубый уже захлопнул дверь изнутри, и повернул в замке ключ.
- Проходи, красавица, - как ни в чем не бывало, мотнул он курчавой головой. - Чайку попьем, поговорим.
Лидия хотела возмутиться, но не успела: крепыш вразвалочку подошел к ней, и ударил кулаком в грудь. Она охнула и, сделав на подгибающихся ногах пару шагов назад, неловко уселась на пол. У нее потемнело в глазах.
- Где баксы?! - с ледяной яростью, сквозь зубы прошипел белобрысый.
Лидия молчала. Говорить что-то она просто боялась, справедливо пологая, что любые оправдания вызовут только новый приступ гнева у белобрысого, а это больно…
- Чемодан утром выносила?… Выносила - дворник видел, - принялся вслух рассуждать золотозубый, засунув руки в карманы широких брюк, и неторопливо расхаживая по комнате. - Человек тебя на улице ждал - вместе ушли… Что в чемодане было?
- Вещи, - чуть слышно ответила Лидия.
- Какие вещи, коза?! - вдруг фальцетом завизжал кавказец, брызнув слюной. Лицо его перекосилось от ярости. - Пол лимона баксов и золотой гантель?!… Через окно в квартиру влезла, или отмычку сделали?!
Он сорвался с места, как подкинутый, и ударил Лидию ногой в бок. Лидия тихонько охнула, и скрючилась на полу. От боли у нее перехватило дыхание. Из глаз брызнули слезы.
- Погоди, не уродуй… - с сожалением в голосе, притормозил золотозубого блондин. Лидия с надеждой подняла на него мокрые от слез глаза: «может, все не так плохо, как ей кажется?»
- Дай сначала трахну… - закончил блондин свою мысль, выдержав эффектную паузу, словно шаблонный злодей из сериала. Однако фальши в этой игре не было никакой.
«Золотой гантель»? - всплыла в голове у Лидии странная фраза золотозубого. «Золотая гантель? Где-то она такую видела… и совсем недавно.… У доктора!»
Крепыш наклонился к жертве и, взяв ее за шкирку, как кошку, потащил по ковровой дорожке вглубь квартиры. Обламывая ногти, Лидия отчаянно цеплялась за ковер.
- Стойте! - взмолилась она сиплым от ужаса голосом. - Я вспомнила, вспомнила!…
Хватка белобрысого ослабла, и Лидия смогла сесть, хотя тот по-прежнему держал ее за шиворот.
- Вспомнила? - обрадовался золотозубый, присев на корточки рядом с Лидией. На его лице снова всплыло умиротворяющее выражение.
- Ну, говори, красавица. Только не ври мне.
- Видела я золотую гантельку! - невольно заискивая, выпалила Лидия. - У человека одного. Здесь, недалеко…
Золотозубый грозно нахмурился.
- Гонит… - скептически заявил блондин, крепче сжимая в руке ворот Лидкиной футболки.
- Не гоню! Честное слово! - жалобно всхлипнула Лидия. По лицу ее текли слезы, серые от туши. - Я покажу где он живет.… А денег я ваших не брала.
Золотозубый, раздумывая, с минуту смотрел на рыдающую Лидию.
- Ладно, - сказал он, наконец, встав во весь рост, - поглядим… Ну, смотри, сука, если врешь… или подставить нас хочешь. Ты первая сдохнешь, а потом и друзья твои.
- Не друг он мне! Я его не знаю совсем! - открестилась Лидия от Максима Максимовича...
Зарайкин, увидев Лидию, выходящую из подъезда с обреченным видом, в сопровождении двух подозрительных субъектов, из машины вылезать не стал. А Лидия, понимая, что втягивать в эту историю Милкиного ухажера напрямую бессмысленно, прошла мимо даже не взглянув в его сторону. «Лучше пусть Зарайкин сообразит, что дело худо, и действительно вызовет милицию, как недавно грозился», - подумала она.
