Весна в нежных кружевах зимы

 

 Фёдор, молодой мужик, которому не было ещё сорока лет, занедужил в дни, когда раскрылись хляби небесные. Весь мир утонул в осенних дождях. Дождь пел тоскливую песню уже три недели. Занудные потоки косыми линиями чертили на стёклах окон какие-то знаки, холодными потоками вымывали из памяти воспоминания о лете.

    На людей навалилась осенняя лихоманка. Они перестали улыбаться, ходили смурные да злобливые. Кошки забирались к собакам в конуры и спали вместе сутками напролёт, свернувшись калачиками. Жизнь тоже впала в полудремотное состояние. Только бодрые крики ворон напоминали, что жизнь всё-таки  продолжается.


   Фёдор слыл домовитым, крепким хозяином и трудягой. Когда селян на помощьь звал, на магарыч не скупился. И сам поможливый был. Уважали мужики Фёдора.
Избу самоличную содержал Фёдор, что ту игрушку. Длинными зимними вечерами пилил, строгал, выпиливал наличники.

   - Смотри, Ксанка. Какой узор сделать? - спрашивал Фёдор.

   - Все узоры мне нравятся, Феденька. Молодец ты, - говорила Оксанка -  и опускала лицо в два завитка на макушке Фёдора. С минуту вдыхала любимый запах и бежала по своим, хозяйским бабьим делам.

   - Оксанка в своём дому, что оладушек в меду, - с завистью шептались бабы у колодца.

   Оксана торопливо и споро бегает  по тесовым тропинкам, которые проложили умелые руки Фёдора. Упаси Господи, упадёт Ксанка, бегая по грязи топкой. Из сарюшки в амбар, обратно в сарай, к конуре, Мотю накормить...Забот полон рот. А сердце Оксанки сжимает холодная рука ужаса и страха:

   - Что с Фёдором? Уже месяц, как хворь прицепилась. Похудел, глаза ввалились, нос заострился. Ночами с трудом встаёт с лежанки. Почерпнёт ковшом воды, пьёт, стуча зубами.

   - Феденька, пойдём, пойдём в кровать. Ложись со мной! Обниму, обогрею.

   - Нет! Отдыхай! Завтра рано вставать. Мне здесь сподобнее.

   Знахарка Улита начала лечить Фёдора травами. А от какой хвори, и сама не знала. Каждый вечер приходила, закуривала свечи, поила отварами. Шептала заговоры да молитвы.

   Бабы на деревне спрашивали:
- Как Фёдор-то?

   Она горестно вздыхала и шепотом говорила: - то же тело, да клубком свертело.

   Жалели Фёдора, а шибче Оксану. Бог не дал дитятко, а одной век куковать... Не приведи Господи. Бабы жалостливо кивали головами.

   - Две головни и в поле курятся, а одна и в печи гаснет, - поддакивала Улита.

   Оксана каждый день варила куриный бульон. Фёдор пил через силу. Просил свежих яиц. Оксанка приносила их ещё тёплыми.

   - Феденька, запрягу Резвого? Съездим в район к доктору.

   - Что ты заладила каждый  день одно и то же? Подожди трохи, Ксанка! Установится зимник, уеду в зимовьё. Там, в лесу, оздоровею. Мои отец и дед завсегда там лечились.

   Говорил он это с такой горячей уверенностью, что Оксанка верила в чудо. Только когда доила Звёздочку, мучительная жалость тугим обручем сжимала сердце, искажала лицо и заливала его горячими потоками слёз. Звёздочка переставала жевать, поворачивала к ней голову и тихонько мычала. Но слёзы не приносили облегчения. Обречённость, растерянность не покидала её ни на минуту.

   - Феденька, Феденька,  - бормотала она свозь слёзы. - Как же я без тебя.Удивлённо замолкла, поражённая мыслью, что никого так не любила, как Фёдора. Его ласковый шёпот, горячие руки, которые грубовато, но настойчиво ласкали её, а она стыдливо прикрывала грудь руками. Но когда его пальцы добирались до сосков, Оксана становилась покорной и податливой.

   - Ягодка моя, зоренька ясная, - шептал Фёдор, - радость моя, награда моя.

   Как только установился зимник, Фёдор с Оксанкой запрягли Резвого. Фёдор погрузил харч, тёплые вещи. Завернул в тулуп кота Барсика. Мотя, лайка, с которой ходил Фёдор на зверя, с радостным лаем запрыгнула в телегу: в лес, в лес!

