Из старого камода Катенька достала пару книг с ветхими сухими корешками и тонкий блокнот с маленькой золотой змейкой на обложке. На самом деле, это была вовсе не змея, а стилизованная латинская буква «си», но Кате казалось, что это все же рептилия, и она охраняет её дневник, угрожая страшным проклятием всякому чужаку. Странички были потрепаны по краям, засалены миллионами прикосновений теплых детских рук. Одна из них соединялась замятыми углами с соседней и была спрятана за большую серебристую закладку. Катенька с трепетом развернула потайной конверт, разгладив ладошкой правый листок. На верхней строчке в двух колонках были написаны всего два слова, а далее на нижних строках красовались ряды крестиков. Слова гласили: «Хорошие» и «Плохие». Катенька, высунув язык и свесив его от старания под нижнюю губу, принялась нетвердой рукой выводить новые крестики. Сегодня их было больше под надписью «Хорошие».
Утром бабушка разлила воду на кухне, и долго кряхтела пытаясь выудить краешек лужи из-под хозяйственного пенала. Катя долго наблюдала, как забавная струйка постоянно убегает по покатому от времени полу от бабушки под шкаф. Рядом около мойки валялось старое платье куклы Арины, которое вчера в течение сборов куклы на юг неожиданно вышло из моды. Катя юркнула тонкой рукой под бабушкин тяжелый локоть и поймала струйку прямо подолом старомодного наряда. Потом получила стакан красносмородинового киселя и большую вафлю.
Крестики почему-то выходили неодинакового размера, хотя должно было быть иначе. «Интересно подумала Катя, - а за то, что я утром показала язык нашей злой соседке можно поставить крестик как за хорошее дело или нет?» Блокнотик опять был заточен в пыльный угол комода.
На ступеньках Женькиного дома лежала чужая тощая кошка. Солнце прыгало по её усам, и ей было совершенно наплевать, что рядом шумно стирали бельё. На обшарпанном табурете стоял большой эмалерованный таз, с кровавыми подтеками ржавчины на боках. В нем грустно мокла простыня.
Катя продела указательный палец в крохотное дупло в калитке и ловко отодвинула щеколду. В дальнем конце сада белела спина Женькиной бабушки. Катя несмело обошла кошку, которая уже растянулась на всю ступеньку. В крошечном коридоре, который был еще и кухней, стоял терпкий запах квашеной капусты и гулял прохладный сквозняк. Крышка погреба была распахнута, и где-то в горле темной бездны громыхали стеклянные банки. Катя рявкнула туда громким детским баском, что это она, и что Женька обещал выйти после обеда. Мама Женки показала на свет улыбчивое лицо и махнула в сторону сарая. Катюша направилась туда, еще раз миновав узурпированную ступеньку и поглазев по дороге на осу, которая от жадности залезла в таз с простыней, и сейчас тоскливо дрейфовала от одного края таза к другому, медленно прощаясь с жизнью.
Женька усердно тер маленькие стекла кухонного окна кусками старых газет. Окно вынули и унесли в сарай для уборки. Рядом были аккуратно сложены две грязные тряпочки и обмылок. Женька сначала мыл стекло водой, потом мылил кусок ветоши, наносил мыльную пену и присаживался на старую тележку, зажатую между железными полками, ждать, когда пена высохнет. Потом он делал небольшие комочки из разодранных газет и стирал белые полосы мыла насухо. От бумаги летела мелкая пыль, сверкая в солнечном луче, который торчал из щели в стене.
Катя понимающе оглядела запыхавшегося товарища. Вчера Женька испортил папин бинокль поэтому сегодня работал по дому. А ведь Катя говорила ему вчера, что если измазать стекло бинокля красной краской, то не получиться все видеть в красном цвете, но он не послушал. Катя фыркнула и подумала, что хорошо что она умнее этого упрямого ушастого мальчишки.
