ЛЕДОКОЛ ЗА ОКОЛИЦЕЙ
Записки бывалого морехода о событиях,
имевших место быть не только на море
К ЧИТАТЕЛЮ
Есть версия, что у падающего в пропасть за считанные мгновения вся жизнь проносится перед глазами.
Общеизвестны многочисленные анекдоты о том, как муж неожиданно возвращается из командировки, когда жена дома не одна, и гостя прячут в шкаф.
Не так давно мне довелось посидеть в том самом шкафу из анекдота. Свидетельствую: за несколько минут чего не вспомнилось, чего только в голову не пришло!
Вот тогда мне и подумалось, что жизнь удалась, и расставаться с ней жалко. Более того, мне захотелось поделиться теми обрывками мыслей и воспоминаний, что ослепительным калейдоскопом пролетели перед моим взором за считанные мгновения.
Немало пожив, осознаёшь, что реальная жизнь несравненно интереснее любой красивой выдумки. Полагаю, не я один в детстве думал: в какое же скучное время мы живём! Вихри революционных битв и поля сражений грандиозных войн, эпоха великих преобразований остались позади. Мы находили заржавевшие штыки и пробитые каски в окрестностях подмосковного Крюкова. Мы участвовали в раскопках захоронений скифских вождей на Керченском полуострове, натыкаясь на незахороненные останки бойцов Крымского фронта. И при этом сокрушались, что всё, что могло, уже успело произойти, и на долю нашего поколения ничего не осталось. Знай себе – подрастай, ни в чём не нуждаясь, да строй коммунизм, который не за горами.
Как же мы были неправы! Оглядываясь на прожитое, я думаю, что мне и моим товарищам повезло в жизни, как немногим.
Немало надо извести бумаги, чтобы поведать о том, как нас учили управлять пароходом, командовать людьми и ставить общее благо выше личных интересов. Как мы взрослели, мужали, тонули, горели, сидели на камнях, сбивались с курса, учились и ошибались. Участвовали в дружных весёлых попойках и теряли лучших друзей. О том, как мы любили и изменяли, и как бросали нас любимые. И какая замечательная это штука – жизнь.
Мы немало повидали в этой жизни и многое успели.
Мы побывали в разных концах нашей планеты, и уж рассказами о том, какая она маленькая и хрупкая, удивлять не нас.
Мне доводилось спасать иностранных моряков с гибнущего судна и выводить подводную лодку в торпедную атаку.
В разное время мне предлагали участвовать в трансатлантическом походе в честь 500-летия открытия Колумбом Америки и принять командование плавучим борделем.
Я видел Северную Землю. В одиннадцатый или тринадцатый раз огибая мыс Челюскин, я открыл её для себя через 70 лет после Вилькицкого и через 40 лет после лётчика Сани Григорьева. Кстати, Вилькицкого тоже Борисом звали, и было ему тогда 28 лет, как и мне в 1982-м.
Судьба дарила мне любовь и дружбу удивительных женщин.
Судьба подарила мне встречу с удивительным городом, где за огородами рабочих окраин ходят ледоколы, а половина населения носит боцманские полушубки, потому что в Архангельске каждый второй – моряк или каким-либо образом связан с морем.
Судьба подарила мне личное знакомство со многими удивительными людьми. Моя память хранит крепкое рукопожатие Георгия Афанасьевича Мезенцева, человека из легенды, капитана теплохода «Комсомол», потопленного франкистами в 1937-м. Заместитель Министра морского флота, для нас, школьников 60-х, он навсегда остался Гришей Афанасьевым, героем рассказов Льва Кассиля. Я слушал рассказы ветерана «Авроры» и стоял с автоматом в карауле у дважды орденоносного флага легендарного крейсера. Лекции по географии морских путей и истории мореплавания нам читал участник самой этой истории и пионер этих путей, спасавший экспедицию челюскинцев, а курс истории войн у нас вёл человек, который мог, но не захотел изменить ход Второй мировой войны.
Хватало и курьёзов. При забавных обстоятельствах мне довелось лицом к лицу столкнуться с Вальтером Ульбрихтом и Вилли Штофом (а кто это такие? – спросит нынешний читатель), а мой одноклассник наступил на ногу товарищу Громыко. То-то было шуму, когда дядю Аркадия покусала собака Ландау!
Как жаль, что многие люди удивительных судеб, с которыми сводила меня жизнь, уже завершили свой жизненный путь. Их рассказы потеряны для меня безвозвратно. А ведь многие жильцы дома старых большевиков на Арбате были заметной частью нашей истории. Нашим соседом по лестничной площадке был экс-премьер Дальневосточной республики, а двумя этажами ниже жила Ольга Андреевна Лазо. Мама до сих пор иногда вспоминает, как её погибший на фронте младший брат в детстве играл под роялем со Славкой Ростроповичем.
Отец пересказывал мне рассказ своего деда, керченского рыбака, слышанный тем от его деда – о событиях Крымской войны 1853-1855 годов, когда население их рыбацкой деревни прятало семьи городских армян от турецкой резни в пещере под мысом Хрони. Рассказ был живой и изобиловал подробностями, вплоть до фески на голове турецкого солдата. В этом рассказе, в его бережном сохранении явственно ощущалась связь поколений.
И я хочу, чтобы эта связь не оборвалась.
Я напишу о том, что я знаю и люблю. И пусть кому-то мои истории покажутся неправдоподобными. А кто-то найдёт в них срывы вкуса – это не смертельный грех. Я хочу успеть рассказать то, чему свидетелем был сам, и о чём знаю от очевидцев, пока я это помню, и пока это ещё может показаться интересным. Я хочу немного позабавить тебя, читатель, а если при этом заставлю слегка взгрустнуть или задуматься, то что ж – значит, моя затея удалась мне вполне.
Борис Полтавский
ЗА ОКОЛИЦЕЙ
Летний день на окраине Архангельска. Сидим в гостях у приятеля на улице капитана Хромцова, что на Экономии.
Из окна его пятиэтажки открывается вид на деревню, с деревянными избами, покосившимися сараями, огородами. Скотинка какая-то ходит. К огородам вплотную примыкает плотный ряд кустов и деревьев, выстроившихся вдоль берега Маймаксы - главного судоходного рукава Северной Двины. За этими деревьями – другие, уже на противоположном берегу. Самой воды не видно за буйной зеленью. В общем, сельская идиллия.
И вдруг видим: над верхушками деревьев бойко движется мачта с развевающимся флагом, сопровождаемая дымом из трубы – это ледокол «Капитан Мелехов» идёт на выход в море.
- В другой деревне что интересного увидишь за околицей? – говорит хозяин, - Разве что трактор изредка протарахтит да электричка просвистит. А у нас за огородами ледоколы ездят!
АБУ СИМБЕЛ
В 70-е годы среди советских алкашей, наряду с «Солнцедаром», большой популярностью пользовался египетский бальзам «Абу Симбел». Имея ёмкость 0,83 литра и крепость 43 градуса, бутылка такого бальзама стоила 5 рублей. Таким образом, если пересчитать в лигрылах («лигрыл» означает литр-градус на рыло. Умножив ёмкость в литрах на крепость в градусах и разделив на число рыл в компании, определим дозу в лигрылах, которую получит каждый участник застолья)… Так вот, в пересчете на лигрылы выходило существенно дешевле водки. Кроме того, водку продавали с 11 до 19 часов, а бальзамом, приравняв его к коньяку, торговали до закрытия магазинов.
И вот советские алкаши начали дохнуть. И египетский производитель был тут совсем не при чём. Кто бы мог подумать за границей, что изысканный напиток, предназначенный для добавления к чаю или кофе в микроскопических количествах, будет глушиться стаканами в российских подворотнях. Потом положение исправили, подняв цену на бальзам вдвое: травиться им стало просто невыгодно. Но было время, когда название этого бальзама в Архангельске расшифровывалось так (перечислялись названия пролетарских окраин, причем «Е» было обращено на «Э»): АБУ СИМБЭЛ – «Архангельск будет уничтожен: Соломбала, Исакогорка, Маймакса, Бакарица, Экономия, Лапоминка».
