Глава первая
Изысканное
Работа не ладилась. Тина никак не могла проникнуться настроением бывшей балерины. Никак! Почему-то Виолеттины рассказы казались ей слишком уж похожими на обычные сплетни. Какая разница, о чем сплетничать – о деревенских похождениях тётки Агафьи или о великой Максимовой? Тина искренне не понимала и никак не могла определить для себя тонкую грань между мемуарами и глупыми бабьими рассказками. Ей было так скучно, что она уж начала подыскивать причину для срочного отъезда. Или варианты побега…
Но тут приехал Тёмка и ему так понравились окрестности, что пришлось остаться. Пусть мальчик передохнёт на природе. Тем более что погода удалась на все сто, и не воспользоваться ею было бы непростительно. Тёмка нагло оккупировал маленький сарайчик у заднего забора, больше похожий на сказочную избушку, которой только и не хватало куриных ног. Там он обнаружил целый склад вещей, очаровавших его, как маленького: удочки бамбуковые и пластиковые; чемоданы, набитые вычурными снастями неимоверной красоты, некоторые из которых Тинка запросто могла бы использовать вместо серёжек; старинный радиоприёмник, размером с небольшой комод, таинственно засветивший большим зелёным индикаторным глазом как только Тёмка дотащил до сарая электропитание и воткнул розетку в громко гудящий трансформатор; патефон с надписью «Крутить десять раз!» и гору толстых черных пластинок для него; сачки для бабочек и целой коллекцией этих самых бабочек, безжалостно распятых и пришпиленных в коробочках, закрытых запылёнными стёклами, кучу лет тому назад; корзины всех размеров; кузовки с привязанными к ним специальными гребнями для сбора клюквы; шляпы неимоверных форм со всего света и даже огромную связку лаптей всевозможных размеров. А ещё он нашёл в закутке большущую сеть, про которую хозяин, смущенно кося глазами по сторонам, категорически заявил, что не знает и даже не может предположить, откуда она могла взяться. А главное – проржавевший, но всё ещё на ходу трофейный немецкий мотоцикл, две каски с рожками, сапёрные лопатки и настоящую военную флягу. Тёминому восторгу не было предела, и если бы ему только позволили, то он не вылезал бы из сарая вообще никогда. Но Тина решила, что стоит прикинуться хорошей матерью и сделать вид, что у её сына отличное и даже светское воспитание. Она провела с сыном серьёзную разъяснительную работу и убедила его включиться в этот маленький розыгрыш. Тёмка быстро втянулся, по утрам целовал Виолетте ручку, отодвигал ей стул, подавал то и дело руку, дабы она не рухнула со своих всегда высоких каблуков, и не забывал всенепременно пропускать её вперёд. Тина мысленно разводила руками и с ужасом думала, что ей каким-то образом удалось воспитать сына аристократом.
- Виолетта Анатольевна, не присоединитесь к нам?
- А куда вы собрались, Тиночка?
- Тёмка просится на острова, Дим Димыч обещал нас на катере подвезти.
- Ой, нет, я там бывать не люблю. Хотя… смотря на каких островах, конечно… И вы уж с Дим Димычем поосторожнее, дорогая, он, знаете ли выпивает иногда лишнего.
- Спасибо, я постараюсь.
Тина не устала ещё удивляться заботливости своей работодательницы. Подозревала, конечно, что это происки Сергея, но порой ловила себя на мысли, что эта женщина ведёт себя так странно просто по привычке. Эдакой благородно-аристократической привычке… Вообще, её много что удивляло. Например, церемонная манера общения супружеской четы. Они чуть не раскланивались друг перед другом. Тина смотрела и не могла сдержать восхищения. Раньше ей думалось, что так общаться могли только люди, жившие во дворцах и в прошлом или даже позапрошлом веке…
А суповая миска на столе… Это вообще чудо! Тина всю свою сознательную жизнь мечтала именно о такой – большой, белой, блестящей, с пастушками и пастушками на широких боках…
А ещё – огромный стол у широченного окна, занавешенного тонким голубым тюлем и тяжелыми, плотными гардинами, подпоясанными посередине гофрированными атласными лентами, с кончиков которых свисали огромные золотистые кисти, немного похожие на офицерские аксельбанты.
И стены – тёмно-синие, на них так чудесно смотрятся картины в светлых рамах…
А как приятно сидеть на диванах с вычурно-изогнутыми спинками, облокотившись на круглые, длинные подушки, упругие, плотно набитые…
Камин! Тинка вечно страдала от жары и никак не могла позволить себе сидеть вечерами в каминной…
Сидеть и наслаждаться сухим треском тонких поленьев, игрой языков разноцветного огня, тихим шипением догорающих угольков, то и дело превращающихся в фейерверки из мелких ярко-красных искорок…
Приходилось стоять в дверях и наблюдать издалека за собственной мечтой, за бликами огня на лицах чужих людей, пытаясь не прислушиваться к их всегда медленной, вежливой беседе. Тине порой казалось, что эти люди не совсем живы… Так уж мало эмоций умели выражать из лица и движения рук. Так редко морщинки оживляли их мимику.
Тина даже придумала маленькую песенку на какой-то старинный французский мотивчик:
«Живы, живы не совсем,
живы, живы не совсем,
Мало, мало, мало чувств,
воспитанья тяжкий груз,
Живы, живы не совсем,
живы, живы не совсем,
Мило, мило, мило так,
всё покрыл притворства лак.
Живы, живы не совсем,
живы, живы не совсем,
В восхищении горя,
очарованная я…»
Только вчера, сидя в кресле с львиными лапами вместо ножек, обложенная со всех сторон маленькими шёлковыми подушками, Виолетта рассказывала ей очередную повесть из прошлой жизни.
Вернее, диктовала. Зрелище было гораздо забавнее слов, и Тинка иногда даже забывала записывать, зачарованно глядя на не старую совсем ещё женщину, сидевшую так прямо, как будто проглотила длинную палку; оттопыривающую мизинчики всякий раз, когда надо было взять в руку почти прозрачную чашечку кузнецовского фарфора, наполненную зелёным чаем без сахара, зато с жасминовыми листьями или длинный мундштук слоновой кости с вырезанным китайским мастером узором из хитросплетённых веточек жасмина.
Тинке нестерпимо хотелось писать именно об этом. О тонком и очаровательном. Об изысканном и непонятно зачем существующем. И о людях, которые не умеют без всего это жить.
Может быть, так и надо? Жить не где попало, а в мизансцене, продуманной до самой последней мелочи? До вазочки, наполненной вареньем непременно до середины, до свечки, стоявшей обязательно слева, и никак не справа от старой, поблекшей фотографии в тяжёлой, золоченой рамочке. До тонкой цепочки на запястье исключительно на время ужина. Писать хотелось… но как-то эпизодически, невнятно… Потому что , в общем-то, Тине всегда казалось, что писать обо всё этом – верх пошлости и банальщины… Но всё, что её теперь окружало в этом совершенно чужом, а оттого казавшемся загадочным, доме заставляло её задумываться о жизненных мелочах, приметах, привычках, а заодно и о судьбах литературы, это описывающей, всё чаще
На «воспоминания» Виолетта приходила с нефритовыми чётками и безостановочно перебирала гладкие камушки длинными, сухими пальцами со всегда свежим маникюром. Тинке всякий раз хотелось запрятать подальше свои пухлые пальцы с неровно обстриженными ногтями…
- Вероника была такой худенькой, такой худенькой – кожа буквально обтягивала её кости. Но зато сами кости… Они были ужасно широкими и тяжёлыми. Бедная девочка. Она была такой широкой! Конечно, ей пришлось уйти от нас. Нет, вы не думайте, она не хотела, конечно, но что же поделаешь… Она потом устроилась в хореографическую школу какую-то. Не упомню, в каком городе… Я там была на гастролях, она пришла ко мне в гостиницу, мы поболтали… У неё тогда уже было, кажется двое детей. Или даже трое, не помню.
Виолетта вдруг смолкла.
За открытым окном шелестел яблоневыми ветками ветер, слышались отзвуки чьих-то голосов. Из далёкого далека доносился перестук поездов, спешащих из Москвы в Питер и обратно. Тина закрыла глаза и, вслушавшись, окунулась в море шумов. Тех самых, которые, соединяясь, и становятся настоящей, живой тишиной.
- Вы меня слушаете?
- Да-да, Виолетта Анатольевна, конечно, слушаю.
- Кажется, я вас утомила. Или истории скучные?
- Почему скучные? Просто не для всех, вот и всё, - Тине очень не хотелось обижать свою работодательницу.
- Не для всех?
- Ну да. Женские истории. Истории о балете и балетных, - Тина улыбнулась, - сами понимаете, это интересно далеко не всем. А наша с вами задача, написать книгу так, чтобы она была интересна многим. Может быть, вставим в неё ваше отношение к странам и городам, которые вы посещали? Что-то об их жителях, природе…
- Тиночка…, какие страны и города? Мы не выходили из гостиниц и репетиционных залов! В магазин только в сопровождении «человека в штатском»… Порой подарки, и те покупали уже в аэропорту… Увидела я все эти страны или почти все уже много позже, уже в этой жизни… Я вас разочаровала?
- Нет, что вы… Хотя, мне думалось, что ваша жизнь была…
- Веселее?
- Нет, не веселее, но…
- Легче?
- Нет же! Разнообразнее, насыщеннее… Не знаю, как и сказать…
- Всё-таки вы разочаровались.
- Виолетта Анатольевна…
- Я ведь уже просила вас называть меня просто Виолой! Чему вы улыбаетесь?
- Виола – прекрасное имя, из какой-то оперетты. Я слышала, что балерины недолюбливают оперетту, так же как и оперные певцы. Это правда?
- Вот уж не знаю, кто и как, а я вот оперетту люблю просто до обожания!
Глаза Виолетты неожиданно загорелись, она подалась всем телом вперёд и улыбнулась широко как никогда.
- Герард! Это имя вам что-нибудь говорит?
- Конечно, говорит! Герард Васильев – самый красивый мужчина на всём белом свете, особенно, когда во фраке. Граф Люксенбургский, мистер Икс.
- Эдвин! Каким он был Эдвином! Ах, Тиночка, разве можно не любить оперетту, если в ней поёт такой мужчина…
- Виола, Виола, кажется, вы были в него влюблены?
- Конечно! Конечно, я была в него влюблена. И не на шутку. Его портретами была завешана вся моя комната. Николенька, ты помнишь?
Тина обернулась – прямо за её креслом стоял, улыбаясь, Николай Ильич и протирал мягкой тряпочкой очки.
- Лети, ты замучила Тиночку своими рассказами! Имей в виду, последняя часть твоих откровений вызвала у меня приступ свирепой ревности! – он засмеялся, подошёл к супруге, наклонился и поцеловал её белый в тонких морщинках лоб.
Тине стало смешно. Когда она будет старой, она ни за что не позволит любимому человеку целовать себя вот так вот – в лоб. Как сестру, мать или взрослую дочь, … если, конечно, у неё в жизни будет этот самый любимый... Особенно в старости…
- Ладно, Тиночка, вы ведь собирались на острова.
- Дим Димыч обещал часикам к десяти подъехать.
- Вы что же на лошадях с ним ехать собрались?
- Ой, почему на лошадях, я на лошадях не умею, я их боюсь даже! – всполошилась Тина, немедленно представив себя, качающуюся где-то в ужасной вышине на скользком седле. Почему-то она была абсолютно уверена в том, что сёдла, как и лошадиные бока должны быть непременно скользкими и, чтобы удержаться на конной конструкции, требуется недюжинная сила ног. А главное – их длина.
- На кониках?! – раздался радостный крик, и Тинка вздрогнула.
- Прекрати орать! – вскипела она, в который уже раз чуть не сгорев от стыда за своего всё-таки ужасно воспитанного сынищу. – Сейчас же прекрати орать, распугал всех. Извините нас!
- Что вы, Тиночка, мальчик просто радуется, - вступился Николай Ильич и махнул рукой.
- Ни на каких кониках мы не поедем, ты с ума сошёл! Ты же знаешь, как я боюсь высоты.
- Мамасик, какая высота? Ты что?
- Вот когда с неё сверзнусь, тогда и узнаешь! – отрезала Тина и, гордо задрав кверху подбородок, удалилась в свою комнату переодеваться. Под ехидное сыновье хихиканье.
Глава вторая
Дим Димыч
Слава богу, Дим Димыч приехал не на лошади, а на велосипеде. Тина вздохнула с облегчением.
Этот высоченный мужик вызывал у неё почти мистические ассоциации. То он казался весёлым Паном, когда вдруг принимался распевать весёлые, не всегда приличные песенки, то Вакхом, когда одновременно из всех карманов, как по волшебству, доставались бутылочки с разнообразным и порой весьма экзотичным содержимым, то Гераклом, легко сдвигающим горы…
Однажды Тина своими глазами видела, как этот огромный, заросший чуть не по самые глаза каштановой бородой человек, повалил на землю зарвавшегося, наглого лося, повадившегося утолять голод прямо из кормушки рыжебокой Доньки – любимой егерьской коровы. Лось пыхтел, злился, а Дим Димыч, не обращая ни малейшего внимания на большущие рога зверя, всё гнул и гнул его голову к земле. И преуспел. Лось изогнул шею, выпятил зад, присогнул передние ноги и, фырча что-то злобное, раздувал ноздри, но вырваться почему-то не мог.
Дим Димыч сжал кулачище, бумкнул по крутому, шерстяному лбу, лось отпрянул, развернулся и с шумом скрылся в лесу.
Тина тогда, если честно, здорово перепугалась. Если бы не страх, парализовавший её на несколько томительных минут, она обязательно убежала бы куда подальше. Ну, может быть, не очень далеко, но вернулась бы она точно с аптечкой. Представить себе, что можно вот так запросто бороться с лосями, она не могла и во сне. С тех пор Дим Димыч приобрёл в её глазах статус народного героя и сказочного богатыря. И даже, когда выяснилось, что огромный лось был всего-навсего лосёнком, причём выкормленным самим егерем, разочарование не наступило.
Было в герое не меньше двух метров роста, плечи его закрывали пол неба, ноги, больше походили на фундаментные столбы, а кисти рук запросто могли вместить килограмма по два картошки. Так, во всяком случае, казалось Тине, никогда прежде не встречавшей таких вот огромных представителей мужского пола.
Маленькая Тина ужасно не любила подходить к великану близко, не потому что её подавляла эта гора мускулов, а оттого, что уж очень высоко приходилось запрокидывать голову, чтобы смотреть ему в лицо, и шею вскоре начинало ломить от боли.
Дим Димыч обожал поговорить о природе и погоде, о соседях и соседках, о смысле жизни, душе и политической обстановке в мире. Тина слушала, изредка вставляла словечки и опять слушала. Егерские истории ей очень нравились. Гораздо больше, чем балетные. Дим Димыч очень быстро понял, что нашёл благодарную слушательницу и говорил почти безостановочно. Тинке порой ужасно хотелось взять с собой на прогулку блокнот и записывать, записывать, записывать, но лесной человек категорически заявил, что «в природу» с бумагой не ходят и в руках надо держать не карандаш, а прочную палку, если уж нет разрешения на ношение оружия.
Тёмка рядом с егерем чувствовал себя странно и резвился так, как будто ему было лет пять. Носился кругами, вопил что-то, бросался шишками. Дим Димыч его тихо поругивал, пугал дикими зверями, не любящими шума, но Тёмку было не остановить.
- Последнего медведя мне разгонит, - бурчал великан, и щурился добрыми, удивительно синими глазами, усмехаясь сквозь длинные усы.
- А тут есть медведи? – испугалась Тина.
- А как же! Это же заказник. Тут кого только нет. И кабаны, и лоси, и лисья всякого полно, и зайцы, и медведи…
- А волки? – Тина поёжилась. Почему-то волки казались ей гораздо опаснее медведей.
- И волки, конечно, но мало, их. Постреляли их однажды по отмашке, а те, что остались и поразбежались кто куда.
- Как это – по отмашке?
- Ну как… да просто. Приехал господин, увидел волка, наложил в штаны с перепугу и дал, значит, отмашку – стрелять, а за шкуры премировать. Вот их и начали изничтожать.
- А вы, что же?
- А что я-то? Я – егерь, а они – хозяева! Хозяева жизни!
Дим Димыч досадливо махнул рукой и надолго замолчал.
Они вышли на берег озера Ужин, прямо к небольшому причалу, около которого покачивалась моторная лодка с синей полосой вдоль борта.
Тина, всегда боявшаяся любой неустойчивости, а потому страстно не любившая гололёд, качающиеся мостки, лодки, шаткие табуретки и всякого рода лестницы, было, засомневалась, но Тёмка сразу поняв материнское настроение, взял её под локоть и буквально поволок к краю причала.
- Давай, мамасик, давай, не трусь!
- Прекрати сейчас же, - попыталась вырваться Тинка, - я сама, сама туда залезу.
- Ага, и не преминешь куда-нибудь свалиться и что-нибудь себе свихнуть.
- Ты, пацан, так с матерью-то не разговаривай, наподдам! – сурово выдохнул вдруг Дим Димыч, и Тина так удивилась неожиданному заступничеству, что даже не заметила, как очутилась внутри лодки. Там уже было совсем не страшно – скамья довольно низкая, широкая – с такой не упасть. Да и высота бортов не вызывала страха неожиданно вывалиться из лодки в воду.
Мотор взревел по-медвежьи низко и громко, лодка дёрнулась, приподняла нос и полетела. Ветер фыркнул Тине в лицо, растрепал волосы, отбросил их от лица, взвил вверх и стало весело. Господи, как же весело! Зажмурить глаза, откинуться на вытянутые назад руки, подставить лицо порывам тёплого, ласкового, солнечного ветра и не думать ни о чем, кроме того, как же это весело, как замечательно весело, как чудесно весело чувствовать себя совершенно свободной. Хоть на час, хоть на минуту, хоть на миг.
Они плыли в ревущей тишине почти час, и Тине уже стало казаться, что это путешествие никогда и нигде не окончится, но она, конечно, ошиблась и лодка, наконец, остановилась, мягко воткнувшись в песчаный берег небольшого острова.
-Ну вот, - торжественно объявил Дим Димыч, - сейчас я буду вас удивлять.