На улице бесновался ветер. Он мёл по сугробам рои снежинок, искрящихся в искусственном свете
фонарей. Напевая, задирал полы шуб и пальто прохожих - проказничал. Дурак.
Идти было недалеко и скоро уже, захлопываясь, дверь подъезда защитила деда Колю от пурги
пытавшейся ворваться за ним следом. Четыре лестничных пролёта, не без труда, но были покорены.
Отдышавшись, старик сунул руку во внутренний карман новенького пальто, чтобы проверить не забыл
ли пилюли. Забывчив стал. Убедившись, что пилюли на месте, он подошёл к старенькой обшарпаной
двери и постучал. Послышалось шарканье тапок.
- Ты, Николай?!
- Да я, я!.. Открывай уже!
- Здоров! Заходи, ворчун старый!
- Да не кричи ты! Сам оглох, так и меня покалечишь! - они стояли и, сердито насупившись,
мерили друг друга взглядами. Пётр был чуть пониже и, смотря исподлобья, выглядел грознее. Вдруг оба они
засмеялись и обнялись.
- Не забыл значит какой сегодня день?!
- Ага. С тобой забудешь - ты ведь полгода потом обижаться будешь.
- Да ладно тебе. Полгода, полгода. Раздевайся проходи. Тоня!!! Гостей встречать будешь?
- Иду, Петруша, иду! - из кухни, шаркая сношенными тапками и на ходу вытирая руки о передник,
показалась баба Тоня. - Здравствуй, Никола! Проходи, садись... Почти готово всё. Только рыбный
пирог осталось вынуть.
Салаты. Маринованые грибочки - опята и грузди. Соления. В центре стола пустая доска под
пирог. Поллитра беленькой и банка компота из антоновки. Трёхлитровая.
- Вот, Коля, чем бог послал. Так что не серчай, что не богато.
- Да ну, что ты! - отмахнулся старик. - Бог с тобой.
- Ну... Тогда давай по одной до пирога. За встречу!
- Мне в общем-то нельзя алкогольного. - сказал дед Коля, ставя стопочку однако же пустой.
- Но в виде исключения...
- Рассказывай. Как твои? Настя? Володя? Витька?.. Ты как?
- Настя хворает. Плохо ей, я идти к тебе не хотел, оставлять её одну, так она настояла. Ты же
знаешь, какая она упрямая. У Володи хорошо всё. Работает. Люда хвалит его, говорит больше
зарабатывать стал. Витя в этом году в школу пойдёт. Так вот. А я... Хуже мне всё и хуже. С каждым
днём. Может последний раз видимся...
- Да что ты, Коля! Не смей её звать! Поживём ещё!!!
- Нет. До своего восьмидесятилетия я, чувствую, не доживу. - дед Коля кашлянул и коснулся
пальцами носа, как бы смахивая что-то. - Знаешь, человек - это мозаика, которая состоит из его
воспоминаний - разноцветных стёклышек и камешков. А держится всё это в целосности благодаря цементу,
который со временем всё больше затвердевает. Цемент - это наши мечты.
Молодой человек - картина скупая, вследствие малого количества воспоминаний, мутная и темная
из-за обилия влажного цемента. И не картина вовсе. Состоявшийся человек - камешки и стёклышки
перебраны, подогнаны друг к дружке и цемент почти высох. На мозаике образ. Какой человек, такой и
образ. А у нас стариков цемент держит плохо, кусочки нас постепенно отваливаются и падают на дно реки
времени, возвращая ей когда-то одолженные у неё камешки - воспоминания - жизнь. Так и уходим
потихоньку-помаленьку обратно, в её прохладные струи.
Так вот я почти весь уже в ней. А одну мечту я далеко загадал, видать, и уголок моей мозаики
ещё не высох даже. И не высохнет, пока не сбудется.
- И что это за мечта у тебя такая?
- Простая мечта. Настюшу свою хочу пережить. Не хочу, чтоб она на похоронах моих плакала,
горевала. Лишь этого одного хочу. Всё остальное сбылось уже. Ладно. Пустое... Будет, как будет, как
должно быть. Твои как?
- Да как всегда. Толик своего старшего - Анатолия Анатольевича - тоже в школу в этом году
поведёт.
- А Василий как?
- Ой, не спрашивай. Пьёт он всё. Своих довёл уже. Не надо лучше о нём. А то всё настроение
испорчу.
- Хорошо, Пётр. Не будем. Вот и Тоня уж пирог несёт.
- О! Какой большой получился. Не осилим! - улыбаясь, сказал Пётр.
- Сейчас не осилим - завтра доедим. И мне готовить меньше. - баба Тоня повесила полотенце,
которым держала поддон, на спинку стула и села. - Ага! Без меня уже почали бутылочку-то. Ни на
минуту нельзя оставить.
- Ладно, не ворчи. День рождения у меня.
Пётр взял нож, срезал корочку с пирога и осторожно взявшись за край, отогнул. Из-под неё повалил
пар, что наполняет всё вокруг пряным ароматом, рот слюной, а людей вокруг заставляет нетерпеливо
сглатывать. Корочку поделили поровну на три части. Ели молча.
Дед Коля, поднося пирог ко рту, по старой привычке подносил ладонь к подбородку, чтобы ни одна
крошка не упала. А когда заметил, что так делают и Пётр с Тоней, невольно улыбнулся: "Крохоборы."
Голодное время пережитое однажды в молодости сделало их экономными на всю жизнь.
- Ты не бойся, Коля, - нарушил молчание Пётр. - Раз давно загадал, так тому и быть. И вообще
тебе побольше многих повезло. Нас с Тоней, например. Наш-то Васька вон пьёт беспробудно, а ты своего
Володю на славу воспитал. Уж это одно чего стоит.
- Да, ты, конечно, прав... Надеюсь, что прав.
- Ты ещё сомневаешься?!
- Да я не в Володе своём сомневаюсь. Я в людях сомневаюсь. Понять я их, теперешних людей, не могу.
Ведь помнишь как в наши времена было?! Человек человеку брат. Если попал кто в беду какую, знает -
люди не бросят, помогут. Такие добродетели были! Честность. Порядочность. Готовность помочь ближнему.
А в средние века, например, - гордость, вера. А сейчас?!
- А, - отмахнулся Пётр. - Всегда было хамло, которое ни в какие рамки не лезет!
- Так то - хамло, а я тебе про добродетели толкую! Те черты характера, того самого образа на
мозаике, по которым и отделяют хамло от добропорябочных граждан! А знаешь какая сейчас главная
добродетель?! Безучастность!!!
- Ну это ты уж загнул!
- Ничуть. Ты посмотри на людей, Пётр. Они же все живут по принципу: сиди тихо и не высовывайся! У
кого-то что-то плохое случилось? Пусть. У тебя же всё в порядке...
- Не все, Коля, не все...
Так они спорили ещё долго. Баба Тоня пыталась их утихомирить, но тщетно. Так случалось каждый раз,
когда они встречались. И, в конце концов смирившись, она тихо сидела и слушала их, переводя взгляд с
одного на другого.
Минутная стрелка на часах, в который раз, пересчитала все деления своего замкнутого одномерного
мирка. Ветер за окном начал завывать. Видимо, от того, что прохожих на улицах не осталось, и не с кем
было поиграть, попроказничать.
- Ох, как я засиделся. - сказал дед Коля, посмотрев на часы. - Пора домой.
- Что ты! Что ты! - запричитала баба Тоня. - Поздно уж. Пять утра. Подожди часик хоть и иди потом.
Да и слышишь, как ветер за окном воет?
- Нет. Настя одна. Не могу я.
Старик прошёл в прихожую и встал в замешательстве.
- Это как их уже два стало? - спросил он, показывая на два одинаковых новых пальто, висящих на
вешалке.
- Так моё одно! - сказал Пётр. - Мне давече Толик подарил ко дню рождения.
- А мне Володя, - улыбнулся Коля.
- Видишь, может и не все такие безучастные и равнодушные, как ты это себе представляешь.
Дед Коля только хотел что-то ответить, как баба Тоня его опередила:
- Молчи лучше, старый, а то опять сейчас спорить начнёте!
Пётр промолчал. Только посмотрел изничтожающе.
Дед Коля посмотрел на вешалку:
- Вот это, вроде, моё.
Он оделся. Затем присел на дорожку.
- Спасибо за угощение. Ещё раз с днём рождения, Пётр, - пожал руку, обнял. - Не болейте.
С этими словами вышел и стал потихонечку спускаться по лестнице.
На улице на него налетел обрадованный ветер и стал с ним заигрывать. Не обращая на него внимания,
дед Коля брёл домой. Город спал. Скоро все пойдут на работу, учёбу, а он думал, как он придёт домой,
в тёплую постель, к своей Настюше и уснёт рядом с ней... долгим... замечательным сном, как ...
... вдруг старик почувствовал, как бешенно, словно в агонии колотится сердце. Он остановился, но
сердце продолжало молотить, словно птица, рвущаяся на свободу. Старик лихорадочно стал расстёгивать
пальто, но во внутреннем кармане его таблеток не оказалось. Он посмотрел во внешних карманах. Нет.
Птица стала колоть его клювом. Он понял, что одел не своё пальто, но что уж теперь поделаешь? Птица
метнулась и с силой ударила его. Он повалился боком на снег возле фонарного столба. Ветер отчаянно
кружил вокруг. Метался во все стороны, ища кого-нибудь, кто смог бы помочь. Но вокруг не было ни души.
Старик пытался двигаться, говорить - ничего не получалось. Боль постепенно отступила. Паралич остался.
"Скоро люди должны пойти на работу," - подумал дед Коля. - "Они помогут."
В конце улицы появилась одинокая фигура с лопатой. Дворник. Точнее, дворничиха. Она постепенно
приближалась, вглядываясь в тёмное пятно на снегу. Подойдя ближе, она остановилась. Дед Коля лежал
половиной лица в снегу, а вторую половину закрывала шапка ушанка, сьехавшая набок во время падения.
Лица его ей не было видно.
- Тьфу, пьянь. - процедила она и двинулась дальше. Сначала он отчаянно старался что-то сказать,
затем хотя бы промычать, но ничего не выходило.
По улице заходили люди. Сквозь узкую щёлочку между снегом и ухом шапки он мог видеть лишь их ноги,
сновавшие мимо. Он слышал, как скрипит снег. Слышал, как недалеко дворничиха орудует лопатой.
Ветер метался меж прохожими. Толкал то одного, то другого, но как и старик не мог ничего сказать.
- Папа, смотри! Дяденьке плохо! - услышал вдруг старик.
Отец вёл сына в садик. Не хотел опаздывать на работу, а потому даже не остановился, лишь бросил:
- Нет. Дяденька просто пьяный, сынок.
Но мальчик тянул отца за руку, а подоспевший ветер ударил ему в лицо холодным потоком, мешая идти.
- Нет ему плохо!!!
Мужчина остановился и посмотрел на тёмную фигуру на снегу.
- Не капризничай, а то мы опоздаем.
- Дяденьке плохо! - не унимался мальчик.
Дед Коля не видел их лиц. Только ноги.
"Всё будет хорошо," - подумал он. - "Всё будет так, как должно быть."
До сих пор не горевший Фонарь, под которым он лежал, вдруг зажёгся и осветил его, и отца с сыном.
И даже дворничиху, неподалёку орудующую лопатой.
2.03.2004