Под крыльями Ниссана

Сергей Донец
Под крыльями Ниссана

Пожилой, но не очень, доцент Полуэкт Лабродорович Лодзь-Лодзиевский, мужчина еще интересный по причине своих развитых телесных форм, серых доверчивых глаз и мягких несуетливых рук, которыми он береж-но обнимал кафедру, читал очередную лекцию по теоретической механике студентам одного из коммерческих городских лицеев Северо-запада России.
Многолетняя практика, илонодавыдовская память и невзыскательность лицеистов позволяли ему обходиться совершенно без всяких записей.
- Друзья мои, - бархатно шелестел голос доцента, басовито изгибаясь на знаках препинания, сегодня мы с вами имеем за счастье изучить, э-э-э, теоре-му, э-э-э, Вариньона.
- Ка-ак? - спросили с задних и не очень сметливых рядов.
- Ва-ринь-она, - произнес терпеливо и по слогам доцент. - Пишу на дос-ке: Ва-ринь-она. С мягким знаком. Вот так-с..., - сказал доцент и подчеркнул фамилию этого самого Вариньона до крошек мела жирной чертой. - Теперь, э-э-э, переходим к сути, значит, к самой теореме Вариньона, которая называется теоремой Вариньона о моменте равнодействующей... Так-с, успеваете?
- Да, - ответили с первых и оттого смышленых рядов. - Успеваем, Полу-экт Лабродорович.
- Значит так, - сказал Полуэкт Лабродорович, - Докажем, э-э-э, теорему Вариньона, французского, значит, ученого, э-э-э, математика и как бы механи-ка. После Вариньона, значит, ставим двоеточие и пишем: момент, э-э-э, равно-действующей, э-э-э, плоской системы сходящихся, э-э-э, сил относительно любого... - Полуэкт Лабродорович, закатив к потолку глаза, диктовал лицеис-там доказательство теоремы, а сам думал о своем далеком и совсем недалеком житье-бытье.
Вот Казимир Власьевич, доцент-экономист, часто говорит, что все - есть благо, что ресурсы конечны и надо подумать об их рациональном использова-нии. Тогда выходит, что их, таких опытных и уважаемых преподавателей, то-же надо рационально использовать, ибо они тоже сравнимы с редкоземельны-ми элементами - бери больше, бери выше! - они и есть в человеческом и при-родном обороте самое важное звено, без которого разорвется приводной ре-мень жизни любого общества. Именно так! Кто лучше их может растолковать законы механики, э-э-э, и экономики, кто лучше их объяснит всякие там моду-сы... - Вечно мелок у вас крошится, господа, - вслух произнес Полуэкт Лабро-дорович и снова стал думать о своем. Ладони у него вспотели, сердце сбилось с ритма, в горле запершило, словно коготки маленьких мышек начали дружно скрести по стенкам гортани. На глаза навернулись  какие-то неприличные сле-зы и стали мешать писать формулы на доске огрызочком мела - Этого еще не хватало!
Но Полуэкт Лабродорович зря волновался. Рука, столько лет выводив-шая одни и те же формулы, не подвела и продолжала уверенно писать, только слегка подрагивала, став чуть-чуть тяжелее...
- Относительно любого центра, - сказал он вслух, - равен алгебраической сумме моментов. - А про себя подумал: “Какого черта такому старому и опыт-ному доценту установили тринадцатую категорию. Какая тут может быть сум-ма? Сумá - может, по миру ходить, бутылки пивные из-под сугробов выгребать озябшими руками - да”. Подумал и представил себя в дачном бушлате и серой вязаной шапочке “петушок”, крадущимся за мусорными баками по картофель-ной шелухе, мандариновым очисткам и селедочным хвостам... Ранний час во дворе многоэтажного дома, буквой “г” охватившего огромное пространство. Липкий туман под очками разъедает слезящиеся глаза следопыта, но это не мешает глазам цепляться взглядом за разноцветные бутылочные горлышки, отсортировывая битую посуду от небитой, попутно приискивать подходящие в хозяйстве вещи и панорамно следить за дворовым пространством, дабы не быть подвергнутым внезапному нападению какого-нибудь добермана или не совсем доброго человека - конкурента. Но в этот раз бог миловал и рваный ту-ристский рюкзачок уже полон бутылочками из-под “Портера”, “Балтики” и “Жигулей” ярославского разлива. Сердце радостно напрягается под грузом за-конной добычи и стучит, стучит, стучит до звона в висках, переходя в лицей-ский свисток - закончилась пара.
- На следующем занятии мы рассмотрим систему сил F1, F2, ...Fn, сходя-щихся в точке А... Перерыв. Все свободны.