Под крышей сарая висело черное ласточкино гнездо. Птиц там давно уже не было, и теперь там красовалась большая паутина, с толстым крестоносцем посередине. Как-то раз они с Женькой казнили муху, за то, что та гуляла по свежим пирожкам. Муху заманили в стакан, а потом выпустили прямо в лапы пауку. Теперь останки несчастной болтались где-то с краю огромной сети.
Пока Катя вспоминала недавнюю трагедию с мухой, Женька закончил тереть окно и гордо взмахнул челкой. Она направилась к калитке ждать, когда Жека вымоет руки и поменяет рубашку. Его мама уже стояла посреди двора и шумно полоскала бельё. Кошка уже давно убежала, а на сухой траве остались несколько волосков её шерсти. Прямо в домашних тапочках Женька вбежал на гору песка, которая высилась у них во дворе еще с тех пор, как его папа по молодости хотел строить новый дом. На вершине кучи была воткнута старая бита для игры в лапту. Выхватив её он бросил ее к Катиным ногам и вспомнив, что надо переодеть сандали, побежал обратно в дом. Из глубины сада вернулась бабушка, улыбнулась Кате и та улыбнулась ей в ответ. Бабушка высыпала Кате в подол горсть стручков гороха, пять огромных бардовых ягод клубники, и вдобавок вручила как жезл стебель ревеня. Катя долго говорила спасибо и обещала принести что-нибудь от своих.
Через пару минут, за калиткой, они с Женькой болтая ногами, сидели на старенькой прогнившей скамеечке. Над Катиной головой то и дело пролетали зеленые стручки от гороха, похожие на кузнечиков. Женька кидался ими в воображаемую мишень на березе, которая росла прямо перед домом. В ее ствол была вставлена железная труба, которая с другой стороны подпиралась двумя железными палками, расставленными в форме домика. Когда-то тут были качели, и на них качалась еще Женькина мама. А теперь это были просто железяки на которых иногда Женька изображал обезьяну. Это было лучшее, что получалось у него, когда они играли в «Море волнуется раз». А Катя ничего не изображала, потому что не любила, а на самом деле не умела, и поэтому всегда была ведущей этой смешной затеи.
Дожевав последнюю ягоду они решили пойти на пруд. Там вчера расцвели кувшинки, а Катя жутко хотела поиграть со своими куклами в Дюймовочку, посадить их в сердцевину цветка и пустить плавать в кадке с дождевой водой. Женькина бита была как нельзя кстати, потому что ей можно было дотянуться до белых бутонов.
Когда-то давно в местных прудах разводили карасей. До революции тут была большая усадьба с рыбным хозяйством и небольшой фабрикой. Заводей была целая цепь, но большой пруд был только один. На дальнем его берегу росла огромная ива, стонавшая в ветреную погоду так, что у Кати, да и у многих других детей в округе по телу пробегал холодок. Говорили, что на этой иве повесилась одна из молодых фабричных работниц из-за несчастной любви. Потом будто она стала русалкой, которая появляется именно тогда, когда цветут кувшинки. На другом берегу стояла пара сараев и потемневший от времени старый двухэтажный дом с мансардой. Когда-то он-то и принадлежал хозяевам усадьбы, а сейчас был поделен на маленькие квартирки. В них жили дачники и местные огородники. В той части дома, которая была под самой крышей жил Лаптев. Ну все звали его Лапоть, хотя имя у него было вполне нормальное – Саша. Лапоть приезжал к бабушке и дедушке на лето и все время ходил с приделанными на шнурок ключами на шее. Иногда днем он торчал в окне, полулежа на широком подоконнике, что-то записывая. Говорил, что придумывает сказку про путешествия и приключения веселого семейства кошек, но этих рассказов он так никому и никогда не прочитал.