Сообразительность Зарайкина не подвела - тут Лидия попала в яблочко. Только милицию он почему-то вызывать не стал. Зарайкин немного подождал, а потом завел двигатель и тихонько поехал своей дорогой. Он успокоил себя тем, что скоро все само собой прояснится: Лидия просто позвонит Милке, и расскажет какую-нибудь банальную историю. В конце концов, мало ли какие у нее могут быть дела? Раз она прошла мимо - значит так надо… Кто он ей, собственно? Да, вроде бы, никто…


- Неужели я был так неубедителен? - вздохнул брюнет, глядя на окоченевший труп Максима Максимовича. Это был тот самый «контрразведчик», который утром помогал Лидии тащить чемодан.
- Трудно быть убедительным, когда сам ни в чем не уверен, - откликнулся его компаньон, деловито обшаривая ящики письменного стола.
- Я знал, что его убьют, - возразил брюнет.
- Видно он тебя больше напугался, чем твоих предупреждений, - сказал компаньон, снимая стопки книг со стеллажа и бросая их прямо на пол.
- Напугался, - подтвердил брюнет. - Он обнаружил, что мы за ним следили.
- Ну вот… Получается, ты только отвлек его внимание от реальной проблемы.
- И зачем ему эта сперма? Собрался разводить племенных алкоголиков?
- Больше ничего в голову не приходит. На заказчиков бы выйти… Слушай, Захар, может пока посмотришь в шкафу? Куда же он его засунул?
Брюнет обошел шкаф, распахнул дверцы и принялся выгребать с полок белье, тоже бросая все прямо на пол. В комнате их стараниями воцарился настоящий кавардак.
- Обратил внимание, какая на нем майка? - спросил брюнет, быстро разобравшись с полками, и вывернув карманы костюма, одиноко висевшего на плечиках в гардеробе. - Принарядился… Интересно, где он ее купил? Здесь?
- Абсолютный дилетант. Представляю, как на него продавщицы пялились.
Напарник брюнета был значительно старше, и видимо не только по возрасту. Горбатый хищный нос, тонкие губы и скошенный костистый подбородок уживались на его птичьем лице с огромными, как на образах, глубоко посажеными карими глазами, источающими уверенность и спокойствие. Рыжеватые с сединой волосы были так же, как у покойного колдуна, собраны в хвостик.
- Ни черта тут нет, - разочарованно сообщил Захар, вытряхнув все содержимое платяного шкафа. - Может убийца забрал?
- Убийцы, - поправил его горбоносый. - Эти два парня, с рюкзаком.
- Думаешь они?
- А кто? Они приходили последними… Жаль, что ты за ними не проследил.
- У нас же совершенно не оставалось времени, - пожал плечами Захар.
- Не оставалось, - подтвердил напарник.
- Но… есть ведь оперативные возможности.
- Нет у нас на это оперативных возможностей, - возразил горбоносый. - Мы и так уже достаточно наследили.
- А как же прибор?
- Посмотрим… Если нигде не всплывет, так и бог с ним. Будем считать дело закрытым. Только вряд ли он один этим занимался, так что скоро другие зацепки появятся, увидишь.
- Как скажешь, Липкин, - согласился Захар. - Гантель берем?
- Конечно, - усмехнулся горбоносый, - чистое золото, как-никак.
В прихожей послышалась неприятно-длинная, требовательная трель звонка.
- Может, опять гости к нему? - насторожился Захар. - Нам скандал не нужен.
- Спокойно… - мгновенно сосредоточился Липкин, не выказывая никаких признаков волнения. – Разберемся. Давай его накроем чем-нибудь.
Захар стянул с кровати шерстяной клетчатый плед, и подал Липкину. Тот аккуратно застелил пледом колдуна, так что теперь, глядя на торчащие из-за шкафа ноги трудно было понять, что это такое.