Полуэкт Лабродорович первым быстрыми шагами выходит из аудито-рии. По пути в преподавательскую заходит в мужской туалет и выкуривает си-гарету. От табака в голове происходит легкое кружение. Кажется, что тяжелые мысли уступили место сладким мечтам, когда и на его, Полуэкта Лабродоро-вича, улице будет праздник с винными пробками у потолка, ласковыми речами и дружеским похлопыванием по плечу: “Ну, ты и даешь, брат! Молодец, брат! Брат, мы тобою гордимся!” Куда ни засунешь руку, а там - купюры, купюры и купюры хрустящие. Шелестят, шуршат и ладони греют, сволочи! А ты так не-брежно их швыряешь маме, жене, любовнице - всему городу! Проходишь гор-до из аудитории в туалет и закуриваешь дорогую свою сигаретку, а потом гор-до идешь в преподавательскую и гордо киваешь налево и направо, только и успевая отвечать на вопросы сослуживцев: “Как здоровьице, Полуэкт Лабро-дорович? - Чудно! - Как жена? - О´кей! - Как мамина дочка? - Порядок! Как проч-че-е-е... все как? - Спасибо, друзья! И вам тех успехов желаю! “ - Зажму-ривается и глубоко-глубоко втягивает большую порцию дыма... - Что это? Ба! Где-то я видел подобные штуки! Костюмы все в клетку, а женщины - рыжи, и шпили - над красными крышами. А вот и не в клетку, а вот все и строги - все в черном и так добродушно глазами - в глаза и словно о чем-то важном тебе, как дружбану, по-братски, по-флотски, по-царски стремятся сообщить. Прямо в рулетку надежды играют, обильно тебя поливая любовью широкой-широкой и нежной с полосками неги и страсти галантной. Потом собираются важные ли-ца в кружок. Там - за спинами их с голубыми вершинками острых костей по-звонков - что-то знойно-пристойное как-то лениво играют оркестры, медью труб будоража нордический мир. - Полуэкт Лабродорович увлекается хлы-нувшей бурно с небес картиной, но не забывает стряхнуть пепел с турецкого свитера толстой вязки и погладить стареющим взглядом открытую полноту коленок аспирантки Сырокопченой, в углу прижавшейся к теплому самовару. Аспирантка вся - ожидание и очень любит бархатные речи Полуэкта Лабродо-ровича еще со времен своей студенческой молодости. Она обращается к нему, посмотрев на свои полные коленки:
- Хотите чайку, Полуэкт, Лабродорович?
- Как бы сказать, - отвечает Полуэкт Лабродорович. - Как бы выразить это, - то ли спрашивает, то ли отвечает он.
- А что вам подсказывает мировой разум?
- Он на этот раз, Мариночка, молчит, но чайку, дорогая моя, я выпью во имя реакриации моего серого с прослойками вещества.
- Вы все такой же, - сказала аспирантка Сырокопченая, наливая Полуэк-ту Лабродоровичу полную кружку с солдатом Чонкиным на боку, - не меняе-тесь.
- Какой такой? А, бросьте: уже давно никакой. Так - рюкзак с формула-ми и цитатами из чужих голов...
- Вот и не правда, вот и не так вовсе, вы у нас... - девица поджала губки и одернула юбочку на крупные, так нагло выпирающие коленки, перевела дыха-ние и тихонько продолжила: - Лучше всех, вот...
- Слышал господь бог, да не помог. Спасибо за сочувствие старому хо-лостяку, деточка.
- Не за что, Полуэкт Лабродорович.
- Было бы за что, краля моя, сам бы ухватился.
Преподавательская стала наполняться разного сорта людьми, но ни у ко-го из них энергетическое поле не совмещалось с экстрасенсорикой Полуэкта Лабрадоровича. Он грустно улыбнулся и вышел в коридор под посеревшие своды длинного, как подводная лодка, институтского музея. Со стен смотрели слегка растерянные ученые мужи  средневекового, нового и новейшего време-ни, запутавшиеся в наукообразной периодике своих эпох, пропахшие карбол-кой из туалета и пирожками из столовой.
- За такое и жизни не жалко, - тихо сказал Полуэкт Лабродорович и уст-ремился в свою лаборантскую комнату, расположенную на семнадцатом этаже между будкой киномеханика и стоматологическим кабинетом. Кино Полуэкт Лабродорович уважал, но по причине занятости смотрел его только по телеви-зору и то - редко, а зубы лечил с опаской и по необходимости, ничем не отли-чаясь в этом от среднестатистического клиента с кариесом и двумя пломбами в тщательно надраенных импортной пастой зубах.