Женька обогнал Катьку и первый затормозил у двери Лаптевской лестницы, пустив из-под набоек облачко пыли. На траве пылились старые газовые баллоны, сваленные в кучу. Вид у них был просто страшный. У каждого на боку был нарисован череп с костями и выцарапан огромный восклицательный знак. Дверь на лестницу была распахнута. Хоть на дворе и светило солнце, но на ступеньки было страшно наступить из-за постоянной темени. Где-то наверху горела одна несчастная лампочка, но дверь внизу постоянно была открыта, чтобы дневной свет хоть немного помог людям в их подъеме наверх.
Катя поравнялась с Женькой и тоже начала вглядываться в темноту. Дух, которым тянуло из дверного поема, был похож на дух старинного склепа. И обстановка была очень похожей. Между некоторыми ступенями лестницы были вынуты досочки и можно было разглядеть свалку, которая образовалась под лестницей за долгие годы. Там лежал старый холст с куском резного багета, сломанная, бездонная детская коляска, с остатками плетеной корзины, россыпь разноцветных бутылок, покрытых толстым слоем пыли. В углу стояло разбитое зеркало в котором отражались стопки старых газет, задушенных тонкой бечевкой. Старые вещи глядели снизу на тонкие Катины ножки и упорно хранили молчание.
Детские шаги гулко отзывались в деревянных перекрытиях. Женька толкнул дверь, и оказался в кухне. Рядом с дверью стоял небольшой стол, с толстыми дубовыми ножками. На нем пыхтел маленький примус. Из кухни через ступеньку была большая комната, с одной стороны которой была веранда с огромной софой, а с другой была комната, которая служила спальней дедушке и бабушке. В спальне мансардное окно выходило в соседский огород.
Лапоть сидел на софе и жевал бутерброд с маслом. Увидев ребят он угукнул и начал сползать на пол. Выудив пяткой из-под стула свои штиблетики, Сашенька поторопился на выход.
Лестница загудела, дунула на детей прохладой и выпустила на солнечный свет.
Около соседней двери Катенька застряла, увидев маленького щенка. Щенок скакал вокруг крохотной лягушки и тявкал. Его хвост крутился во все стороны с такой силой, что щенок постоянно терял равновесие и падал на мохнатый бок. Лапоть сказал, что эту собаку привезли вчера его соседи снизу и что еще у них есть коза. На днях у нее должны быть козлята. За углом они наткнулись на круглую рогатую скотину, тоскливо водившую квадратными зрачками и тихо белеющую.
За невысоким деревянным забором начинались заводи. На плече у Лаптя лежала бамбуковая удочка. Его дед смастерил её для внука еще пару лет назад, но только этим летом Сашке доверили удить. На прошлой неделе утром около его софы появилась жестяная коробочка от гвоздей, в которой аккуратно лежали две блесны, несколько разных крючков, моток толстой лески и крохотное свинцовое грузило. Теперь Лапоть шел с твердым намерением выудить щуку и не смел никому даже слегка подшучивать над этим.
Старая ива шептала листвой над пегими макушками трех охотников. Они уселись на большой пень и начали обсуждать план действий. Сашка сказал, что ему надобно накопать червя и стал ковыряться в траве. Кувшинки трепетали на ветерке, и Женька уже не мог удержаться от желания их добыть.
Старое бревно на берегу стало стартовой площадкой. Женька лег на самый край ствола и протянул биту на вытянутой руке в сторону кувшинок. Но к несчастью цветы были слишком далеко. Катенька чуть ли не расплакалась. Рядом Сашка глазел на бессмысленные приятельские потуги. В его кулачке сидел перепуганный до смерти земляной червяк и щекотал ему ладошку. Запыхавшийся неудачник слез с бревна и отрицательно покачал головой. Сашка предложил зацепить кувшинку удочкой. Решили попробовать, потому что Лапоть признал, что потренироваться забрасывать перед ловлей ему не помешает.
