'Bella, ciao..' или Сны в летнюю ночь
(Рассказ)
Лето распахнулось и было жарким, трепетным и ненасытным.
Аромат вишневых деревьев, перемешанный ночью с соловьиными страстями, казался вечным как звезды. И Лёля влюбилась...
Живет Леля на Пушкинской в доме, что с правой стороны улицы, если идти со стороны Невского проспекта. На четвертом этаже с окнами на памятник Пушкину и круглый обрамляющий скверик. Весной в этом скверике влюбленные и пьяницы из округи, а зимой - только пьяницы. Живет она в двухкомнатной квартире, доставшейся Леле от умершей бабушки. Лелиной дочери Алене (Люше по-домашнему) - пять лет.
Лелин муж Юра трудится менеджером в фирме по продаже чипсов. Юра старше Лели на 3 года и до сих пор влюблен в жену. Юра большой, добродушный и готов сутками играть с дочерью во что угодно, или сидеть с нею за компьютером, или обсуждать мультики. Юра обожает готовить и изготавливает еду с большими фантазиями. Лелины подруги, особенно разведенные или незамужние, завидуют Леле с бешеной энергией. Юра по словам их - просто 'счастье для Лельки'. Работа и карьера Юру заботят мало. А семья и дом - это его 'базовое счастье, главные жизненные ценности'. Дача и квартира приведены в почти идеальное состояние Юриными могучими лапами. Любимая Юрина 'клизмочка-фишка' - пронести после гостей, слегка 'подшофе' жену на руках по лестнице, или прямо от станции метро - до квартиры. Леля милая и симпатичная шатенка с темно-карими глазами. Рядом с медведеподобным мужем она смотрится дюймовочкой.
Леля - креативный продюсер на одном из коммерческих телеканалов. Леля хороший работник, ее ценят и прилично платят. Ее Фольксваген-гольф серебристого цвета водит только она. Муж прав не имеет.
Влюбилась Леля в оператора Павлика Мокеева. 'Мальчика-Павлика', как его звали в открытую коллеги. Павлик в тридцать восемь необремененно прожитых лет очень образно иллюстрировал собою поговорку 'маленький песик до старости - щенок'. И даже не потому, что мелок чертами лица и невелик габаритами тела, а душа мокеевcкая была таковой: невзрослой.
Лелин роман с Павликом взорвался как воздушный шарик - мгновенно, оглушительно и неожиданно для всех.
И последствия романа были самыми странными и удивительными.
Когда Ирина, самая близкая Лёлина подруга, узнала об этом мезальянсе, она в ужасе возопила:
- Лёлька, что происходит? Ты с ума сошла! У тебя же роскошная семья, Юрка твой - золотой муж, он же тебя на руках носит, зараза ты этакая! В прямом смысле! У меня каждый раз, когда я эту процедуру вижу - все внутри сводит, Лёля, от такого отношения. Ты ведь, Лёлечка, не в пример нам, твоим подругам, кому меньше твоего повезло, не испытывала приступов хронического недотрахина, не заводила минутные романчики, да не моталась в вонючую Хургаду с надеждой оттянуться с чужим мужиком!
- А Люша ведь как к отцу привязана, Лёля! Ну посмотри на этого твоего плюгавца, Павлика - тоска, разве что с косичкой! Ну чего молчишь, ведь Юрка такой твоей подлянки не простит тебе, пакостница!
А Лёля молчала. Что ей было говорить, если говорить нечего. Она сама себе тоже ничего не могла сказать, не только Ирке.
"Любоф-ф, асисяй!"