ПИВО
В начале восьмидесятых пиво в Архангельске было дрянным. Да его ещё и не хватало.
Как-то в гостинице «Моряк» собралась тёплая компания из резерва плавсостава, сорганизовалась очередная пьянка.
Один из нас, узнав о предстоящей выпивке, поначалу отказался от участия наотрез:
- Да вы что, ребята! Мне завтра проходить медкомиссию, с утра анализы сдавать. Кровь, мочу. Проверят анализы, а у меня не моча, а «Букет Абхазии»!
Ему посоветовали:
- А зачем откладывать до завтра? Приготовь мочу на анализ заранее, сейчас, пока не начал выпивать, и отставь в сторонку, а завтра отнесёшь.
Так он и поступил. Взял пустую бутылку из-под пива (другой не нашлось), наполнил, сколько мог, и поставил в своём номере в укромный уголок - на подоконник за штору.
Началась гулянка, которая проходила в той же комнате. Веселье достигло уже той стадии, при которой все говорят и никто никого не слушает, когда явился один из опоздавших. Ему кинулись наливать штрафной стакан.
- Нет, ребята, водки не хочу, - сказал опоздавший гость, - Пива бы глоток, в горле пересохло.
- Пиво всё уже выпили, - огорчили его, - раньше надо было приходить.
Припоздавший гость занял предоставленное ему место и машинально пошарил рукой за шторой на подоконнике рядом с собой.
- А вот пиво, почти полбутылки, - радостно провозгласил он, доставая пивную бутылку.
- Ну, раз нашёл, значит – твоё, - ответили ему, не обращая особого внимания.
Гость взял бутылку, жадно отхлебнул прямо из горлышка и объявил на всю комнату:
- Ну и пиво в Архангельске! Ну прямо как моча!
И стал приставать к сидящим рядом, подсовывая бутылку под нос и уговаривая:
- Нет, ну ты попробуй, попробуй!
После того, как все от него отшатнулись, он сделал ещё один огромный глоток и возмущённо заключил:
- Ну ведь правда, моча!
СУД
На моём судне один матрос собирался жениться на судовой буфетчице. Когда судно пришло в родной порт, буфетчицу списали (иначе и быть не могло – ей пора было отправляться в декретный отпуск), а жениху её не нашлось замены, и ему предложили сделать ещё один рейс.
- Жди меня на берегу, дорогая, - говорил жених, - вот вернусь из рейса, тогда и свадьбу сыграем.
Заканчивается следующий рейс, судно приходит в родной порт, этот матрос списывается с судна и женится на новой буфетчице, той, что пришла на замену его невесте.
У обманутой женщины родился ребёнок. Она подала в суд гражданский иск на установление отцовства. Как известно, в таких случаях суд интересуют в первую очередь два обстоятельства: признавал ли ответчик себя отцом будущего ребёнка, и вели ли они совместное хозяйство?
По этому делу свидетелем в суд был вызван помполит с судна.
- Скажите, свидетель, - обратился к нему судья, - Истица и ответчик во время совместного проживания на судне вели ли совместное хозяйство?
- Да как вам сказать, граждане судьи, - растерянно развёл руками помполит, - ведь у нас весь экипаж – как одна семья!
ГОСТИНИЦА
В ожидании освобождения плавучего дока в архангельском судоремонтном заводе «Красная Кузница» моё судно было поставлено на длительный отстой у Красной пристани. Своим друзьям-москвичам я объяснял, что Красная пристань в Архангельске – всё равно, что Кремлёвская набережная в Москве. Мы стояли в самом сердце города, и по вечерам до вахтенного у трапа доносились призывные звуки музыки из ресторана «Двина».
Вот однажды явился ко мне на судно мой товарищ, надолго застрявший на берегу, сдавая в пароходстве проверку знаний на право выдвижения на очередную должность. Он обратился ко мне с неожиданным предложением:
- Вы будете стоять здесь ещё недели три. Пусти меня на это время пожить у тебя в каюте на диванчике! Поиздержался я… Пока деньги были, я в гостинице «Двина» снимал «люкс». Когда запасы подтаяли – стал делить на двоих с приятелем двухместный номер. А теперь деньги совсем кончились. Осталось податься только в «сиротский дом» - гостиницу «Моряк», где койка по 25 копеек в сутки. Но туда я не могу: я ведь проверку знаний сдаю, а там каждый день пить надо!
ПО МОРОЗЦУ НАЛЕГКЕ
Вова М., хозпом с моего судна, проводил вечер в ресторане и, уже крепко выпив, познакомился там с девушкой, подсевшей за его столик. После ресторана она пригласила Вову к себе домой. Дом её – вот удача! – находился прямо напротив выхода из ресторана. И жила она на первом этаже.
- Только, - сказала Вове подруга, - у меня очень строгие соседи. Поэтому сделаем так: сначала в подъезд войду я, а ты выждешь три минуты и пройдёшь следом. Дверь в квартиру будет открыта.
На том и порешили. Выждав положенные три минуты, Вова вошёл в подъезд.
Почти без паузы раздался сдавленный вопль, затем несколько звучных шлепков, и Вова вылетел обратно на улицу – без шапки, без дублёнки, без кожаного пиджака, без джинсов и без сапог. Денег и документов он тоже лишился. Остались на Вове водолазка, кальсоны да носки. А подъезд оказался проходным.
Был январь. В Архангельске стоял тридцатиградусный мороз, поэтому, уходя с судна, Вова надел две пары шерстяных носок. Так вот, чтобы не погибнуть от холода, он снял с ноги один носок и натянул его на голову – вместо шапки. После этого начал ловить такси, чтобы скорее добраться до судна.
Теперь представьте себя на месте таксиста, едущего в первом часу ночи по главному проспекту города, когда ему наперерез бросается пьяный чудак в одном исподнем, босиком по снегу и с носком на голове. В общем, ловить такси Вове пришлось бы бесконечно долго, если бы не сжалился над ним один частник-пенсионер, который бесплатно довёз до порта, и охранник на проходной, пропустивший без документов к борту судна.
Наутро после завтрака захожу в каюту хозпома. За окном ещё темным-темно, в каюте включены все верхние светильники и настольная лампа. За письменным столом сидит Вова М. в тёмных пляжных очках.
- О, у Владимира Владимировича уже начался пляжный сезон! – восклицаю удивлённо, - Ну-ка, снимите очки.
Вова покорно снимает очки. Под глазами у него красуются два огромных фингала.
- Нет уж, наденьте, - решаю я, - в очках всё-таки лучше.
ОСТОЙЧИВОСТЬ
Вышли из ресторана «Якорь» два друга, Коля Б. и Игорь Д., и идут по Соломбале.
Игорь, изрядно выпивший, бредёт спотыкаясь и клянёт корявые мостовые, плохо выгнанную леспромхозовскую водку и проклятую Соломбалу.
Коля, выпив не меньше, однако чувствует себя лучше, и настроение у него философское.
- А ты знаешь, почему все соломбалки низкозадые? – озадачивает он друга неожиданным вопросом и, встретив недоумённый взгляд, поясняет: - Ну, почему у них талия низко посажена?
Игорь, в свою очередь, начинает внимательно разглядывать проходящих мимо пешеходов, и наконец соглашается:
- А ведь и правда! А почему?
- Ты знаешь, мне, как инженеру, думается, - размышляет вслух Николай, - что природа-мать с ними очень мудро поступила: их район открыт ветрам с залива. У них понижен центр тяжести, и от этого повышена остойчивость. Поэтому в пургу их не опрокидывает.
- Постой, постой, - говорит Игорь, - Так, следуя твоей логике, выходит, что чем дальше от центра города, тем ноги короче?
- Да, - утвердительно кивает Коля, - Я, правда, сам там не был, но мне кажется, что на 29-м лесозаводе на руках ходят!
НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС
Мой дядя, немало лет проживший на Львовщине, рассказывал, что местные националисты считают киевлян кацапами, а жители Ужгорода, Закарпатской Украины, присоединённой к СССР в 1945 году, в свою очередь, считают львовян москалями, поскольку те на 6 лет раньше них попали под москальское иго.
Напротив, жители Архангельска почитают хохлами всех, кто живёт южнее Вологды.