- Сюда одни алкоголики ходят, сперму сдавать, - сказал Липкин. - От них отделаться не сложно.
Возмущенные женские возгласы в коридоре подтвердили опасения Захара. Назойливые, вечно пьяные посетители жильца вероятно осточертели хозяйке комнаты, и она подняла хай.
Гости постучать не удосужились: Дверь распахнулась от удара ногой, и невысокий лысоватый крепыш с жестким, как тюремные нары взглядом втолкнул в комнату очумевшую от обрушившихся на нее несчастий Лидию. Лицо девушки имело самнамбулически отрешенное выражение, и Захар даже не сразу узнал ее.
- Этот? - спросил крепыш, недобро исподлобья глянув на Захара.
- Не этот, - помотала головой Лидия. - Тот был седой.
- Седой? - переспросил вошедший вслед за крепышом высокий кавказец. В руке он держал пистолет.
- Вон седой, - указал кавказец пистолетом на сидящего в кресле нога на  ногу Липкина, и плотно прикрыл за собой дверь.
- Где баксы? - автоматически переключился крепыш на Липкина, подходя к нему пружинистой походкой боксера. - Ты, пидор волосатый, хату брал?
- Боюсь, это какое-то недоразумение, - вежливо откликнулся Липкин.
- Он что, кривляется, Кадыр? - приподнял «мозолистые брови» крепыш.
- Ты где гантель видела, красавица? - спросил кавказец у Лидии.
- На подоконнике, - припомнила девушка. Теперь она с удивлением рассматривала Захара, как будто только что его обнаружила.
- Здравствуйте, - сказала Лидия, повстречавшись с его напряженным взглядом.
Захар вежливо кивнул ей в ответ, но промолчал.
Крепыш направился к окну.
- Здесь она! - послышался из-за шкафа его довольный возглас. - И баксы здесь! - торжествующе сообщил крепыш, возвратившись с гантелей в одной руке, и толстой пачкой долларовых банкнот в другой. Пачка была перевязана атласной розовой ленточкой.
- Это все? - спросил Кадыр.
- Нет… там еще жмурик под одеялом.
- Я про доллары спрашиваю, кретин!
- Не знаю, - озабоченно покрутил пачку в руке крепыш, смекнув, что на пол лимона она явно не тянет. - На полу валялись…
- Где остальные? - нахмурился Кадыр, наведя пистолет на совершенно не обеспокоенного Липкина.
- Вряд ли вы тут еще что-нибудь найдете, - хладнокровно заметил Липкин. - Впрочем, если хотите, можете поискать. А нам, пожалуй, пора, - поднялся он из кресла.
- Ку-у-уда! - угрожающе ощерился золотом Кадыр. - Сидеть!
Липкин с едва заметной усмешкой поглядел на кавказца глубокими как ущелья глазами и шагнул вперед. Кавказец почувствовал, что дело не чисто - что стрелять в человека с такими странными глазами чревато какими-то очень дурными последствиями, но ничего с собой поделать не смог - понятия заставили. Взял в руки ствол - стреляй, так его жизни учили. Преодолев сомнения, он спустил курок. Выстрел прозвучал глухо, словно треснуло старое сухое дерево. В комнате едко запахло порохом. Кавказец удивленно посмотрел на Липкина и присел на корточки. Ой… - скорбно сказал он напоследок и повалился на спину.
- Ну зачем? - с наивностью, совершенно не вяжущейся с его искушенным обликом, удивился Липкин. - Ведь не хотел же стрелять, я видел.
- Кадыр! - тревожно окликнул златозубого крепыш, озираясь по сторонам: Кавказец безмолвствовал. Крепыш попятился назад и уперся спиной в шкаф.
- Ах вы, суки! - Зарычал он и, с грохотом уронив на пол гантель, выхватил из-под рубашки свой пистолет. Прогремела еще пара выстрелов. Крепыш соскользнул по шкафу на пол, судорожно дернулся и вскоре затих. На его губах выступила кровавая пена.