А влюбилась она не только по законам природы, то есть на фоне безумно чувственного начала этого лета, а еще и по не менее прозаичным причинам: Юра был из той породы мужчин, за которыми в браке как за каменной стеной, но - ску-у-чно!!! А Лёле, видно, пришёл 'потехи час', недоперебесилась Лёля до замужества, всего не доиспробовала. Авантюрную свою часть не накормила ещё жгучей пищей любовной. Вот и влюбилась Лёлечка в Павлика. А 'первые признаки' влюблённости случились у Лёли после того, как снимали они сюжет в казино. Павлик там совершенно преобразился - страсть игрока скрывалась им тщательно, однако в храме игры и риска, то бишь в казино, сдержать себя он не смог. Глаза у Павлика стали 'как у Будённого,и у его подельника Ворошилова, который первый красный офицер', скачущих с саблями наголо в атаку. В глазах у Павлика увидела Лёля его 'отмороженную до пояса душу', прочла она в этих глазах, что человек пойдет на смерть или сядет играть с самим дьяволом, причём на кон поставит бессмертную свою дущу, вопреки и наперекор любым препятствиям. В глазах этих увидела Лёля СТРАСТЬ. Истинную, природную, звериную. И уже было ей совершенно неважно, какая эта страсть - добрая, созидательная или чёрно-разрушительная. Лёля увидела это впервые в жизни - и погибла.
Юрка был достаточно фригиден в отношениях с нею. Не в плане частоты 'посещений', а в равнодушии, с которым он занимался любовью или тем 'мероприятием', что называется 'близостью'. Лёля называла в душе их секс - 'соитием'. Да и не только дело было в сексе или в Юркином равнодушии, (не путать с любовью) - любил он Лёлю совершенно искренне.
'Хороший ты мужик, но - не орел!' - великая женская фраза героини Нонны Мордюковой из советского фильма 'Председатель'. А вот в Павлике эта 'орлиность' неожиданно для всех знавших его, имелась.
Вот и вся недолгая!
Разумеется, делиться своим открытием Лёля ни с кем не стала, на всякий случай (впрок), чтобы и за идиотку не посчитали (все равно сочтут), так и в качестве превентивно-женском (чтоб не увели, когда про такое сокровище узнают Нюшки-подружки).
Другая близкая Лёлина подруга, Катерина, разведённая с мужем по причине склонности к бытовому ****ству, (пьяная барышня - своей части тела не хозяйка), пришедшая к подруге в меланхолическом состоянии разума, после традиционной 'соточки с прицепом', грусто изрекла:
- Каркать не буду, а про судьбу твою, подруга, скажу так: сперва он пить бросил, потом - курить бросил, а настанет время - тебя бросит. И причиной тому будешь ты сама, Лёлёк! Мой сюжет... И ты не удержалась - дала. Я по пьянке, ты - по трезвянке. А суть одна: обе мы подружки-по****ушки...
И расстроенная воспоминанием, Катерина налила себе двести внеплановых. Пришлось Лёле бутылочку из-под носа оборзевшей подруги убирать и саму её 'как бабушку-медведицу до дома провожать'.
Юрка, узнавший о жёниной измене, повёл себя как нормальный мужчина. То есть напился, чем до смерти напугал Люшу и, покачиваясь на кухне пьяной Немезидой над сидевшей на стульчике женой, спросил:
- Чем же я плох оказался, Лёль? У твоего ё...я, что, длиннее моего, да? Или слаще?
И ушёл. Ошпаренная испугом дочери, Лёля не поняла, да и не думала вовсе, куда её благоверный улетучился. Она долго успокаивала рыдающую дочь, укладывала её спать, так как дело было поздним вечером. Потом, в раздраенном настроении, она взялась за вышивку, которой не занималась лет пятнадцать.
В Лёлиной голове вращалась мысль, куда Юрка девался и что за фортель он может выкинуть. Ушел он, не взяв ни ключей, ни документов, ни денег. Вышивание на фоне нервяка получалось не только качественным, но и искусным, можно сказать - восхитительным.
В третьем часу ночи раздался длинный звонок.
На пороге, поддерживая друг-друга, стояли молочные братья: муж и любовник.
Оба были совершенно, просто до изумления, пьяны и со следами побоев на видимых частях тел. Грязные и мокрые. Говорить вразумительно или хотя бы осознанно, не мог ни один 'выпускник'. 'Пингвины засраные' - подумала неожиданно для себя Леля и расхохоталась.
Нежданые постояльцы скорее походили на жителей Заполярья - медведя и песца на пороге межсезонья в эпоху линьки. По очертаниям. И по красоте вида.
- Заходите! - скомандовала Леля.
- Угм! Ик! - известил 'большой Заполярник'.
- М-м! Ик! - поддержал оживленную беседу 'брат меньшой'.
- Горячие русские парни! - выругалась Леля с облегчением, захлопнув дверь за ними.
'Один муж плюс один любовник - будет два пьяных дурака' - мысленно сосчитала Леля и скомандовала:
- На кухню - оба!
Разумеется, по нормальной схеме, обоих бойцов следовало бы загнать под душ, но это было опасно - пьяное членовредительство, только этого ей в эти радостные сутки и не хватало.
- Раздевайтесь, паразиты! - поступило дальнейшее ценное указание.
- Трусы не снимать! - упредила Леля корявые действия родных мужчин, которые оба чересчур буквально вознамерились исполнять распоряжение любимой женщины.
- Три минуты не падать! - и Леля оперативно бросила в большой комнате у раскрытого окна старый ковер и две подушки. 'Обойдутся без простыней!'
- На место! - последовало последнее распоряжение. И неожиданно обнаружившие друг друга новые родственники мгновенно захрапели, едва их неверно-бесхребетные тела коснулись лежбища.
Из Лели будто вынули стержень, она добралась до постели и провалилась в сон, словно умерла.
Выдающиеся летние сутки закончились. Наступил сон в летнюю ночь.
'На золотом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. Кто ты будешь такой?...'
- Ну, господи, спаси и сохрани! - крещусь в последний раз. Пот из-под кивера по щекам за воротник течёт. А, черт, так и не вернул Буслаев осьмушку табаку. Пропал, похоже, табачок! До второго пришествия ждать придётся... Каша нешуточная заваривается у нас.
- Эскадрон! Слушай мою команду! Прямо повзводно, первый взвод - первый, за мной, рысью марш!
Пошли. Рыжуха моя приспоткнулась сразу на левую переднюю - не к добру. Не к добру. У передних спины от пота чёрные, затылки бритые. Крупы у лошадей дрожат, рысь крупнее, вот-вот на галоп перейдём.
Новая команда. И уже не бегут кони наши, а стелются вдоль степи. Ребята к гривам наклонились. Напряглись. Следующей команды ждут. Лицами застыли, зубы стиснули - ждут. Эскадронный впереди на своём Драконе. Бес, а не жеребец. И как плети удар команда: 'Сабли - вон!'
Жарко, а сразу - по спине дрожь. Рука в петле темляка, вверх и вперёд. Эх, худо, что пот глаза застит - в сшибке помешает, утереться уж некогда.
У эскадронного плюмаж на кивере назад ветром отогнуло. Ветер откуда в такую жару?
Ну вот и ОН показался. Всё, как у нас: командир впереди, только конь под ним рыжий, да мундир канареечный против наших синих.
- К бою! - и рука вверх с саблей взметнулась, свинцом налилась. Привстаю на стременах, чтоб удар был крепче. Всё. И беспокойство пропало. Всех и всё и навсегда забыл, только строй канареечный перед глазами и мы навстречу летим.
Хр-р-р-рясь! А-а-! Передних наших ребят как не бывало. Эскадронный вниз головой на стремени правом повис. Господи, а голова у него где? Х-эх! Жутко тяжело опускаю руку. Шибает кровью в лицо, рука сама вверх опять взлетает и молнией на канареечного падает. И опять и опять..
Ни лиц, ни морд лошадиных. Рублю, рублю, что ж это? Пустота. Ничего - ни канареечного, ни синего, ни голубого, только трава под щекой жёсткая, да ветряная мельница, да справа солнце. Неужто кончилось. Неужто жив? Ох, как уста, устал как... Обернуться сил нет. Рыжуха в мыле....
Скоротечен кавалерийский бой. Убитые по полю. Жара.
Жара. Африканская местность Гвиана.
Меж пальмами - длинной струною лиана.
На ней поутру два самца-павиана
Вступили в конфликт из-за части банана.
Не зная, что гневаться попусту - грех,
Друг другу активно поганили мех.
Не думали глупые рожи,
Что целые шкуры - дороже!
'Я ехала домой, душа была полна...' . Декольте у певицы - невыносимое, глаз оторвать некогда. Оркестр мал и плох. Ударные, контрабас, саксофон, клавишник. Полный винегрет и собачья свадьба. Однако посетителям всё едино - пьяных и полупьяных полон зал. Несколько представителей полубогемы, но они 'под стеклом', то есть под кокаином. А больше шампанское потягивают. Двое офицеров: подполковник да майор, явно военные финансисты, что-то крепко обмывают или пропивают. Остальные - бандиты да 'новые'. Уж с какого дуболомства или передозы заказали 'такой чудной вещь', как романс старинный в этом второсортном ресторане - вещь непостижимая.
- Бля, ты понял, что я сказал, а?
- Да ладно, брателло, ты чё залупаешься, порядку не помнишь, да?
Скандал это или банальный повседневный обиход - чёрт его знает...
- Так ведь он, сука, откат получить хотел раньше, чем реестр утвердят, представляешь!
- А сколько в процентном отношении он задекларировал, десять?
- Tак если бы десять, он все пятнадцать поиметь желает!
- А нам тогда что, одни комиссионные, что ли? Да вовсе офуел, падло!
- Ну вот и я говорю: мы ему предлагаем по старой схеме: он нам финансирование обеспечивает, мы ценник вдвое поднимаем, разницу - по чесноку...
- Да не пойдёт он на такие условия, сука последняя, в столице совершенно озверел.
- И что делать думаешь? Может...
- Ага, а с новым ты уверен, что договориться сможешь?
- Какие гарантии... Эх.
- Вот и я о том же.
Гуляет народ, социализм кончился, что теперь на седьмой части суши строят и кто - неведомо...
Россия. Полночь. Двадцать первый век.
Лёлю разбудила Люша.
- Мама, я писать пошла, а там, в комнате, дядя спит. И папа. Храпят сильно. Мама, я боюсь.
- Не бойся, Люша, это и твоё будущее... - спросонья отчебучила Лёля.
И заплакала сама. Ей вспомнились когда -то подаренные ей влюблённым в неё на четвёртом курсе Петей Банниковым стихи:
На морях, в песках Синая,
В сонной тишине,
Я прошу и заклинаю:
Помни обо мне!
У прозрачного фонтана
В летнем полусне
Умолять не перестану:
Помни обо мне!
В час, когда промчится тенью
Полночь по стене,
Хоть на малые мгновенья:
Помни обо мне!
В тесноте, в безумной гонке,
В суетном огне
Ты, баюкая ребенка,
Помни обо мне!
Помни, ибо тьма бессветна,
Вновь не быть, коль был.
Помни то, что беззаветно
Я тебя любил!
Лёля плакала сначала просто потому, что плакалось. Потом потому, что присоединилась к ней своими слезами дочь. Потом - что у дочери сложиться может жизни ничуть не хуже и не лучше, чем у Лёли самой.
Ещё оттого, что летнее чудное утро на дворе и можно ехать на залив всей семьею, но пьяный муж ещё спит дурным сном и рядом, свернувшись худым котёнком спит жалкий любовник. И этих двух мужчин она уже не любит. Ни одного. Это Лёля поняла, ещё не проснувшись. И семьи больше нет. И нет дома, каков он был до вчерашнего дурацкого вечера. И уже не будет. И виновата в этом она сама. И виноваты оба пьяных мужчины, ещё в похмельном сне лежащие в соседней комнате.
Не виноваты только лето, город, вчерашняя июньская ночь и Люша.
Слёзы льются рекой у матери и у дочери. Слёзы как молитва и просьба об искуплении мнимых и уже свершившихся грехов. Вчерашних и будущих. Неизбежных как сама жизнь.
'Bella, ciao!'
'Прощай, красавица....'
КОНЕЦ.