Сорок… Тридцать пять… Разряд! Тридцать… Еще один! Двадцать восемь… Двадцать…
Адреналин! Двенадцать…
Дайте разряд, черт бы вас побрал!
Восемь… Пять…
Пожилой врач осторожно тронул за плечо молодого коллегу.
- Андрей… Андрей, она умерла. У м е р л а, видишь?
По черному экрану бежала прямая линия.
- Виктор Петрович, - растерявшийся Андрей смотрел то на наставника, то на женщину на столе. – Виктор Петрович… Как же это? Она… Я…
- Ты все делал правильно. Я бы тоже ее не спас. И не вздумай хандрить! Это первая смерть, потом будет легче.
- Потом? – задохнулся от негодования Андрей. – Я призван спасать людей, а не убивать, я врач, я…
- Врач, врач, - пожилой доктор похлопал Андрея по плечу. – Я тоже врач. И у меня тоже были летальные исходы. Это жизнь, Андрей. И смерть – ее обратная сторона. Я сам сообщу родственникам.
С этими словами Виктор Петрович закрыл дверь операционной и, на ходу снимая перчатки, отправился в приемную. Андрей бессмысленно уставился на экран, по которому бежала прямая зеленая линия. Линия жизни, которая только что прервалась.
Что-то я ничего не понимаю. Наркоз мне давали или нет? И вообще – это наркоз был или наркотик? Тело летает под потолком, врачи суетятся внизу, на столе кто-то лежит. Следующий что ли? У них тут конвейер?
Да, не повезло ему – и током его, и шприцом. Ему? Или ей? Или…
Батюшки, что они мне вкололи? Это же я… там…
Откуда?
Что за чушь они несут – восемь, десять. Не смог помочь…
Молодой чуть не плачет, старый говорит ему что-то. Сам сообщу… Что? Кому?
Эй, погоди, куда это ты? Не смей говорить Саше! И маме не смей! Посмотри – я живая, и мне плевать, что там у вас на столе…
Ну что ты стоишь как пень и на экран пялишься. Вот сейчас спущусь и впрыгну обратно – это все ваш наркоз виноват. Я от него с ума сошла и куда-то улетела. Вот и стол. Бррр, какая я холодная – ужас. И больно-то как…, господи. Ну ничего… Зато я живая. Живая, слышишь? Хватит смотреть на эту линию, иди и скажи Саше, что я не умерла! У меня, между прочим, муж сейчас плачет. А ты тут фигуры разноцветные разглядываешь. Надо же кому дипломы дают – созерцатель чертов.
Как же мне все-таки больно…
Когда Виктор Петрович вернулся в операционную, Андрей по-прежнему смотрел на темный экран, и вся его фигура выражала недоумение.
- Посмотрите. – схватил он за руку наставника. – Линия какая-то странная. Она… прерывается.
Виктор Петрович бросил взгляд на прибор и силой отвернул от него Андрея.
- Тебе просто хочется, чтобы она была жива. Понимаешь? Но ты же врач, подумай – прошло 20 минут с момента остановки сердца. Мозг уже умер. А значит, и она умерла тоже. Завтра ее заберут. Родственники против вскрытия, ее похоронят, а у тебя еще будут тысячи удачных операций. Пойдем.
Андрей в последний раз бросил взгляд на прибор и послушно проследовал за учителем.
- Понимаете, когда я смотрел на эту линию на экране… Мне казалось, что я вижу ее жизнь. Целиком, словно в быстро прокрученном перед глазами кинофильме. Я не мог избавиться от мысли, что она просто не могла взять и умереть у меня на столе. И вдруг мне показалось, что линия дернулась.
- Оптический обман. Вкупе с самообманом. Ты же сам говоришь, что тебе не хотелось верить в то, что она умерла. Не говори глупостей, ладно? Через час у тебя операция в третьей… Я буду там. Увидимся.
Андрей в последний раз оглянулся вслед уходящему наставнику и, преодолев желание вернуться в операционную, отправился в раздевалку переодеться.
О чем они говорят? Почему оставляют меня одну… Этот, молодой, кажется, Андрей.
Андрей! Постой! Посмотри на меня! – уходят. Надо поднять руку и помахать им. Не получается. Я не могу пошевелиться, и голос меня не слушается. Мне почему-то кажется, что я кричу, а они не слышат. И больно… Так мучительно больно во всем теле.
Вокруг суетятся какие-то люди. Меня перекладывают на носилки, везут по коридору. В углу на стуле плачет мама.
Мама, не плачь.
Господи, а Сашка… Бросается наперерез этим, с носилками, обнимает меня.
Сашка, ты что – плачешь? Никогда не видела тебя плачущим. Знаешь, как иногда хотелось, чтобы ты заплакал, а я тебя утешала. Гладила по волосам, говорила какие-то хорошие слова. А ты всегда был сильным, черт побери. А сейчас я даже не могу поднять руку, чтобы провести ей тебе по щеке. Сашенька, милый, не плачь, все будет хорошо. Это просто наркоз. Ну посмотри на меня. Хватит реветь. Неужели ты не видишь, что я живая?
Куда они меня везут? Оттолкнули Сашку, мимо мамы проехали. Какое-то помещение – холодное. Привязали к ноге ниточку и ушли.
Пытаюсь крикнуть им вслед. Опять не слышат.
Ничего. Это все наркоз.
Нужно поспать, а когда я проснусь – все пройдет.
- Господи, Ирина Павловна, что вы такое говорите? Какое вскрытие, если она умерла на операционном столе? Я не позволю! Не позволю, чтобы мою жену резал какой-то мясник! Мы заберем ее сегодня, я хочу, чтобы она провела эти дни в своем доме.
- Делай как знаешь, Саша. Полечка всегда говорила, что ты знаешь, что делать. Она гордилась тобой. Делай, как знаешь.
Кажется, проснулась. Надо же – почти ничего не болит.
Где это я лежу? Судя по всему дома – ковер на стене знакомый, но в этой комнате никогда не было кровати. Мягко-то как… Подушечка удобная. Но тесновато.
Стенки какие-то бархатные.
Мама ты моя, это они меня в гроб что ли положили? И свечка горит.
Мамин голос. Тихий. Грустный.
Сашка что-то говорит в коридоре, видимо, по телефону.
Сашка! – кажется, идет. Склоняется надо мной. За руку берет.
- Полечка, милая, ну почему… Я не могу поверить. Ирина Павловна, она не могла умереть – посмотрите на нее, у нее такое лицо. Спокойное. Красивое. Как в жизни. Полечка. А может быть, ты просто спишь?
Саша! Господи... Я даже не сплю, я вообще не знаю, что я делаю. Ты меня слышишь, Саша, скажи, что слышишь!
Сколько времени прошло? Сколько еще будет действовать этот наркоз, скажет мне кто-нибудь?
Вы же не похороните меня, правда? Этого не может быть. Не может быть.
Нет. Спать. Только спать. Выносить это невозможно. Я проснусь – и все будет иначе. Обязательно. Я ведь живая. Они поймут.
На кладбище было подозрительно тихо. Уже закрытый крышкой гроб стоял на краю выкопанной могилы, родственники молча смотрели на сгорбленную фигурку матери и Сашу, обнимающего ее за плечи.
Саша уже не плакал. Тихо шептал на ухо Ирине Павловне слова утешения, просил не смотреть. Знакомые перешептывались «как держится. Молодец. И тещу не оставляет».
И только когда гроб уже опускали в могилу, Сашка вдруг сорвался с места и закричал «Подождите. Не закапывайте ее. Вдруг она живая?»
- Шок, - пронесся шепот. – Сорвался. Оно и понятно.
Ирина Павловна бросила на холмик венок из живых цветов и дрожащими губами окликнула Сашу, понуро стоящего рядом с букетом гербер. Саша опустил цветы рядом с венком. «Полина любила герберы» - услышала мама, и снова расплакалась.
- Ничего, - Саша взял ее под руку и повел прочь.
- Сам не знаю, что на меня нашло, - рассказывал он тихо, словно оправдываясь. – Может быть, я просто не хочу верить, что ее больше нет.
- Ничего, - повторила Ирина Павловна. – Ничего.
Темно. Душно и холодно одновременно. Не хватает воздуха. Очень тесно. Нужно проснуться. Или хотя бы крикнуть. Разбудить Сашку, он обнимет и скажет, что мне приснился кошмар. И я тихо рассмеюсь у него на плече. Господи, как же я его люблю. И как мне повезло.
Резко открываю глаза – надо же, сама проснулась.
Что это было? Сон? Шевелю пальцами – шевелятся. Поворачиваю голову – ничего не видно, но голова движется свободно. А я боялась, глупая… Каждый раз забываю, что во сне всегда все не так…
Саша, - тихо, чтобы не разбудить, а просто услышать свой голос. Голос звучит глухо, но отчетливо, а не внутри меня, как это было в этом дурацком сне.
Приснится же, действительно. Это все потому, что у меня завтра операция, и я волнуюсь. Хорошо, что есть Сашка. Он будет ждать в коридоре, и мне будет легче.
Где его, кстати, носит? Наверное, снова отправился в поход к холодильнику. Он же всегда просыпается, когда я не сплю. Он без меня спать не может. Он вообще без меня не может – он всегда так говорил. Точнее, не так – без меня он может только есть. Ночью.
Полина откинула правую руку, ожидая почувствовать мирно спящего рядом мужа или пустую смятую подушку. Но рука наткнулась на твердую стену. Поднятая вверх левая также встретила твердое сопротивление. Внезапно стало нестерпимо душно, и глаза против воли закрылись.
- Надо проснуться, - подумала Полина. – Я обязательно проснусь.
В пустой темной комнате на огромной двуспальной кровати одиноко лежал без сна Саша. Ему не хотелось есть, не хотелось спать, а в голове постоянно крутилась навязчивая мысль. «Этого не может быть. Это просто кошмарный сон. Мне надо проснуться. Я обязательно проснусь.»
А в третьей операционной Андрей, не пытаясь скрыть радостной улыбки, смотрел то на Виктора Петровича, то на зеленую линию на темном фоне, которая стремительно отсчитывала удары сердца еще одного возвращенного к жизни человека.