Ни фамилией, ни именем, ни этнической принадлежностью он никак не подходил под тот облик, которым его наградило сумбурное сочетание генов родителей. Он был круглолиц, узкоглаз и, ко всему этому, щетинился короткой стрижкой, почти поднимавшей дыбом его черные тонкие волосы. Было бы удивительно, если бы ему не прилепили прозвище "Китаец", которое он принял с потрясающим равнодушием.
Она же несла на себе все признаки своего народа, включая имя, отчество и фамилию. Была грузна, огромная грудь вызывала невольное уважение к ее владелице, способной таскать такую тяжесть без помощников, а от мягкого места даже издали веяло невероятной мощью и упругостью.
Неприязнь к Китайцу вспыхнула уже на первых уроках. Чем бедный Китаёза ей не пришелся - было совершенно непонятно. Урок начинался обычно с того, что она, взгромоздясь на кафедру и внимательно осмотрев класс, находила глазами своего воспитуемого и отпускала какое-то нелестное замечание. После этого, она, с чувством выполненного долга, делала перекличку, уже никак не выделяя его из общей толпы и этим еще более напрягая его самосознание. Она старалась поймать его в самый неожиданный момент, то не спрашивая неделями, то спрашивая несколько уроков подряд, и когда уже казалось что от бедного Китайца остались одни огрызки, вновь надолго забывала. Он держался изо всех сил. Иногда хватал и пары, но, в общем и целом, крутился между тяжело заработанными трояками и случайно-звездными четверками.
Во время ее уроков у мальчишек наиболее ценились первые и вторые парты в колонках, отдаленных от кафедры. Могучая историчка обожала сидеть на стуле вполоборота, забывая, что в этой позе ее не прикрывает лобовой щит кафедры, но, чувствуя себя прикрытой от всех взглядов, позволяла своим коленкам разбежаться на значительное расстояние. К концу года весь класс великолепно знал все оттенки ее неизменных пантальон, заботливо скрывающих необъятные ноги от самых коленок...
Сидя на первой парте и внимательно рассматривая подъюбочную часть учительницы, затравленный Китаец, вдруг, загорелся дикой мыслью приволочь в класс рогатку и затеять тайный обстрел так нескромно отрывающихся мест. Но перепуганные друзья увидели в этом открытый бунт и, предчувствуя, что гнев падет не только на него, но и на многих других, с трудом отговорили его от этой самоубийственной акции. Он долго сопротивлялся, но потом, все же, отошел от вожделенного проекта...
Но, согласившись, с тем, что стрелять в женщин неблагородно, Китаёза решил, что никто не осудит его за желание познакомить педагога с культурой йогов и с этой, и только этой, благородной целью подложил ей на стул кнопку... Редко можно увидеть на лице человека такое разочарование, как то, что набежало на Китайское лицо, когда бравая историчка плюхнулась, как всегда, на стул и, никак не прореагировав, влезла в рутину урока. Его первая рекция, выдохнутая в открытую книжку, была: "Две пары трусов сегодня одела, сука, и поэтому ничего не почувствовала". А если так, то заветная кнопка должна была остаться в юбке. Поэтому, когда она вставая со стула, гуляла по классу или что-то писала на доске, Китаец, рискуя засыпаться, пялился на ее зад, как на величайшее чудо света, но никак не находил блеска заветного кругляша. С трудом дождавшись конца урока, и даже не обрадовавшись тому, что его сегодня не спросили, Китаец бросился к стулу, наклонился и выпрямился с обалдевшей мордой: "Она ее согнула..."
Китаец был почти нокаутирован ее великолепным задом, но, проявив завидную стойкость, не угомонился... К следующему уроку он приволок уже несколько кнопок, как он клялся, импортных. С повышенной жесткостью и стойкостью. В качестве эксперимента он засунул в штаны кусок фанеры, и с размаху прыгнул на кнопку. Кнопка намертво вошла в фанерку, с легкостью пробив несчастные школьные брюки. Китаец взвыл от восторга и, заранее блаженствуя, положил на стул две кнопки. Для большей поражающей способности.
Боясь выдать себя неосторожным взглядом или движением, он отсел подальше, где и сидел, уткнувшись в книгу, лишь искоса наблюдая за развитием событий. Историчка, войдя в класс, и обнаружив Китайца на непривычном месте, хорошо поставленным и явно неприязненным голосом, поинтересовалась: "Кочуешь? Ну-ну..." Почему-то, в отличие от класса, она относила его к татаро-монгольским кочевникам... Затем подошла к кафедре и невозмутимо села на импортные, с повышенной проникающей способностью, кнопки. Никак не прореагировав на них.
На Китайца было невозможно смотреть. Он, прямо-таки, лучился отчаянием... Все рухнуло... Месть не осуществилась.
Более того, учительница не упустила возможности вызвать его к доске, и, пользуясь его совершенно деморализованным состоянием, влепить пару...
На перемене Китаец и несколько его сообщников, знавшие о кнопочной атаке и помогавшие в ее проведениии, собрались вокруг кафедры и попытались понять, что произошло. Кнопок просто не было. Сообщники начали вспоминать начало урока буквально по секундам и вспомнили таки, что сегодня, прежде чем сесть на стул, училка очень широко махнула журналом, затем с размаху шваркнула его об стол кафедры и только после этого припопилась. Очевидно, этот широкий взмах и сотрясение сбили кнопки на пол... Они были неплохими Ш.Холмсами, но плохими диверсантами - кнопки тихо и мирно лежали на полу...
Китаец долгое время не мог оправиться от шока. Он притаскивал проекты один безумнее другого, но, наткнувшись на активное сопротивление струхнувших друзей, понимал их нереальность. Помимо всего, он, как и все его друзья, увидел в дважды не удавшемся покушении руку судьбы и некоторое предостережение. Но оставить так просто, не отомстив, он уже не мог.
В конце концов, разочаровавшись в друзьях, он единолично вышел на тропу войны. Будучи в этот день дежурным, он с утра стащил кусочек мела и на первых уроках тщательно растер его в пыль. Потом, на перемене, перед самым звонком, под видом последних приготовлений кафедры, он обсыпал меловой крошкой сидение стула, и с гордым видом пошел в учительскую за картой...
Через несколько минут в класс, чуть не снеся дверь с петель, ворвался Китаёза, но не гордый мститель, а совершенно потерянный и перепуганный школьник. Он швырнул карту в угол, подлетел к доске, секунду с тоской рассматривал весьма грязную тряпку, потом, с видом обреченного на казнь, уставился на класс, с абсолютным непониманием следивший за его метаниями, и, наконец, явно осенённый какой-то спасительной мыслью, стремительно уселся на учительский стул и начал круговыми движениями елозить по нему штанами. Потом вскочил, и, с абсолютно счастливым видом и потрясающе белым седалищем, плюхнулся на свое место за партой, подняв облачко меловой пыли. В классе висела напряженная тишина и запах мела. Все видели как его штаны за какие-то скунды сменили цвет, все мгновенно поняли, для кого предназначался мел, но последние действия Китайца были воистину китайской грамотой...
До тех пор, пока, через несколько секунд, дверь не открылась, и в класс не вошел директор школы, согласившийся подменить на один урок вдруг занемогшую историчку... Наверное, не часто ему приходилось входить в класс, где скрюченные от хохота ученики просто не могли вылезти из-за парт и стоя поприветствовать его...
18.11.04