Придерживая двумя пальцами левой руки конец лески с вяло болтающемся тонким крючком он отвел назад правую руку в которой было зажато древко удочки и замахнулся. Но отпустить крючок вовремя почему-то не смог и крючок впился ему в палец. Женька охнул, бросился подбирать выпавший из рук Лаптя бамбук. Сашка надулся, закусил губу и тихо завыл. Крючок выглядывал с другой стороны пальца. Все дружно оглядели ранение. «Навылет!» с восторгом выпалил Женька и отвязал леску. Крови не было, только появилась маленькая опухоль, и Катенька заявила, что теперь Лапоть самый настоящий рыбак, потому что её отец прокалывал палец крючком раз сто. Вынуть злосчастную железяку мог только взрослый, и Сашка решил бежать за дедушкой.
Кувшинки так и остались трепетать на ветру.
Дедуля долго сердито ворчал на ребят, а потом сотворил чудо. Белая повязка красовалась на бедном Сашкином пальце еще целую неделю, и была предметом его бесконечной гордости. А Катя рассказывала всем, что это русалка из пруда не позволила им достать кувшинки, наказав Лаптя за покушение.
Через неделю коза принесла двух тонконогих беленьких малышей, перестала грустно блеять, но стала очень вредной. Катя еще несколько дней прибегала к Сашкиному дому поиграть со щенком. Он привык к постоянному вниманию. У него были веселые карие глаза-пуговицы и розовый живот. Пах он очень терпко, по-собачьи, но так как был еще совсем малышом, запах этот не казался гадким. И Катя мечтала, что когда она вырастет у неё обязательно будет коза и большая собака с карими глазищами.
Когда в вечернем небе с криками и звоном начали парить стрижи, Женька выгнал из сарая старый велосипед. К колесным спицам были привязаны кусочки тонкой пластмассы, и когда он разогнался по ухабам своей родной не мощеной улицы, треск разнесся на всю округу. Потом он оставил своего верного коня около калитки и присоседился к смеющейся компании на лавке около дома старенькой бабы Розы. Это была самая широкая лавка на всей улице и здесь было уютно. Рядом в палисаднике росли большие кусты сирени, за которыми все очень любили прятаться во время игр. Из-за забора бабы Розы был слышен лай четырех её собак, которые бегали кругами и лаяли для важности на пролетающих ворон и соседских кур.
Детская стайка шумела и смеялась, грызла орехи и семечки. Вечером на таких посиделках всегда происходили жутко важные вещи. На прошлой неделе Валерка признался Катеньке, что видел про нее сон, и все дружно теперь ожидали продолжения романа, но Катя самозабвенно рассказывала всем страшные истории и даже не глядела в сторону грустного поклонника. Светка влюбилась в старшего брата Женьки, который приезжал на выходные к родителям. Один раз она улыбнулась ему и теперь от смущения у нее каждый раз краснели уши, когда подруги расспрашивали её о нем. Лапоть страшно ревновал свою соседку к её молодому человеку и строил планы по его умерщвлению. Он рассказывал всем, что когда он вырастет, то станет знаменитым писателем и у него будет пять таких машин как у этого верзилы и он женится на своей соседке. Всякое случалось в такие вечера. Иногда все ссорились из-за какой-нибудь ерунды и пару дней лавка пустовала. А потом все начиналось снова.
В густых сумерках начали хлопать двери. Старшие вышли звать младших по домам. Вечерняя перекличка состояла из того, что из каждого двора неслось имя непослушного ребенка до тех пор как тот, находясь за три дома от своего не горлопанил в ответ, что жив и уже идет домой.
Обычно Катенька слышала голос своей бабушки даже сидя в беседке Женькиного сада. И сейчас, уловив раскатистое эхо своего имени, она, улыбнувшись на прощание и крикнув всем о своем уходе, пулей понеслась к дому. Бабушка стояла посреди улицы, напоминая огромную шхуну, дрейфующую в полумраке. Рядом кружил старенький одноглазый мохнатый Тузик. И Катя с ним на перегонки побежала к родному крыльцу.