   В зимовьюшке Оксана истопила печь, принесла с реки два ведра воды. Помыла полы. Сладила на лежанке Фёдору постель. Он стоял у оконца, в котором  сделал ладошкой проталинку и смотрел, как Мотя и Барсик бегают по пушистому снегу, утопая в нём по уши. Барсик забавно держал хвост кверху, как флюгер. Глядя на них, изнурённое лицо Фёдора освещалось улыбкой.

   Оксанка через день бегала к Фёдору на лыжах, почитай без малого десять километров.

   - Как Фёдор, - спрашивали бабы.

   - Да недужится ещё. Скоро лето. О летнюю пору на всякую болесть трава вырастет, - отвечала Оксанка.

   Однажды, когда она только-только собралась бежать домой, поднялась страшная метель. И сразу начала буянить. С диким завыванием бегала по кровле, стучала в оконце, со всей силы наваливалась на дверь, но в зимовьё прорваться не смогла. Зимовьё стояло, как крепость. Спокойный и тёплый кружок света от керосиновой лампы. Легкое потрескивание дров в печурке. Барсик лежит на лавке, свесил хвост. Зевает. Показывает острые зубки и розовый язычок. Мотя возле двери чутко прислушивается. Положила голову на лапы и не мигая смотрит на огонь, струящийся из печурки. Тепло и покойно в зимовьюшке.

   - Бежать надобно, Феденька, - говорит Оксана.

   - Куда же в такую непогодь? Заночуешь, -  говорит Фёдор. Звёздочку утром Танюшка выдоит. И печь протопит.  Изба то рядом. Идти не далече.

   Фёдор налил в две помятые алюминиевые кружки браги. Закусывали  кусковым, жёлтым сахаром, поочерёдно откусывая от головки. Он льдисто хрустит на зубах. Над верхней губой у Оксанки рассыпалась мелкая бисерная дорожка. Сладкая, туманная. В голове у Оксанки светлеет,на сердце становится тепло.
А в нём как-будто открывается второе дыхание. Вот заблестела искорка в глазах, лукавая улыбка забродила на измождённом лице. Приутихла болесть его, усмирённая брагой. Бросил тулуп возле печурки. Привлёк Оксанку к себе, и повалились они на пол.

   - Как же я по тебе соскучилась, голубчик мой! Феденька, Феденька.

Задыхаясь от страсти, нежности и любви, бессвязно бормоча, перебивая друг друга, Оксанка и Фёдор, как в первый раз сплелись руками и ногами, лихорадочно, взахлёб лаская друг друга.

   Утром Оксанка помогла Фёдору лечь на лежанку. Поставила рядом в ковшике холодной воды. Налила в кружку бульон и побежала домой, сказав, что прибежит завтра.

   Ещё неделю бегала Оксанка к Фёдору.  В феврале задули ветры. На деревне люди радовались. Хоть и злые ветры, а запахом весны нет-нет да и одарят.

   К середине февраля Фёдор умер. Он лежал в домовине, которую  сам мастерил долгими зимними вечерами.  Как делали его дед и отец.  Хоронили Фёдора всей деревней. Бабки успокаивали Оксанку:

   - в могилке, что в перинке: не просторно, до улёжно.

   Плакальщицы плакали, заставляя рыдать всякого: - и старого, и малого, чтобы помочь смыть первую боль утраты. Только Оксанка, конечно, жутко было на неё смотреть. Глядя на неё, плакали ещё пуще.

   Два месяца Оксанка была похожа на тень. Каменным изваянием ходила по деревне. Даже подойти к ней не решались, а не то что заговорить.

   - Время - то лечит. Дай Бог, не искалечит,- сокрушались деревенские.

   А тут, как раз на Пасху, вышла Оксанка из избы нарядная, весёлая. Глазоньки блестят. Счастье брызжет ярким светом. Да так заразительно! Заулыбались люди радостно:

   - оттаяла, оттаяла душенька у Оксанки! слава тебе, Господи!
   А через неделю все уже в деревне знали: оставил Фёдор на Земле свою меточку.

   В конце октября родила Оксанка доченьку. Хорошенькую. Синеглазую. Горластую Глашеньку. Глафиру Фёдоровну.