«Меня убили на Сущевском валу, во время случайной перестрелки. Честно говоря, я даже не поняла, кто там в кого палил. Просто, шла по своим делам, вдруг упала. И лежа смотрела на бордюр тротуара. Двигаться я не могла. Боли не было. Cначала не было и звуков, но потом они проявились, только как-то странно, как в большом зале с хорошей акустикой. Шум машин, топот бегущих ног, сирена. Потом кто-то громко сказал: «Этой мы уже не поможем», после чего меня накрыли чем-то темным… Все звуки слились в один сплошной гул. Я смотрела на темное нечто, что стало препятствием между мной и миром. Время остановилось».
Она вошла в квартиру тихо, разулась в прихожей и осторожно заглянула в большую комнату. Драгомир чинно сидел за столом и рисовал. «Мальчик, мой» - еле слышно прошептала она. Он услышал. Не поднимая головы, тут же отозвался:
- Мамуль, это ты?
- Я, милый, я.
- Я соскучился.
- А уж я то, как соскучилась…
- Ты продукты купила?
Она кивнула, не отвечая, и побрела на кухню, соображая, что бы приготовить. Переложила продукты из сумки в холодильник. Драгомир был мал. Он был еще дитя. Ему минуло четыре года. Однажды они были в гостях, и он увидел на подоконнике огромную вазу с сухофруктами. «Что это?» - спросил он изумленно. «Это – продукты» - важно ответила хозяйская девочка, которая была старше него на целых четыре года. «Я хочу продукты» - честно признался он. Все хохотали. И, когда она с сыном собиралась уже уходить, Дамирка вдруг спросил: «А продукты?». Все опять захохотали, и хозяйка щедро насыпала в кулек требуемых «продуктов».
Дома она объяснила сыну, что просить нехорошо, что продукты есть и у них дома. «Покажи!» потребовал сын. Она показала ему баночки, скляночки, кульки и коробки, среди которых были, конечно, и сухофрукты, и великолепный рассыпной кисель, который Дамир оценил, моментально набив рот крахмалисто-сахарной мучкой. С тех пор все съедобное он называл одним емким словом «продукты» ввергая в изумление взрослых.
«Сварю пельмени» - подумала она. Поставила кастрюлю на огонь и зажгла газ. Высыпала пельмени в миску, дожидаясь, пока вода закипит, подошла к окну.
Дамирка. Они жили вдвоем. Дамиркин папа был не с ними. У него был долг. Бесконечный долг перед матерью, которая воспитала его одна. И он не мог совместить любовь к жене и ребенку с долгом перед матерью. Мама постоянно болела и жила в пригороде. Никогда не приезжала к ним в гости. Не признавала внука, а уж о невестке и речи быть не могло. На свадьбе молчала, не сказала ни слова. А через два года заболела так, что слегла и не вставала. Алька тогда бросил и жену и сына, поехал поднимать маму, потому что, не могло быть и речи о том, чтобы лечь в больницу, или чтобы этим занималась Ирина. Она осталась тогда с маленьким Драгомиром. Ее драгоценным. Ее миром. Сначала муж приезжал на выходные и рассказывал, что мама уже поднимается в постели, мама уже съела полпирожка, мама выпила стакан чая. А сколько счастья было, когда мама сама сходила в туалет. Алька рассказывал об этом с восторгом. Как помогал ей идти, как она присела на унитаз и пожурчала в свое удовольствие. Постепенно нормой стало то, что он приходил к ним раз в неделю, рассказывал о маме, и, почти не замечал сына.
Дамирка научился рисовать и читать, стал славным, красивым мальчиком. И он знал, что у него есть папа и бабушка. Но они живут где-то в загадочном «там». Добраться к Дамирке из этого «ТАМА» трудно, бабушка не может, а вот папа иногда приезжает. Но «ТАМ» — странный, он отпускает папу ненадолго, и папа вновь возвращается к бабушке в странный и немножко страшный «ТАМ».
Она вздохнула и высыпала пельмени в кипящую белыми пузырями воду. Посолила. Подошла к телефону. Набрало номер и почти срезу, минуя гудки, услышала дребезжащий голос свекрови (вечно больной ларингитами): — Аллё!?
— Наталья Семеновна, здравствуйте, это я… Ирина… Алик дома?
— Алик, возьми трубку… — голос свекрови удалился и совсем пропал.
— Да! — Резко, как всегда отрубил Алька. Кто это.
— Здравствуй, любимый. — Ирина постаралась, чтобы голос звучал уверенно. — Ты мне очень нужен. Приезжай скорее.