- Ну, теперь уж нам точно пора, - невозмутимо заключил, Липкин.
- А мне что делать?… Меня же теперь убьют, - всхлипнула Лидия.


- А тут Лидию спрашивали - соседи снизу, - услужливо доложил Навроцкому открывший на звонок Сенюшкин. - Сильно злые были… Уж не знаю, чем вы им досадили. Может, шумите по ночам?
- Да пошли они, - отмахнулся художник. - А Лидка вообще здесь больше не живет.
- Случилось что-нибудь? - полюбопытствовал Сенюшкин.
- Не лезь ты, дед, со своими вопросами, и без тебя тошно! - отбрил пенсионера Сева. - Пошли, Петя, зайдем ко мне на минутку.
В комнате, усадив Навроцкого за стол, таксист принялся лихорадочно метаться, собирая вещи.
- Сматываться надо, Петя! - причитал он испугано. - Мне - точно надо, но и тебе тоже самое советую. Рано или поздно они нас вычислят.
- Кто, менты? - усомнился художник. - Как они нас вычислят? Ты же сам говорил, что…
- Да не менты, грузины эти снизу, - с досадой отмахнулся Сева, растерявший все свое хладнокровие.
- Они по-моему не грузины, - возразил Навроцкий. - И потом… На что ты им сдался? По ночам вроде не шумишь - на работе пропадаешь.
- Ничего то ты не знаешь… - вздохнул Сева, вытряхивая на стол груду старых бумаг из ящика комода. - Я их бабки зацепил.
- Какие бабки?
Сева развязал шнурок рюкзака, и показал Навроцкому содержимое:
- Случайно получилось, - смущенно пожал он плечами. - Не хотел, но взял.
Художник ошарашено покачал головой.
- И сколько здесь? - спросил он, с трудом веря своим глазам.
- Четыреста двадцать тысяч.
- Ого… Достаточно, чтобы твою задницу с пристрастием искали. Как же тебя угораздило?
- Пошутить я хотел, - уныло поведал Сева. - Спустился по трубе на четвертый этаж, и вот…
- Да… серьезная шутка. И, по-моему, не очень смешная.
- Ничего, - вяло бодрился Сева. - Я исчезну. Они меня не достанут. С такими деньгами я тоже крутой!
- Мне то ты зачем рассказал? - опомнился Навроцкий. - Зачем тебе лишние свидетели?
- Поехали со мной! - предложил Сева. - Нам обоим этих денег хватит. Погуляем как люди…
Навроцкий помрачнел.
- Вот, спасибо, - сказал он. - А потом нас обоих и шлепнут, да?
- Может быть, - согласился Сева, набивая в рюкзак разложенные на столе вещи: старые фотографии, документы, носки. Вдруг он наткнулся на что-то, и вынул из рюкзака черную пластиковую коробочку.
- Что же это все-таки такое? - упрямо сдвинув брови, задал таксист сакраментальный вопрос приматов, приведший их на вершину эволюции, однако не раз губивший по пути самых любознательных.
- Да ты законченный клептоман, Люмберг! - возмутился Навроцкий. - Под шумок еще и покойника ограбил!
- Зачем она ему теперь? - здраво рассудил Сева, положив коробочку на стол, и откопав на самом дне «рюкзака Пандоры» золотую гантель.
- А это еще что? - в ужасе воскликнул художник. - Ты что, совсем рехнулся?! Это же орудие убийства!
- Это не оно, - успокоил его таксист. - Просто похожая гантель… Я ее тоже у грузинов зацепил.