Озираясь по сторонам, как нашкодивший кот, Полуэкт Лабродорович длинным фигурным ключом отпер сооруженную из бронированного железа дверь лаборантской. Понюхал воздух внутри. Улыбнулся долгожданной воз-можности уединения. Снял свой парадный свитер и пиджак со старомодно за-кругленными полами и повесил в фанерный платяной шкафчик, пропахший изнутри мышами и корочками черствого хлеба. Тут же у встроенного в дверцу шкафа зеркальца причесался, подмигнул отражению человека, с которым был знаком более чем близко свыше пятидесяти лет - бегут года без счету и удер-жу, что те мгновения из незабвенных пьес. Вздохнул: “Бегут...” Шагнул к сто-лу с томами толстых книг и кипами бумаг, покрытых почерком искусным. Присел на старый стул, со скрипом принявший его, обнял тяжелый череп хо-лодной плоскостью ладоней, прикрыв глаза заслоночками век. Втянул и вы-дохнул сквозь ноздри воздух спертый. Задумался и растворился в ритмах сердца своего...

***
Вариньон был старенький господин и на завтрак обходился кружкой козьего молока и миской лукового супа, которые заботливая консьержка при-носила к нему в мансарду старинного парижского дома на берегу Сены. У них ненадолго возникал примечательный диалог по поводу вреда курения и поль-зы неспешных прогулок в Булонском лесу.
- Месье, вам давно бы заняться здоровьем.
- Г-м-м-г-м.
- Вот и нечего возражать, - говорила консьержка и ее рыжие локоны от-свечивали медовой пеной в лучах нахального солнца, залившего до краев вит-ражные стекла.
- Г-м-м-г-м, детка...
- И не спорьте со мной, месье... вы только выгляньте наружу... такого Парижа, клянусь, месье, вы никогда не видели  и не увидите больше... а лю-бовь, а любовь - она с утра к вам протягивает свои объятия...
- Любовь? - Вариньон отставил козье молоко, - любовь, говоришь? Уж эта мне любовь - лямур, лямур, лямур! - Мечтательно закатывает глаза.
- Любовь, месье, - отвечает, ничуть не смутившись, консьержка, - вы же знавали, что такое, - рычит, - ы-ы лю-у-у-бовь.
- Знал, конечно, три тысячи чертей и четыре румба в ребра!
- Расскажите, пожалуйста, месье...
- Зачем?
Консьержка присаживается в соломенное кресло напротив ученого, на-клоняется вперед так, что большие груди видны наполовину и отвечает:
- Интересно.
- Да, что там интересного для такой скромной девицы? Одно кружение мозгов. Салон карре под кистью Антуана моего и незабвенного Ватто. Силен был мастер в стиле рококо. Да ты сама  такого помнишь господина: до вашей братии он слабости питал. Он ни одной субретки предместий городских не пропускал. То факт, питавший мастера в его недолгий век по части вдохнове-нья... Бывали дни и ночи... Что за ночи! Таким на острове Цетеры не бывать... Однажды он с любимой расставался. Никак не мог оставить будуар маркизы, известной дамы роковой. Она и так и эдак его просила удалиться, а он заладил все какие-то безумные слова про галльские души своей метанья и склонность к единению навек. Она, маркиза наша, его по-разному просила. Как мальчика жалела и журила, но он, безумный, веришь, на своем стоял, то бишь на шарфе алом голыми ногами.
- О, месье, про это осторожно... Неровен час, и я сойду с ума...
- Ты?
- Не я, а та маркиза так могла сказать.
- Откуда ты?..
- Так я и есть та самая маркиза... Ты не узнал?.. Так стар теперь...
- О, заблужденье слуха и глаз обман, иль я схожу с ума?
- Нет, нет, месье, все так и есть: та самая маркиза перед вами.
- Но ты рыжá и ростом ты пониже как будто...
- Вот-вот - как будто! Видите, сомненье закралóсь... Поддаться - изнутри источит...
- Меня точили изнутри моменты сил, крутили модули по стрелке часо-вой и против, я так стремился истину постичь...
- И что ж?
- Постиг и вновь остался с носом.
- Мне не понятно, мэтр, поясните...
- Я был тростник, я был тот мыслящий тростник, что не боится многих ураганов, но сам себя в объятиях задушит при первом подозрении своем, когда не сможет чувство побороть.
- Вы правы, мэтр. Любой порок родится жертвой благородства, как доб-родетели другая сторона... но мне пора, а то лишусь доходного местечка.
Консьержка исчезает. Вариньон промокает салфеткой бороду и усы. Ча-сы в мельхиоровой оправе бьют девять утра по Гринвичу...

***
Полуэкт Лабродорович очнулся и спросил:
- Где я? Какой простор вдруг в мыслях оказался. Всё степени свободы постигал. И, как ни бился - из шести не вышел... Но, что и как, чему здесь удивляться, когда сам Вариньон задачи не решил или решил, но в этом не при-знался...
- Он не решил, - сказали за спиной голосом Сырокопченой, - а вы - ре-шите...
- Вздор, маркиза! - ответил неожиданно для самого себя Полуэкт Лабро-дорович. - Вовек такому не бывать... нельзя над тенями великих насмехаться... Еще Спиноза говорил...
