Когда я вспоминаю то, что тогда произошло, - а это, поверьте мне, нелегко и сейчас, - всегда задумываюсь. Что спасло меня тогда? Была ли это лишь слепая случайность? Или здесь не обошлось без вмешательства Создателя, чьё Провидение предопределило мою дальнейшую судьбу?
На кардиологическое отделение я попал по собственному желанию, вернее, – по собственному решению, – не было больше сил выносить приступы аритмии, которые, появившись однажды, не отпускали, становясь, как мне казалось, угрожающими.
Теперь, спустя почти двадцать лет, я научился с ними бороться и почти не обращаю на них внимания. Конечно, понадобилось время, чтобы понять себя, свой недуг, и это время было мне предоставлено.
Но, какой ценой?!
Первые впечатления на отделении были настолько тяжелыми, гнетущими, что трудно было побороть желание срочно бежать отсюда, вернуться домой, и будь что будет! Нехорошие мысли, предчувствия, какие-то приметы облепили мой мозг словно ракушки днище старого корабля.
И было отчего!
В первый же день я был потрясен одним лишь видом странной пары: маленькие, сухонькие, мужчина и женщина, медленно, как неразлучники, двигались по коридору. Дойдя до конца, они поворачивали и так же медленно, шаркая подошвами тапочек, продолжали, будто заколдованные, этот свой моцион. Лица их, одинаково бледно-желтые, обычно не выражали никаких чувств, словно все чувства они уже истратили. Лишь иногда мужчина, казавшийся мне совсем стариком, внезапно морщился, и тогда на лице женщины появлялось выражение безмерного сострадания и тревоги.
Но больше всего поразило меня, и привело почти в состояние безотчетного ужаса, то обстоятельство, что женщина держала в руках белую эмалированную плошку наполненную чем-то красным, кровавым, в которую её спутник время от времени сплёвывал.
Я знал, что этому несчастному уже была сделана операция на сердце, - примерно такая же предстояла и мне.
Его шею и грудь под рубашкой прикрывала накладка похожая на корсет. И я представлял себе ужасный шов от стернотомии, идущий вдоль всей грудины.
Как потом я узнал, мужчине не было и сорока, а женщина - его мать. В плошке же находились всего лишь зёрна граната.
Следующим потрясением был молодой человек, совсем мальчик.
Бледный, он лежал на кровати в той самой палате, куда я вошел с полиэтиленовым мешком в руке, тихо произнеся: «здравствуйте».
Утром ему делали зондирование, и сейчас, почти плача, он жаловался на боли в сердце, просил позвать врача…
Позже мне тоже пришлось пройти эту процедуру, когда тебе через бедренную артерию, надрезав её в паху, проводят зонд до самого сердца, и далее в различные его камеры.
Но тогда я ещё не знал о предстоящем.
Прошло несколько дней. Я немного освоился, - пожалуй, это не очень подходящее слово, - скорее, – свыкся. Среди моих соседей по палате особенно выделялся Александр, все звали его просто Саня. И хотя ему было уже за сорок, а мне немногим больше тридцати, я стал обращаться к нему так же.
Саня почти всегда был весел, активен, как мне казалось – даже излишне. Он постоянно помогал медсестрам, нянечкам, не говоря уж о лежачих больных. Шутил, смеялся, рассказывал анекдоты.
Однажды я случайно увидел, как в ординаторской он пытался обнять молоденькую практикантку, а та, игриво отталкивая его, говорила: «Да ну тебя, Сашка!»
Постепенно мы с ним сдружились. Он не любил говорить о своей болезни, но как-то всё же поведал: в молодости еще, провалился на зимней рыбалке в закраину, заработал ревматизм, а позднее, лет пять назад, забарахлил митральный клапан. Потом – операция, - делали здесь же, - поставили искусственный, всё прошло нормально. После этого чувствовал себя неплохо. Женился на молодой, первая-то жена восприняла его недуг по-своему, – загуляла. Как он говорил, устроила ему «Johnny Be Good», в смысле – жёны бегут. Как раз под Новый год – такая вот, блин, Самка Клаус!
Теперь Сане предстояла замена клапана.
- Наши-то – говно! Через два-три года менять приходится, - уверял он. - Но теперь я ученый: подсуетился - новенький импортный достал, - друзья помогли, такой - лет десять протянет, не меньше.
После паузы добавил:
- Я бы и с этим мог ещё погулять, - врачи разрешали. Но, понимаешь какое дело – жена молодая, не хочется её обижать… А поднапрягусь – сразу приступ, задыхаюсь, «скорую» приходится вызывать. Не удобно как-то перед ней…
Назначили мне операцию на конец мая, а ему – на неделю позже.
Стали нас готовить: анализы, обследования всякие.
Я до последнего сомневался – риск большой. Но профессор Воронов убедил: «Сейчас не сделаешь, – через год может быть поздно!»
Прямо какая-то была у него заинтересованность, что ли? Иначе понять не могу. Разве можно так говорить пациентам? Это ж всё равно что сказать: «Тебе жить осталось – год!»
В общем, каково было моё настроение можно понять. Врач, который вёл меня, всё успокаивал: «Чего ты так волнуешься? Сейчас эти операции отработаны – смертность не более пяти процентов».
Да и Саня поддерживал. Он вообще воспринимал операцию, всего лишь как небольшую неприятность, потерю времени.
Вот и сейчас, - у жены в июне отпуск, а у него операция.
Как-то поздно вечером в палате у телевизора (ему жена из дома привезла) он и говорит:
- Слушай, а давай махнёмся! Тебе под нож – не горит, а мне охота с женой хоть часть её отпуска зацепить, в Крым съездить.
А у меня такое состояние – каждый час считаю. Согласился, конечно.
Саня к врачам. Сначала не хотели, - но уговорил. Это он умел.
В день операции я как на иголках, будто чувствовал что.
Накануне он вспоминал, как прошлый раз было.
- Я у них спрашиваю, - говорит, - на столе-то я, смирно лежал?
А врачи: «Ну и матершинник ты, Саня! Мы тебе вопросы, - проверить, начал ли наркоз действовать, - а ты на нас матом».
А сам смеётся: - Да не помню я этого не хрена!
Будто ему и не на операцию завтра…
Операционная на нашем этаже была. Мы в коридоре, правда, в другом конце. Ждём. Врачи нас гонят: «Чего стоите? Дуйте по палатам!»
Потом я «в туалет» вышел, - как будто почувствовал, - а его как раз из операционной в реанимацию везут. Рядом два доктора с нехорошими лицами.
Понял я – что-то не так. Пригляделся, а у него из уха струйка крови…
Через некоторое время врачи, медсестры забегали… Даже из других отделений приходили…
В общем,… не перенёс Саня операцию.
Потом говорили, будто сердце его под иголкой рвалось, клапан не держался… Ну… может быть.
На следующий день я выписался. Придумал причину.
Когда уходил - жену его видел. Плакала навзрыд. Хотел подойти, утешить как-то… Но… нужных слов не нашел.
Мне ещё и через год из больницы звонили. Удивлялись, почему не иду к ним.
«Зря, - говорили. – Скоро все операции платными будут…»