- Да?!… - Навроцкий чуть не задохнулся от возмущения. - Сева… Тебе не кажется, что это уже слишком? Сначала соседей «случайно» обокрал, а теперь «чужого» покойника обчистил! И не что-нибудь - а орудие убийства вынес… Мы же вместе там были! Ты понимаешь, что ты и меня подставил?! Может, у тебя там еще что-нибудь припрятано? Чья-нибудь голова отрезанная? Нет?… Ты доставай, не стесняйся, чего уж теперь. Сидеть, так сидеть.
- Я тебе правду говорю! - обиделся Люмберг. - Эту гантель я у грузинов взял.
- Ну, ясно. Обычное дело… Зажрался народ - золотые гантели  в каждой квартире.
Севе крыть было нечем. Он и сам терялся в догадках по поводу неожиданной распространенности золотых гантелей среди населения.
- Выкинь ее сейчас же! - потребовал Навроцкий.
- Я ее лучше переплавлю, - возразил таксист.
Художник обхватил больную голову руками и застонал.
- Да ладно, не убивайся ты так. Выкину, - виновато пообещал Сева. - Не в окно же бросать.
Навроцкий сидел с закрытыми глазами, пережидая острый приступ боли. Сева, тем временем, продолжал паковаться.
- Не в окно, говоришь, - устало вздохнул художник и рассеянно протянул руку к черной коробочке. На него, вдруг, навалилась апатия. - Тут ты прав… Не хватало еще кого-нибудь этой гантелей пришибить.
Бессознательно следуя по стопам своего любопытного подельника, Навроцкий принялся теребить в руках загадочную коробочку: ведь если вещь можно было назвать коробочкой, то она неминуемо должна была в себе что-то содержать - хотя бы пустоту… Сам художник не думал об этом – все его мысли захватила боль. Но за него думали его руки, и как это частенько случается, руки оказались умнее головы, и даже двух. Прощупывая ребра коробочки пальцами, Навроцкий неожиданно наткнулся на скрытую кнопку, утопленную в корпус. Коробочка тихонько пискнула и раздвинула матовые черные створки. Одна из створок оказалась изнутри экраном, на котором засветились голубые ряды цифр. В нижней створке была расположена клавиатура…
- Компьютер… - догадался Сева, с любопытством заглянув внутрь шкатулки через плече Навроцкого. - Ноутбук.
- Не похоже, - сказал художник: неожиданная выходка коробочки немного привела его в чувство. - Значки какие-то… Цифры… Может калькулятор?
Он стал наугад нажимать кнопки. Цифры на экране ожили и стали стремительно меняться, словно Навроцкий привел в действие какой-то процесс.
- Нет, это не калькулятор, - заключил художник. - Это, вообще, неизвестно что.
- Ну, и черт с ним, - заторопился Сева, вспомнив о нависшей над ними опасности, и запихнул в карман рюкзака электробритву. - Так ты со мной, или как?
- Куда? - уныло откликнулся Навроцкий, продолжая апатично давить на кнопки.
- Куда, куда… - почесал в затылке Сева. - Куда-нибудь на Гавайи, наверно. Махнем, а? - его озабоченное лицо разгладилось, и засветилось мечтательной улыбкой. - Или в Рио, как Бендер собирался.
Вспышка в руках художника прервала экзотический полет Севиной мысли. Хлопка взрыва они не услышали.  «Бомба», - успел подумать про себя Навроцкий, погружаясь в темноту…


Взрыв потряс всю коммуналку. Запах озона распространился сквозняком по коридору, и напуганные жильцы, тревожно принюхиваясь, уже через минуту сползлись к распахнутой ударной волной двери Севиной комнаты. Сенюшкин первым отважился войти внутрь. Он подавленно охнул: посередине комнаты, на месте, где раньше стоял обеденный стол, зияла круглая дыра. Диаметр дыры был метра два с половиной, а ее обугленные черные края еще дымились. Через дыру можно было заглянуть вниз - в соседнюю квартиру, что Сенюшкин и не преминул сделать: пурпурная дорожка, застилающая пол этажом ниже, была, как ни странно, девственно чиста…