— Да, но мама…
— Да, но мама… — перебила она его. — Дело не терпит отлагательств. — Сама удивилась своему казенному тону и официозности фразы.
— Ну… ладно. — Нехотя отозвался он. Через час. И первым положил трубку.
Вода кипела белыми жемчужными пузырями. Она помешала пельмени в кастрюльке. Часть из них всплыла. Достала чистую тарелку, вилочку, поставила все на стол. Дамирка напевал в комнате какую—то песенку, на ему только известный мотив: «…И поскакали всадники навстречу солнцу… м—м—м—м… а на пути у них большая река…. М—м—м… и сказали они, наверно нам лучше поскакать назад… м—м—м…и поскакали….»
«Акын» — подумала Ирина. Выловила всплывшие, наконец—то, пельмени и выложила горкой на тарелку. Полила щедро сметаной и крикнула:
— Дамир, скачи на кухню, обед готов…
— Скачу, мам! — Сын моментально вступил в игру. — Мам, я сегодня конь!
— Мой копыта с мылом. — Быстро согласилась она.
Сын процокал в ванную, зашумела вода из—под крана…
Вылавливая губами последний пельмень с тарелки, Дамирка промычал набитым ртом: «Мам, я тепя луплу».
— И я тебя, сынок.
Он поднял к ней измазанную сметаной мордашку. Ну а как же. Не может же конь есть вилкой. Конь есть теплыми мягкими губами прямо из ладоней всадника или из кормушки. Ирина вытерла обсметаненные щеки сына.
— Скачи умываться.
— Я рисовать!
— Хорошо.
Звонок. Это Алик. Она встала у окна, а сын, уронив стул, прогрохотал к двери, загремел замком и завопил радостно:
— Ур—р—р—р—а! Папочка!!!! Любименький!!!! Пап, пап, а я сегодня конь!!!
Ревность лишь на секунду кольнула ее.
Алик разулся и прошел в зал, потом на кухню. Обернулся к сыну, следовавшему за ним хвостиком.
— А где мама?
— Вон! — уверенно ответил тот, показывая пальцем на Ирину, сидящую на стуле у окна.
— ?
Ничего другого она и не ожидала. Алик ее не видел.
— Где?
— Вот! — Дамирка подскакал к матери и обнял ее за шею и чмокнул в щеку.
Алик достал сигарету и закурил.
— Не кури при ребенке… — машинально произнес Дамирка, много раз слышанную от матери фразу.
В этот момент зазвонил телефон. Алик взял трубку:
— Да! — Несколько минут слушал. Потом положил ее на место и тяжело сел на стул.
Он тяжело сел на стул, на котором сидела Ирина. Он ощутил странное тепло, прошедшее по телу и сконцентрировавшееся в груди. «Любимый» — прошептала она. Он вздрогнул. «Любимый, — прошептала Ирина снова, — помоги мне. Как сказать сыну?»
Алик повернулся к Дамирке, счастливо сияющему глазами.
- Сын, нам надо поговорить. Дело в том, что мама погибла…
- Мама вон! – Он показал на Ирину, стоящую у окна, измазанным в краске пальчиком.
Алик послушно повернулся и проследил взглядом в направлении, указанном сыном.
- Дим, мамы нет.
- Мам? – мальчик вопросительно взглянул на мать.
- Иди в комнату, малыш. – Ирина не знала что делать.
- Хорошо. – Он повернулся и тихо ушел в комнату, как делал всегда, когда родители ссорились в свои редкие встречи.
Алик закурил и потянулся к телефону.
Похороны прошли тихо и быстро. Я смотрела на них сверху. Алик, притихший, плакал. Виски у него поседели. Наверное, он любил меня.
Дамирка вертелся, смотрел то на мое тело, то заглядывал в могилу и сетовал, что там темно, а то смотрел вверх и махал мне рукой.
Наталья Семеновна, слабенькая, седенькая, гладила сына по руке.
- А как же мама? – Удивленно спросил Дамирка, когда на могилу стали складывать цветы.
Свекровь вдруг задрожала губами.
- Прости меня, деточка, прости… - и заплакала.
Я погладила ее крылом.
- Мама ТАМ, - уверенно сказал Дамирка, глядя на меня.
- Там деточка, там…
И я смотрела сверху, как они уходят, позади всех моих друзей и знакомых. Ссутулившийся Алик, плачущая женщина, маленький Дамирка, идущий посередине, держащий их за руки.