- Ах, бросьте, мэтр, мы с вами не в лицее и даже не в России, а вы - не жалкий теормех...
- Так кто я? - Полуэкт Лабродорович попытался развернуться, но его ос-тановили:
- Назад не сметь, на юг - лицом, на север поворачиваться гузном... Про-стите мне мой моветон, я вся дрожу от возбужденья... Мой друг, мой милый друг, вы за другого держите себя. Я вам на все сейчас глаза открою... Вы пом-ните, Спиноза говорил о той идее, что не живет сама собою под луной, о той, которую мы сами порождаем и носимся, как курочка с яйцом, все наши мысли по яйцу сверяя...
- Я помню Бенедиктовы проделки. Ему сам Готфрид Благоверный воз-ражал... Я помню наши споры о месье Декарте: когито эрго сум, когито, эрго сум. Но не вводите в грех, маркиза. Так велики соблазны снова в ересь угодить и пищу иезуитам предоставить... А был когда-то смел и чаровницам под подо-лы лазал...
- Что с вами, Полуэкт Лабродорович, вам нехорошо? Говорила я вам, как молитву трижды на день, что эти ваши опыты шальные к добру вас никогда не приведут. Подумать только: пятьдесят четыре часа в неделю лекции читать и семинары строить так искусно, а потом бежать в каморку и биться над изобре-тением интегральных шипов противоскольжения для всех видов транспорта - это же сумасшествие какое-то.
Сзади голова Полуэкта Лабрадоровича покрылась изумрудными пятна-ми с малиновым отливом: над одним из городов Северо-запада вставала пол-ная луна и бесстыже лезла в узкое оконце лаборантской.
С крупной головы доцента лунные пятна спокойно переползают на крупные коленки аспирантки и поднимаются выше, вызывая легкий эротиче-ский озноб у Сырокопченой и приступы запоздалой студенческой ностальгии у Полуэкта Лабродоровича.
- Ты помнишь, Мариночка?..
- Я? - она удивляется, но отвечает: - Помню... Продолжайте...
Полуэкт Лабродорович продолжает:
- Как молодой ученый, ну, скажем, средних лет, отряды молодежи на стройках возглавлял; как мы тогда мечтали и бредили мечтою, стараясь дока-зать, что свет без нас не сможет, что только, только, только нам стоит захотеть и все тотчас случится, но, может, еще больше, чем нам тогда хотелось, чем можно было думать и в планах размещать... Продолжай...
Сырокопченая послушно скандирует:
- Была я милой цыпой и стройною, как стебель витого винограда меж скал суровых Крыма на берегу морском или Балканских гор на берегу залива и были так высóко две звездочки на небе, и долго так не гасли, себя являя миру - две капельки Вселенной, два слабых огонька, два отзвука разлуки... Смешно про это, правда?
- Сейчас так - да, - кивает Полуэкт Лабродорович, - а раньше - нет. Вер-нись, о чудо прежних наслаждений, вдохни в меня огонь желаний. - Встает. Подходит к испытательному стенду с шипованной покрышкой на длинном и блестящем валу и включает электродвигатель. Лаборантская наполняется лег-ким свистом - это шипы рассекают воздух, и сизым дымком из-под плиты торможения, которую испытатель вплотную подвел к испытуемой покрышке. Покрышка, набирая обороты, втягивает в себя маленькое пространство лабо-рантской вместе с моментами сил теоремы Вариньона, аффектами Декарта и лунными бликами на голове Полуэкта Лабродоровича и коленях Сырокопче-ной, но в нужный момент, подчиняясь гению изобретателя и силам трения, резко тормозит и замирает.
- Получилось! - радуется Полуэкт Лабродорович, трогая Сырокопченую за вспотевшие коленки.
- Да, милый, - скромно отвечает аспирантка, - наконец получилось. - Стонет, но не сильно.
Полуэкт Лабродорович, ликуя, снова трогает Сырокопченую за коленки и увлекает к выходу на главный проспект одного из городов Северо-запада - Усть-Кобылянска, если хотите. На улицах города, вопреки всему,  чувствуется приближение Нового года.
Город покрыт елочной мишурой, люминесцентными гирляндами и снующими в праздничной суете усть-кобыльчанами и усть-кобыльчанками.
- Прокатимся, маркиза! - Полуэкт Лабродорович жестами мэтра Варинь-она пытается остановить роскошный джип.
- Месье, не надо хоровода! - вопит поверх метели и судьбы аспирантка-консьержка-маркиза и почти Помпадур. - Нас свой доставит кучер в Сан-Суси...
Но поздно. Нешипованная резина джипа плавно и красиво заскользила по самой сути ледяного шоссе. На глазах у спутницы быстрая тень автомобиля накрыла великого изобретателя и он застыл под крыльями “Ниссана”.