Жители же средней полосы, слышавшие немало баек о Соломбале и её обитателях, называют соломбальцами всех архангелогородцев.
Интересно, а существует ли такое явление, как соломбальский национализм?
Если так, то великосоломбальским шовинистам вполне подошёл бы лозунг: «За великую Соломбалу от Вологды до Киркенеса!»
ХОРОШО-ТО, ХОРОШО…
Зима в Архангельске. Наш пароход под проводкой ледоколов переходит по замёрзшей Двине от причала к причалу, собирая по разным лесозаводам груз – пилолес назначением на Александрию. Во время очередной перешвартовки на мостике пожилой лоцман, в прошлом – сам капитан дальнего плавания, рассуждает, попивая чаёк из стакана в традиционном мельхиоровом подстаканнике:
- Хорошо вам, зимой в Египет идёте. Покраситесь, позагораете.
- Хорошо-то, хорошо, - отвечаю, да всё равно лучше бы туда не ходить.
Не нравится мне там.
- Что так?
Стараясь выбрать выражение поделикатнее, отвечаю:
- Да больно уж не по сердцу мне тамошняя публика…
Лоцман отдаёт очередную команду на руль, не спеша отхлёбывает горячий чай из стакана, аккуратно ставит его и, крепко налегая на «о», авторитетно подтверждает:
- Да, народец там поганый…
ВЕСНА ПОКАЖЕТ
Зима в Архангельске. Вечером трое друзей выходят из ресторана. Двое ведут под руки третьего, который совсем плох, еле переставляет ноги. На панели уже дежурит «хмелеуборочная» - «уазик» канареечного цвета с милицейским нарядом для забирания пьяных.
Увидев милицейский патруль, друзья подбираются, переходят чуть ли не на строевой шаг, тычками взбадривают своего приятеля, заставляя его из последних сил изображать из себя трезвого.
И вот, уже почти поравнявшись с милицейской машиной, пьяный вдруг вырывается из рук друзей и начинает куролесить: бегать по тротуару, прыгать, ходить колесом, при этом дико хохоча.
Мильтоны оживляются, готовые немедленно сцапать добычу, которая сама идёт к ним в руки. И в этот момент раздухарившийся гуляка вдруг, кувыркаясь, «рыбкой» ныряет в сугроб. Сугробы вокруг площадки у входа в ресторан были высокие, выше человеческого роста, и рыхлые, и товарищ, нырнув в такой сугроб, провалился в него по самые пятки. Осыпавшиеся края лунки скрыли его вместе с сапогами.
Друзья акробата после секундного замешательства кинулись откапывать своего товарища. Бравые сержанты в «канарейке» тут же сделали вид, что их это не касается, и отвернулись.
Пытаясь нащупать пропавшего под слоем рыхлого снега, после нескольких неудачных попыток друзья, отчаявшись, обратились к мильтонам:
- Ребята! Что сидите?! Помогите человека откопать! Ну что отворачиваетесь? Ведь только что наш друг вас как бы интересовал!
Но милицейская машина, тронувшись с места, уже выруливала на дорогу. Старший наряда лишь досадливо махнул рукой:
- А! Весна покажет, где кто пил!
КОНФЕРЕНЦИЯ
Сидим с ребятами в кафе «Чайка», что при Архангельском Дворце культуры моряков, заняв специальный столик «для плавсостава».
Огромный конференц-зал дворца в этот день арендован Управлением гражданской авиации под региональное совещание «Аэрофлота».
Выходим покурить в курилку, совмещенную с туалетами, и в этот момент в конференции объявляется перерыв. Распахиваются двери конференц-зала, и из переполненного помещения рвутся наружу, измождённые многочасовым сидением, аэрофлотовские начальники, все в парадной форме. Высокие чины в полковничьих и генеральских погонах гражданской авиации, оттаптывая друг другу ноги, дружно рвутся в туалет, мгновенно заполняют его и образуют гигантскую очередь. Курилка окрашивается в сине-золотой цвет – цвет авиационных мундиров и позументов.
- Когда и где ещё такое увидишь! – восхищается Игорь. - Такое впечатление, что весь отечественный воздушный флот обоссался!
САМОВАР
Долгие скучные зимние недели, проведённые в резерве плавсостава, были скрашены неожиданным подарком: наши добрые милые подружки из Дворца культуры моряков достали нам пригласительные билеты на вечер «Кому за тридцать».
В своё время Аркадий Гайдар прибавил себе два года, четырнадцати лет вступив в Красную Армию. Мне, будучи двадцати девяти лет от роду, пришлось приписать один год, чтобы попасть на этот вечер.
Я насмешил, пожалуй, всех друзей своим поступком: Валерка с Игорем пошли на мероприятие с сумкой своего вина, а я привёл на вечер свою подругу. Ребята попадали под стол от смеха: в Тулу – со своим самоваром! К Таньке так и прилепилось прозвище «Самовар». Долго ещё потом друзья и подруги говорили мне, к примеру: «Вчера на улице твой самовар встретили».
Дался им этот самовар… И ведь как тесен мир! Уже через несколько лет, когда я с Танькой совсем раззнакомился, та самая Любаша, что когда-то доставала нам билеты на тот вечер, встретилась мне, возвратясь из черноморского круиза.
- Я с твоим самоваром в одной каюте жила, - сообщила Люба, - Она там такое вытворяла!
ДОВЕРЕННОСТЬ
Перед тем, как проходить ежегодную медкомиссию плавсостава, Гришка упросил меня сдать за него мочу и кровь на анализ: имелись серьёзные опасения, что они не будут соответствовать высоким требованиям, предъявляемым к организму капитана дальнего плавания. Давление за него тоже надо было измерять другому. Только за анализ кала Григорий не опасался.
Я шёл сдавать кровь и давление за друга и ужасно переживал, что медики меня застукают, обнаружив обман. Фотографии в документах его – рожа моя. Может, взять паспорт мой, а медкнижку – его? А вдруг заметят несоответствие?
- У тебя нет ничего своего, кроме какашек, - ворчал я на Григория, - Вообще, по правде говоря, тебе следовало бы выдать на моё имя доверенность: «Я, такой-то, доверяю такому-то представлять мои внутренние органы в соответствующих органах».
ХОЛЬЦМЮЛЛЕ НУММЕР ДРАЙ
Как-то, стоя в иностранном порту, разговаривали с моряками из ГДР.
Вспоминая страны и порты, где когда-то бывали, немцы упомянули и Ленинградский дворец культуры моряков:
- О! Ленинград! Хаус дер культур! Хаус дер культур! Танцен! И девочки там очень красивые! Но… Для нас, моряков из соцстраны, 50 рублей за ночь – это очень дорого.
Когда же мы стали показывать им открытки с видами Архангельска, которыми снабдил нас помполит, немецкие моряки посветлели лицами: узнали места, где бывали.
- О! Хольцмюлле нуммер драй! (Лесозавод номер три).
И, возвращая открытку, проникновенно поведали:
- Архангельск – единственное место на свете, где девочки отдаются не за деньги.
УЧЕБНАЯ ТРЕВОГА
В октябре 1986 года в Атлантике, к юго-востоку от Бермудских островов, потерпела аварию и затонула советская атомная подводная лодка. Лесовоз, где я был старшим помощником капитана, в тот момент шёл на Кубу и оказался в числе судов, которым было предписано изменить свой курс с таким расчётом, чтобы пройти через район, ограниченный окружностью радиусом 50 миль из точки гибели лодки. При этом следовало вести тщательное наблюдение за водной поверхностью и подбирать плавающие предметы, которые могут оказаться в этом районе. Сделано это было, по-видимому, для того, чтобы хотя бы отчасти опередить американцев, которые уже направили туда свои корабли и самолёты.
Какова радиационная обстановка в районе аварии, нам не сообщили. Поэтому, назначив новый курс, ведущий в район катастрофы, капитан М. распорядился на всякий случай провести учение по подготовке судна к защите от радиационной опасности и противорадиационной обработке. В те времена такие учения проводились регулярно, и вся эта беготня с противогазами уже навязла в зубах у моряков. Задолбали всех тревогами.
Все уже приняли душ после окончания рабочего дня. Стояла жара. Поэтому можно догадаться, что затея с проведением учения у большинства энтузиазма не вызвала. Когда сыграли учебную тревогу, многие отнеслись к делу спустя рукава: свои обязанности по тревоге выполняли кое-как, герметизацию судна провели условно, то есть понарошку, во временные нормативы не уложились. Защитные костюмы были надеты небрежно, не застёгнуты, кое-кто даже отвинтил от шлангов противогазовые коробки, чтобы легче дышалось, а кто-то и вовсе не надел противогазы.
Разгневанный капитан прервал учения и приказал собрать весь экипаж.
- Оценка учения – «неудовлетворительно», - сказал он, когда все собрались в столовой. – Старпом, - обратился он ко мне, - Представьте мне список всех нерадивых, и особо подчеркните тех, кто отказался включиться в противогазы.
Их мы пошлём в первую шлюпку, которая отправится подбирать с воды радиоактивные предметы. А учение придётся повторить.
После этого сыграли повторную учебную тревогу. И на удивление сразу всё у всех стало получаться. Все включились в противогазы, несмотря на жару, застегнули костюмы на все застёжки. Боевые расчеты всех постов действовали правильно, со знанием дела и при этом уложились в норматив. Чётким докладам, которые гремели в динамиках судовой трансляции, мог бы позавидовать любой военный корабль.
А уж палубу-то обрабатывали так старательно, что мы с капитаном загляделись!
Ну, ведь можем, когда захотим!
ПРОГНОЗ
Начальник судовой радиостанции принял по радио прогноз погоды, в который вкралась малозаметная опечатка: «В северной части Баренцева моря ожидается умеренное о****енение судов».
ХАРАКТЕРИСТИКА
На судне проходила ежегодная кампания по составлению служебных характеристик на членов экипажа. Подготовить проекты характеристик на комсомольцев поручили комсомольскому бюро.
В характеристике на юную пекариху в ряду прочих достоинств значилось: «Честная девушка». Помполит, огласив это качество, с досадой поморщился и заметил, что такая формулировка отдаёт двусмысленностью, и сохранить её можно только в том случае, если актив готов поручиться, что соискательница отвечает данному определению во всех смыслах.
Комсомольские активисты, немного посовещавшись, написали, что она «правдивая девушка и честная комсомолка».
ПУШКА
Не приведи Господь проходить Балтийскими проливами в выходные дни! Штурмана и капитаны судов, которые часто ходят Зундом, Большим Бельтом и Каттегатом, знают, что ожидает их с пятницы по воскресенье в хорошую погоду: несметное количество частных парусных яхт высыпает на водные просторы в уикэнд. Шведы плывут в Данию, датчане – в Швецию, а может, просто куда глаза глядят.
По Международным правилам предупреждения столкновения судов моторные суда должны уступать дорогу парусникам, но те же правила предписывают яхтам не стеснять движение больших судов на фарватерах и держаться в стороне от их курса.
Многие яхтсмены, не соблюдая требований правил, лезут на фарватер, пересекают курс вплотную по носу у тяжело груженых судов, идут на опасное сближение. Судоводительский же состав идущих по фарватеру грузовых судов пребывает в состоянии лёгкой истерики: огромные пароходы, несущие тысячи тонн груза, стеснены своей осадкой и ограничены в выборе манёвра. Слева – полоса встречного движения, справа, как правило, - мелководье. Но обязанности уступить дорогу паруснику никто не отменял. Остаётся манёвр скоростью, но даже при таком насилии над судовой машиной, как реверс с «полного вперёд» на «полный назад», махина в 10-20 тысяч тонн останавливается не сразу, пройдя не одну сотню метров.
И вот, когда капитан и усиленная штурманская вахта на мостике, встав на уши и изощренно маневрируя, сделают всё возможное для избежания столкновения с парусником, нахальная яхта, обладающая несравненно лучшей маневренностью, подходит почти вплотную, её экипаж прочитает название судна, радостно поразмахивает руками, и вдруг внезапно разворачивается на обратный курс и как ни в чём ни бывало уплывает прочь.
Во время одного из таких манёвров второй помощник капитана Коля Б. задумчиво сказал:
- Я предложил бы руководству нашего пароходства на всех судах, постоянно плавающих Балтийскими проливами, на носу устанавливать пушку, заряженную говном.
РАССКАЗ ВЕТЕРАНА
В конце шестидесятых, когда я занимался в столичном Клубе юных моряков, речников и полярников, был у нас в Клубе пожилой ветеран – Владимир Николаевич Г. Он не был ни преподавателем, ни специалистом, ни капитаном учебного судна. Владимир Николаевич был живой реликвией, ветераном крейсера «Аврора», и его имя неизменно украшало отчеты и газетные статьи о патриотическом воспитании юных моряков. Владимир Николаевич был экспонатом, который выставляли для обозрения на различных торжественных заседаниях. Поэтому и в походе учебного корабля «Москва» из Москвы в Болгарию без него нельзя было обойтись – поход был посвящен 100-летию со дня рождения В. И. Ленина, ему придавалось немалое политическое значение, и Г. отлично вписывался во всю эту атрибутику, наряду с факелом Вечного огня, кормовым флагом «Авроры» и огромными комсомольскими значками, накрашенными по бортам судна.
Если кто-то из юных моряков поначалу и считал Г. героем Октября, участником штурма Зимнего, то это было не так. Владимир Николаевич был призван в Рабоче-Крестьянский Красный Флот в 1925 году и проходил службу на «Авроре», когда она была уже всего лишь учебным кораблём.
Вернёмся к походу учебного корабля «Москва». Проходит неделя-другая плавания из Москвы по внутренней водной системе, через Волгу, Дон, с выходом в Азовское и Чёрное моря. Вечерами свободные от вахт юные моряки собираются на кормовой палубе на вечерние разговоры. Многие старшеклассники покуривают втихомолку. Но вот появляется Г. – неизменный атрибут вечерних посиделок. Его долг – проводить с юнморами беседы на темы патриотического воспитания и делиться воспоминаниями о службе на «Авроре».
Сейчас будет прикол. В предвкушении развлекухи юные моряки подтягиваются поближе к ветерану. Чья сегодня очередь раскручивать старика?
- Владимир Николаевич, расскажите про медведя! – заводит Колька Пармузин.
- Да полноте, ребята, я вам уже сто раз рассказывал! – отмахивается Г. Напуская на себя неприступный вид, старикан на самом деле ждёт, когда его как следует попросят. В том и заключается прикол, чтобы заставить ветерана в сто первый раз с упоением рассказать историю, которую уже все знают наизусть, и при этом насладиться тем, что тот принимает всё за чистую монету и не подозревает, что над ним смеются.
- Нет, Владимир Николаевич, в самом деле, интересно, - вступает группа поддержки.
Спектакль раскручивается своим чередом, расписанный, как по нотам. Ещё минут пять-десять хоровых уговоров – и старик готов.
- Ну, ладно, коли так, - говорит ветеран. - Слушайте, ребята!
Служил я в 1925 году на крейсере «Аврора» гальванёром, что по-современному означает – артиллерийским электриком. Был у нас на «Авроре» медведь, и был тот медведь мой самый большой друг, - при этом Г. замолкает и внимательно оглядывает круг притихших слушателей, чтобы убедиться, насколько прониклись они важностью момента, поскольку эта фраза – ключевая для понимания финала истории.
- Медведь тот был ручным, обучен был всяким штукам, и постоянно забавлял экипаж, - продолжает рассказчик. - Особенно потешным он был, когда вставал на задние лапы и ревел – это значит, просил сахару. Ну и моряки его, конечно, баловали, как могли.
Далее следовал рассказ о том, как «Аврора», совершая учебное плавание, ошвартовалась в одном из портов. По недосмотру вахтенного у трапа медведь сбежал по сходне на берег и направился к дверям продсклада, откуда пахло съестным. У двери склада стоял часовой с винтовкой. Медведь подошёл к часовому почти вплотную, тот, растерявшись, не знал, что делать. Мишка зарычал и встал на задние лапы – как всегда, просил сахару. Часовой, осознав, что на него, встав на дыбы и рыча, надвигается огромный зверь, опомнился, поднял винтовку и высадил в мишку всю обойму, сразив его наповал. Время было голодное, поэтому не возникал вопрос, что делать с покойным любимцем команды – с него сняли шкуру и сварили борщ на весь экипаж, который составлял более полутысячи человек.
Тут слушатели замирали, затаив дыхание. Подходил момент кульминации.
- Все ели борщ да нахваливали, - горестно вздыхал ветеран. И, сдерживая скупую мужскую слезу, с дрожью в голосе произносил те заветные слова, которых с нетерпением ждали зрители, и ради которых и затевался весь спектакль: - Один я своего друга не ел.
НАСТАВНИК
Первый учебный год в ЛВИМУ мы начали ударным трудом на уборке картошки в деревне Смерди под Лугой.
Командовал нашей группой молодой аспирант, недавний выпускник нашего же училища.
- Главное, что вы должны уяснить с первых же дней, - наставлял он нас. - Попав в эту систему, надо следовать основному правилу. Какой бы ваш начальник ни был дурак, какую бы чушь он ни городил, вам всегда следует согласно кивать головами и отвечать: «Да! Конечно!» Поняли, ребята?
- Да! Конечно! – прозвучал дружный ответ.
РУССИШЕ МАТРОЗЕН!
Учебное судно в иностранном порту. Толпа курсантов в чёрных бушлатах, блестя золотом пуговиц и нашивок, движется по набережным Гамбурга.
Мальчишки в кожаных шортах, показывая на нас пальцами, кричат вслед:
- Матрозен! Матрозен! Руссише матрозен!
- Надо же, - восхищается Юрик П. – такие маленькие, а как чисто по-немецки шпарят!
МИНА
1972 год. Шлюпочная база нашего училища на острове Западный Берёзовый под Выборгом обнесена колючей проволокой – остров не разминирован ещё с финской войны 1939-1940 г.г. Выходить за пределы территории категорически запрещается. На острове сухой закон, все вещи вновь прибывших тщательно досматриваются на предмет обнаружения спиртного. Водку с Большой земли нам изредка привозит Виталик Б., назначенный матросом на разъездной катер.
И вот однажды, выйдя с территории за колючую проволоку, трое друзей хорошо выпили на пустынном берегу. Когда все были уже пьяны в дым, вдруг обнаружили, что на воде, метрах в 15 от берега, плавает мина, по-видимому, сорванная с якоря недавним штормом. Самая настоящая «рогатая смерть» времён Второй мировой!
Наши храбрецы устроили состязание: кто первый попадёт в мину камешком. Метали камешки долго и вдохновенно, но, видно, выпито было действительно много – никто так и не мог попасть.
Наконец, самый разумный сказал:
- Ну ладно, ребята, пойдём, а то, если ё…т, то на базе услышат.
«ЛЕВО НЕ ХОДИТЬ!»
Парусник «Товарищ» после учебного плавания возвращается в Одессу. На входе в порт управлять судном доверено четвертому помощнику капитана. Сам капитан тоже на мостике, но не вмешивается в управление.
«Товарищ» приближается к воротам между входными молами. Бедный мальчик, паникуя, мечется с борта на борт, каждую минуту берёт бесполезные пеленга и с нотками истерики в голосе выкрикивает команды:
- Лево не ходить!
Старший рулевой, поросший густой шерстью здоровенный грузин, похожий на карибского пирата, спокойно отвечает, поворачивая огромный штурвал:
- Ест лэва нэ хадыт!
Четвёртый бежит на другое крыло мостика и оттуда, жутко психуя, кричит:
- Право не ходить!
- Ест права нэ хадыт!
Нос судна вот-вот поравняется с головами молов. Четвёртый помощник в панике замирает: ему кажется, что всё-всё не так…
Раздаётся невозмутимый голос грузина-рулевого:
- Лэва нэ хадыт… Права нэ хадыт… Куда хадыт? Пы…эц, катастрофа!
РАБОТА НА ВЫСОТЕ
Командир роты зачитывает перед строем ежегодный итоговый приказ начальника училища о травматизме за истекший год. Из приказа следует, что в прошедшем году среди курсантов преобладали травмы, связанные с падением с высоты – всего 26 случаев. Причём только один случай отнесён к производственному травматизму – один дуралей во время санитарного аврала, собравшись вымыть оконное стекло, поставил табуретку на подоконник и вывалился из окна второго этажа. Остальные 25 эпизодов связаны с падением, как правило, в пьяном виде, с карнизов, балконов и водосточных труб женских общежитий, причём один случай – со смертельным исходом.
Дочитав приказ, командир внимательно оглядывает строй и говорит:
- Пора вам вместо противогазов парашюты выдавать.
ПРИЗЫВ К БДИТЕЛЬНОСТИ
Один из офицеров, заступая дежурным по училищу с 26 на 27 декабря, на разводе инструктировал суточный наряд:
- Товарищи курсанты! По статистике в нашем училище в году случается один пожар.
Год уже на исходе. Пожара ещё не было. Будьте особенно бдительны!
Капитан 3-го ранга Тимошук высказывался на разводе более определённо:
- В этом году училище ещё ни разу не горело. В этом году ещё никто не умирал от
пьянки. В этом году ещё не грабили бухгалтерию и не взламывали сейф в деканате судомеханического факультета. И всё это должно случиться сегодня ночью, на моей вахте!
ОРГАНИЗОВАННОЕ КУПАНИЕ
Шлюпочная практика после первого курса на острове Западный Берёзовый.
Командир роты выстроил нас в одну шеренгу на пляже – собирается подвергать организованному купанию. Перед началом мероприятия проводится инструктаж.
- Сейчас я расскажу вам, как проводится организованное купание, - говорит командир. - Личный состав, раздевшись до плавок и тапочек, выстраивается в одну шеренгу лицом к воде. По моей команде все разуваются и ставят тапочки перед собой. По свистку личный состав заходит в воду. По второму свистку начинают производить купание. По третьему свистку выходят из воды. Выходить из воды надо одновременно, желательно шеренгой, взявшись за руки, так как последний вышедший будет наказан. Выйдя из воды, личный состав снова выстраивается в одну шеренгу лицом к воде, напротив своих тапочек. По команде все берут тапочки в руки и делают два шага назад. У одних тапочек нет хозяина. Значит, утонул. Это есть организованное купание.
ИНСТРУКТАЖ
Третьекурсника Игоря А. назначили старшиной роты абитуриентов. Поступавшим в училище вчерашним десятиклассникам на время сдачи вступительных экзаменов по желанию предоставлялось общежитие, но поселившихся в экипаже тут же сводили в роты абитуриентов, ставили над ними старшин и командиров и подчиняли их правилам внутреннего распорядка.
Вот стоит в ротном коридоре дневальный по роте абитуриентов – узбекский парнишка в тюбетейке с красно-белой повязкой на рукаве. Появляется офицер – дежурный по училищу. Узбек молча пялится на него.
Выждав немного и не услышав положенной команды, офицер сам обращается к дневальному:
- Товарищ дневальный, а почему Вы не командуете «Рота, смирно!»?
Узбек исподлобья глядит на офицера и с достоинством отвечает:
- Ты начальник, ты и командуй!
- Молодой человек, Вы были на разводе суточного наряда? – спрашивает дежурный.
- Да, я ходил.
- А перед разводом старшина роты проводил инструктаж?
- Да, старшина нас собирал.
- И что он Вам говорил?
- А старшина сказал: «Смотри, чурка, в наряд заступаешь!»
ЁРШ
В Питере проходил молодёжный фестиваль дружбы СССР – ГДР. Вечером в городском саду к нам подошла группа подвыпивших немецких гостей. Один из них, сильно пьяный, пытался объясниться с нами на плохом русском, при этом повторяя:
- Прошу меня извинить, я сегодня пил много водка и пиво.
Ему пояснили:
- У нас, когда пьют вместе водку и пиво, это называется «ёрш».
- О, да! Я сегодня есть очень большой ёрш!
ГОЛЫЙ КОРОЛЬ
Когда мы отправились в долгое учебное плавание, многие из нас оставили на берегу жён и любимых.
У Серёги дома в Ленинграде остались жена, тёща и младший брат жены семиклассник Петя.
Иногда тёща доставала из Серёгиных запасов пачку знаменитого моряцкого трубочного табака «Клан», ставила посреди кухни табуретку, сажала на табуретку семиклассника Петю и заставляла его курить трубку. Петя курил, а женщины нюхали и умилялись – в доме пахнет мужчиной!
Мы же, находясь на борту учебного судна, из запасов, сделанных в Неаполе, извлекли два куска мыла «Люкс» и заставили Короля мыться с мылом два раза в день – чтобы в кубрике пахло женщиной. Почему «Люкс» и почему именно Короля? Ну, «Люкс» - по тогдашним временам ничего круче мы не знали. А Сашка Король среди нас был самым упитанным, и опыт показал, что намыливание Короля даёт наиболее устойчивый эффект.
Король был не толстым, но, как упоминалось, упитанным и имел округлые женственные формы. Это обстоятельство оказалось востребованным, когда понадобилось отвадить одного назойливого преподавателя.
На учебном судне мы были старшими среди практикантов и пользовались кое-какими поблажками. Спали допоздна, так как завтракали во вторую смену.
Однако руководитель практики второкурсников Таллинской «мореходки» не признавал наших привилегий. В 7.00 он производил побудку своих воспитанников, однако при этом за каким-то чёртом будил и нас, хотя до завтрака оставалось ещё целых 45 минут. Каждое утро ровно в семь по жилому коридору практикантов разносился зычный клич: «Доброе утро! Подъём! Доброе утро! Подъём!..» - сопровождавшийся отвратительным металлическим стуком - это вредный «преп», двигаясь по коридору, стучал огромным ключом в двери кубриков, распахивал их и производил побудку. Да ещё, бывало, подбежит к столу, на котором ночевала гитара Юрика, и начнёт дёргать струны – дополнительный шумовой эффект должен был побудить нас к скорейшему вставанию.
Мы подговорили Короля, и он по утрам, заслышав приближающиеся побудочные вопли и стук ключа, вылезал из койки. А наш кубрик был самый-самый: самый дружный, самый весёлый, самый усатый и самый-спит-без-трусов. И вылезал Король из постели в чём мать родила. Он залезал на стол перед иллюминатором, становился на колени и высовывал башку в иллюминатор, делая вид, будто что-то там высматривает.
Шум побудки между тем приближался. Вот уже стучат в дверь соседнего кубрика… Наконец раздаётся стук в нашу дверь, дверь распахивается, в кубрик врывается преподаватель. «Доброе утро!..» - объявляет он, но, увидев перед собой обнажённую фигуру с женственными формами, на мгновение зависает и лишь тупо смотрит в упитанную голую задницу Короля. Постояв несколько секунд и сказав ей «Извините», преподаватель исчезает, тихо притворив за собой дверь. После двукратного повторения наш кубрик оставили в покое и стали обходить стороной.
ГАРДЕМАРИН Т.
Картографию нам на третьем курсе преподавал доцент, капитан 1 ранга в отставке Сергей Михайлович Л. Морское образование он получил ещё при царском режиме. Их было трое среди профессорско-преподавательского состава нашего училища, отпрысков благородных фамилий, окончивших Морской кадетский корпус до революции: профессор Т., профессор Д. и доцент Л. Можно себе представить, в каком возрасте они пребывали в первой половине семидесятых.
Сергей Михайлович обычно носил форму капитана 1 ранга, судя по фасону, пошитую в первые послевоенные годы, а судя по её состоянию, тогда же в последний раз и глаженную. Дедок он был уже ветхий, передвигался с трудом и в течение всей лекции, как правило, не поднимался из-за стола. Даже громоздкие формулы, которых в картографии изобилие, писал за него на доске дежурный по аудитории.
Как-то раз перед началом занятий к доценту Л. обратился старшина нашей роты с просьбой сделать объявление, и, получив согласие, объявил:
- Товарищи курсанты! После лекции не расходиться. Всем остаться в аудитории на строевое собрание!
- Что, опять какого-нибудь шалопая прорабатывать будете? – повернувшись на своем стуле к старшине, добродушно спросил Сергей Михайлович, - небось, опять кто-то на пьянке попался?
- Так точно, угадали, Сергей Михайлович, - ответил старшина.
Л. обернулся к аудитории и недовольным тоном произнёс:
- Что за курсант нынче пошёл?! Пить не умеют! Если и хлебнёт где-то в подворотне мерзкого пойла, тут же окосеет. Да ещё, не дай Бог, попадётся – тут его и деканат, и замполит за жабры возьмут, и командир со старшиной по строевой линии накажут, и профсоюз, и комсомол своё слово сказать не преминут. Вот, помнится, когда в одна тысяча девятьсот шестнадцатом году был выпуск из Морского кадетского корпуса… - тут взгляд его просветлел. - А над нашим Корпусом шефствовала императорская фамилия, так торжественный выпускной бал был в загородном императорском дворце, сама государыня императрица, - он поднял вверх палец, - присутствовала! …Да, так вот, на торжественном выпуске в императорском дворце, в присутствии самой государыни императрицы гардемарин Т. всю парадную лестницу облевал! От верхней до нижней ступеньки! – Сергей Михайлович снова воздел палец. - Так он потом месяц в героях ходил!
КЕСАРЕВО СЕЧЕНИЕ
На протяжении всех лет учёбы во всех группах мы держали специально подготовленных мальчиков. Сидя на первой парте, они должны были с простецким видом задавать дурацкие вопросы, чтобы сбить с толку преподавателя, увести его от сути предмета и пустить под откос регламент, чтобы в итоге не хватило времени для опроса заданного на дом материала.
Так на пятом курсе, на семинаре по морскому праву мы на протяжении недель терзали первую главу Кодекса торгового мореплавания, прочно застряв на юридическом определении судна. Наконец после особо идиотского вопросика Вовочки Б. доцент прозрел и заорал:
- А вы знаете, молодой человек, что один дурак может задать столько вопросов, что не ответит и сотня мудрецов?!
И дальше всё пошло гладко, как по маслу.
На первом курсе лекции по судовой гигиене нам читал начальник медслужбы училища – серьёзный мужчина с адмиральской внешностью. Перед началом курса он нам сказал:
- Прежде чем приступить к изложению предмета, я вкратце пробегусь с вами по школьному курсу анатомии. Хоть вы и проходили это в школе, но освежить знания полезно. Пойдём по органам сверху вниз, начнём со скелета.
И вот дошли уже до тазового пояса.
- Кости таза, - говорил лектор, - кроме прочего, служат для поддержания внутренних органов. Мужской и женский таз значительно различаются формой и размерами, так как у женщин это связано с детородной функцией. Таз женщины значительно шире.
Ну, настал черёд Валерочки Ф. Его толкают в бок, стимулируя на выход.
Едва лектор открыл рот, чтобы продолжить, Валерочка уже тут как тут – старательно тянет руку:
- А если у женщины узкий таз?
- Если у женщины очень узкий таз, то она не может родить обычным путём.
Валерочка не унимается:
- А что делать, если нельзя родить обычным путём?
- Тогда приходится делать кесарево сечение, - терпеливо объясняет начмед.
Валера получает новый тычок в спину и снова поднимает руку.
- Ну, что ещё?
- А если нельзя сделать кесарево сечение?
Начальник багровеет, готовый заорать, однако сдерживается и доверительным тоном сообщает:
- А тебя, мудака, через жопу высрали.
ЗАМОРСКИЕ ГОСТИ
В мае 1972 года в Ленинград с дружественным визитом прибыл отряд шведских военных кораблей. Они ошвартовались в Гавани Васильевского острова, и вскоре в сторону Невского потянулись, вызывая удивление прохожих, группки моряков в иностранной форме, с непривычно длинными причёсками, у многих волосы были до плеч.
Ближе к полуночи, когда иностранным гостям пора было возвращаться на корабли, в троллейбус 10-го маршрута на Невском ввалилась галдящая компания: четверо пьяных шведских матросов, с ними была и одна русская девица.
Первым делом, войдя в троллейбус, шведы закурили. Но пассажиры так бурно запротестовали, что сигареты им пришлось тут же затушить. Тогда, не переставая галдеть, шведы стали пить водку и тискать русскую девку. Происходило это так. Моряки расположились вдоль прохода, и крайний из них, достав из кармана флотского клёша початую бутылку нашей «Экстры», сделал могучий глоток прямо из горлышка и передал бутылку дальше по цепочке. Потом, ухватив пару раз девку за грудь и за задницу, передал и её следующему. Тот, в свою очередь, отхлебнув водки и помяв подругу, переправил их дальше. Пьяная девка, как тряпичная кукла, безучастно переходила из рук в руки.
Последним стоял очкарик с короткой стрижкой и с некоторым проблеском мысли в глазах. Он отказался от водки и не стал тискать девицу, а попытался что-то втолковать ей по-английски. Но та, по-видимому, выразила общее настроение всех пассажиров, когда, с трудом ворочая языком, оборвала:
- Ну ладно!.. Приехал, так молчи!
ТРЕВОЖНАЯ ОСЕНЬ 75-ГО
Стояла осень 1975 года. В мире, как всегда, было неспокойно. Чилийская хунта свирепствовала. В Кампучии открывал счёт своим злодеяниям кровавый Пол Пот. В бывших африканских колониях Португалии творилось чёрт знает что. Президент Центрально-Африканской Республики Бокасса пожирал на ужин очередного своего опального министра. Общая глобальная нестабильность усугублялась тем обстоятельством, что в далёкой Гаване, на борту славного теплохода «Красногвардейск» уже который месяц изнывали от безысходности два друга – Юрик и Боря Маточкин Шар.
После четвёртого курса в нашем училище была предусмотрена индивидуальная плавпрактика на торговых судах. Нас направляли на пароходы практикантами. Но была пора летних отпусков, кадров плавсостава решительно не хватало, и курсантов, как правило, зачисляли в штат. И ребята не возражали, даже стремились к этому: в самом деле, есть разница – плавать несколько месяцев, получая 12-рублёвую стипендию, или работать за полноценную матросскую зарплату, да ещё и суточные в валюте!
Юрик и Боря по прозвищу Маточкин Шар попали на практику в Балтийское пароходство, на теплоход «Красногвардейск», выполнявший рейсы Ленинград – Гавана, и были назначены на должности матросов 1 и 2 класса. В тот раз они привезли на Кубу пять дюжин тепловозов. Их беда оказалась в том, что в перегруженном Гаванском порту безусловный приоритет отдавался продовольственным грузам. Всё съестное кубинцы выгружали в первую очередь, а всё несъедобное – в последнюю. А поскольку пароходы, нагруженные харчами, всё прибывали и прибывали, то и срок начала выгрузки «Красногвардейска» отодвигался бесконечно. В то время нередко суда простаивали на Кубе по полтора – два месяца. Эта очередь образовалась ещё при Никите, и конца ей не было видно. Забегая вперёд, скажу, что в том году рейс «Красногвардейска» продлился 8 месяцев.
Настало время, когда на судно из училища поступила радиограмма, мол, срок практики закончился, отправляйте назад наших курсантов. «Красногвардейск» продолжал стоять на рейде Гаваны.
Время шло. У ребят уже и период отпуска закончился, начался новый учебный год, а их всё не отправляют. Судно по-прежнему стоит на якоре. Из Ленинграда одна за другой идут тревожные депеши: если немедленно не отпустите наших курсантов, им грозит академический отпуск с потерей года. А как отпустить? Билет на самолёт стоит около тысячи долларов – сумма по тем временам фантастическая. Да и ребята же работают на штатных должностях! Их надо кем-то заменить! Единственный выход: отправить на попутном судне, следующем в Ленинград, обменяв на других моряков.
В общем, ситуация такова, что надо обменивать. А старпом «Красногвардейска» упёрся: «Буду менять только на женщин». Ну, захотелось ему свежих женщин в экипаж. Что ж ты с ним поделаешь – охота пуще неволи.
И тут в Гавану приходит пассажирский турбоэлектроход «Балтика». В своё время это был шикарный лайнер, доставшийся СССР после войны по репарациям от гитлеровской Германии. Ещё в 1959 году Хрущёв совершал на нём визит в страны Скандинавии. А в этот раз «Балтика» пришла в Гавану, чтобы забрать дембелей – отслуживших свой срок военнослужащих из советского контингента на Кубе. Лайнер, сохранивший ещё остатки тяжеловесного старомодного шика, должен был принять на борт 800 солдат.
Присутствие наших войск на Кубе не афишировалось, поэтому солдаты перед отправкой были переодеты в «гражданку» и переименованы в «специалистов». Офицеров называли старшими специалистами. Причём у того прапора, которому поручили закупить одежду для своих солдат, с фантазией явно были проблемы (а может, просто не было выбора): гардеробчик у них оказался довольно однообразным.
Командуют:
- Первая группа специалистов – на посадку!
И идёт на пароход рота солдат в одинаковых синих спортивных трико и рубашках в полоску.
- Вторая группа специалистов – на посадку!
Идёт вторая рота в одинаковых клетчатых рубашках и тех же трико. У третьей роты рубашки – в горошек, у четвёртой – в петухах.
Как уж там старпом «Красногвардейска» перемещал своих подчинённых по должностям, чтобы восполнить убыль двух матросов, но в конечном итоге он добился своего: получил двух женщин из обслуживающего персонала «Балтики» на должности камбузницы и матроса-уборщика, обменяв на них двух курсантов. Так из матросов один из друзей превратился в стюарда, а другой – в посудомойку.
Вспоминает Юрик.
- Дали нам по должности. Правда у меня она сразу была незвучная, а у Бориса звучала загадочно: стюард. По аналогии с «Аэрофлотом» мы предположили, что это стюардесса мужского рода, бортпроводник, и он будет налево-направо «Дюшесы» раздавать и крем-соду разносить. Ну, а со мной сразу всё было ясно. Посудомойка мужского рода – посудомой. Буду посуду мыть.
Каютка у нас была 4-местная в носу около цепного ящика, в который якорь-цепь укладывается, метра полтора на два с двухъярусными койками. Моя подушка помещалась как раз на трубе якорного клюза, по которой грохочет якорная цепь. Пароход старинный. Никакого кондиционера. В дневное время, когда палуба раскаляется под тропическим солнцем, в каюте не то что спать – невозможно находиться. А ночью, когда зной спадает и дует прохладный бриз, спали по очереди, направляя друг на друга вентиляционный сосок. На кого дует струя из этого соска – тот и спит. Всё это происходило ещё на стоянке в Гаванском порту.
Привели меня на рабочее место. Когда мне показали мой объект, мне стало плоховато. Мне захотелось немедленно вернуться на «Красногвардейск» и взять академический отпуск.
Моей обязанностью было мыть камбузную посуду большого калибра: котлы, кастрюли, противни, бармалеи. Бармалей – это огромный овальный лоток для второго: каши, плова. Готовили пищу 4 раза в день в две смены, и подавали в трёх ресторанах. Все эти огромные чаны, котлы, кастрюли, бармалеи из трёх ресторанов накопились и стояли три дня немытые, потому что камбузная обслуга думала: вот придёт новый посудомой – он всё и вымоет.
Шеф говорит:
- Вот это тебе всё до 17 часов надо вымыть. Вот - помоешь алюминьки, помоешь бармалейки.
А было 13 часов, и собиралось всё это, повторюсь, три дня. Никакого «Фэри» тогда и в помине не было, а был набор скребков и тряпок. И стояли передо мной 29 котлов и 30 бармалеев.
- А время на адаптацию мне не предоставите? – спрашиваю.
- Конечно, - говорит шеф. – 15 минут тебе хватит? Но вымыть всё опять же надо к 17 часам.
Я всё-таки успел всё намыть до 17 часов, но когда пришёл в каюту, свалился на койку и тут же уснул без всяких вентиляторов – едва ноги донёс. И уже не слышал ни команд по трансляции, ни грохота якорной цепи под ухом, когда «Балтика» пошла в море. На второй день я заснул не через 16, а через 7 секунд. На третий день, когда меня в 6 утра подняли на работу, я на камбуз еле ноги приволок. А солдатам по утрам давали кашу, и ещё что-то такое жирное было. Приготовлено было всё отвратно, вся каша осталась, и её надо было выбросить за борт. Прямо на камбузе в борту был лацпорт – люк с жёлобом, через который содержимое котлов выбрасывалось в открытое море. Стальная поверхность жёлоба была отшлифована за много лет ещё поколениями немецко-фашистских посудомоев.
Пароход шёл открытым морем. Покачивало. Жирный бармалей выскользнул у меня из рук и со свистом, как сани бобслея, по жёлобу ушёл в море. Послышалось только: Вжжжиик - Бубух! – Плюм-плюм…
И ТУТ Я ПОНЯЛ, ЧТО ЭТОТ БАРМАЛЕЙ – ТОЧНО ПО РАЗМЕРУ ЛОТКА.
Мне было непонятно, что это было такое: плюм-плюм, и я решил повторить опыт. Рядом находился иллюминатор. Я сообразил, что я смогу увидеть полёт бармалея: когда я левой рукой вставляю бармалей, как картридж, в лоток, удерживаю его, затем подтягиваюсь правой рукой к иллюминатору, выглядываю через него и отпускаю левую руку. Бармалей, набрав скорость, выскакивает под углом 45 градусов из жёлоба, его подхватывает встречным воздушным потоком, и он с оглушительным грохотом шлёпается на воду, а потом – плюм-плюм – как лягушка, подскакивая, прыгает по гребням волн. И вот я стал считать, сколько раз каждый бармалей плюмкнет. Я так увлёкся, что когда посмотрел, под рукой осталось всего два бармалея. И тут до меня дошло, что ВСЁ, ЧТО УШЛО ЗА БОРТ, МНЕ БОЛЬШЕ НЕ НАДО МЫТЬ! Тем более, что выбрасывал посуду я, а отчитывался за неё повар. Я начал пихать в лацпорт котлы, но они не пролезли. Пришлось остановиться на достигнутом. Временно. Повару я доложил, что, поскольку руки жирные и качает, во время шторма за борт ушли шесть бармалеев.
Потом я увидел, что маленькие кастрюльки тоже хорошо свистят, а если её ещё раскрутить на старте, то она делает так: «Фррр!» А огромные котлы, к сожалению – ну никак! В иллюминатор они тоже не пролезали. Через верхнюю палубу выносить было рискованно: могли увидеть, остановить и спросить – мол, куда?
- Здесь, - говорит Юрик, - я хочу сделать небольшое лирическое отступление. Я был тогда молод, холост, ну и иногда, что греха таить, на девушек посматривал. И когда нам на «Красногвардейске» моряки сказали, что, вот, мол, пойдёте на «Балтику», а там будет много женщин, то мы с Борькой стали испытывать некоторый подъём. У меня так прямо в груди защемило. Боря был значительно старше меня, он в училище пришёл после армии, у нас на курсе был старшиной группы, и ко мне относился так это покровительственно. Он сказал мне:
- Не бойся, там всё будет. Держись поближе ко мне.
Ну вот, когда пришли мы на «Балтику», первым делом спросили про работу. А потом я и спрашиваю поварят:
- Ну, а как тут у вас насчёт женского полу?
- Ты знаешь, - говорят, - как и на всех «пассажирах», тут всё расписано-распределено: кто с кем. Осталось только две незанятых.
Нам издали их показали. Я, честно говоря, в затылке почесал.
- А как зовут-то их? – спрашиваю.
- Известно, как, - отвечают: - Шкилет и Удавка.
На второй день мы с Борисом догадались: Шкилет – это та, которая невероятно худая, а Удавка всё время ходила, держась рукой за горло.
Мы с Борькой подумали и говорим:
- Мы, пожалуй, до Питера потерпим.
Посовещались и решили не рисковать. Ну в самом деле: или удавят, или костями до смерти защекочут!
Я весь обратился к работе, совершенствуя профессиональное мастерство и приглядываясь, что бы ещё можно предать морю.
Вскоре повара взвыли. Они поняли, что со мной шутки плохи. И что через несколько дней я, вероятно, научусь и котлы пропихивать. Сначала они на меня наезжали, а потом сообразили, что тут надо брать не штурмом, а лаской. И стали меня откармливать. Задабривать. И обращение изменили. Где-то прознали моё отчество. И теперь я слышал не «Юрка, помой», а «Юрий Николаевич, не желаете ли Вы, вот тут у нас из кондитерского цеху осталась последняя кастрюля крему?» А я: «Желаем».
Потом мне крем поднадоел, я говорю: «Сиропу хочу… А как насчёт вареньица?» Потом начали меня соками подпаивать. Я уже стал капризничать: «А такую марку крему я не ем». Потом пироги и торты стали приносить. Но всю выгоду своего положения я осознал, когда подумал: а зачем мне это всё, если я не могу сам съесть, допустим, кастрюлю крема? Я вызываю старшину специалистов и говорю:
- Вот тебе кастрюля крема, пришли мне трёх человек, вот тут надо помыть слегка.
После того, как я это смекнул, дело пошло на лад, и последние семь дней рейса я практически не работал. Мне шеф говорит:
- Ты чего не работаешь?
А я отвечаю:
- Развиваю модное ныне движение наставничества. Помогаю дембелям освоить дефицитную профессию посудомоя, чтобы быстрее адаптироваться к гражданской жизни.
А Борьке повезло меньше. Во-первых, ему не с кого и нечем было брать плату. Во вторых, он не мог, к примеру, отвернуть унитаз и выбросить его за борт. Ведь оказалось, что стюард – это совсем не «Дюшесы» разносить. В каютах и коридорах нижней палубы, где жили солдаты, надо было делать уборку. Но более того, надо было вычищать отхожие места, куда ходили младшие специалисты. А что такое туалет для младших специалистов, то есть солдатский сортир, да на нижней палубе, да в шторм, когда качает? То есть эти младшие специалисты моря-то не нюхали, но обладали отменным аппетитом и чутким вестибулярным аппаратом. После обеда у одного хлещет сверху, у другого, извините, снизу.
Но точку во всём этом деле поставил некий снайпер, который на верху поднятой дощечки исхитрился соорудить горку из пластического материала. Боря прибежал ко мне на моё рабочее место в своих грязных перчатках, держа в руках непотребное, весь красный. А будучи блондином, почти альбиносом, Боря краснел, как синьор Помидор.
- Ты посмотри, - кричит, - что они делают! Они умудрились вот такое – даже вот туда!
Я, конечно, его выдворил.
- Ты что, - говорю, - нарушаешь гигиенические требования? Санитарные правила не позволяют, чтобы ты в своих говённых перчатках сюда заходил. Здесь я крем кушаю.
Но потом вечерком мы с ним сели в своей каморке под цепным ящиком, и я говорю:
- Знаешь что, давай так. Ты не борись с этими ветряными мельницами. Я тебе дам свой совет, как младшим специалистам повысить свою квалификацию и стать настоящими стюардами, или по крайней мере научить их за собой убирать. Как говорили герои «Кавказской пленницы», кто нам мешает, тот нам и поможет.
Очень кстати вспомнили, что у Бориса совершенно случайно с собой в чемодане оказалась курсантская форма. Первые дни Боря шуршал на нижней палубе в сером халате, незаметный и тихий, как мышка, на него никто и внимания не обращал. А тут надел он парадную морскую форму с золотыми старшинскими нашивками, напялил фуражку с офицерским «крабом» и в таком виде появился перед населением своей палубы и представился всем:
- Я, - говорит, - старшина этой палубы. Обращаться ко мне «Борис Николаевич» или «товарищ старшина». Те помещения, в которых вы живёте, - это кубрики. Сейчас я назначу старшину каждого кубрика, который ежедневно будет назначать дневального по кубрику. К 11.00 дневальный должен закончить приборку кубрика, и при моём появлении отрапортовать: «Встать! Смирно! Товарищ старшина, малая приборка произведена. Дневальный по кубрику специалист такой-то!» Кроме того, все кубрики в очередь будут выделять дневальных для уборки коридоров и мест общего пользования. