Сумерки.
Легко прочитываемые в отсутствии движения вокруг.
И не дня конец и не вечера начало, но лишь ощущение.
Точка времени, когда огни в фонарях еще не зажгли, но уже скоро.
Сумерки.
Не густые, не плотные, но осязаемые;прозрачные, но упругие.
Замешанные на московском смоге и молекулах воды, замерших в воздухе.
На элементарных частицах влаги, отрицающих подчинение и физики законам, и химии, и бог их знает каким еще законам реальности; и не стремящихся ни к малейшему перемещению, ибо каждая из них есть и космос и предел, и не вступает ни в какие взаимодействия.
И Цветной бульвар, и Садовое впереди и сама - всё есть лишь составляющие этого безвременного, беззвучного - абсолютного состояния.
Абсолютного и по структуре пространства, и по комфортности формируемой среды.
Своеобразная микро-инфраструктура в теле города.
Мой личный, единоличный анклав, по тоннелям которого, прорывая призрачную упругость, просачивается теплый поток воздуха.
Проникая в приоткрытое окно, смешиваясь с тонкой струйкой сигаретного дыма, он трогает плечо и растворяется в глубине салона, замирая под задним стеклом.
Усталость.
Усталость настолько, что вырвана из привычного эгоизма: из мыслей, из самости своей.
Усталость, уравнивающая с молекулярностью вокруг.
Та усталость, что получаешь в ответ за хорошо выполненный труд.
Та усталость, что не гонит никуда, а подвешивает во времени, обездвиживая и обезболивая.
Кто любил меня в тот момент,кто тот, что выкинул всё и вся, оставив одну замирать на дороге,кто сотворил эту паузу?
На руле руки в не отмывшихся туши и гуаши голландской; джинсы светлые, забрызганные акварелью; по щеке белил смазанная полоска…
Сумерки все спрячут, уровняют, упокоят.
И сама есть часть покоя этого.
И впереди еще пятьсот метров сумерек.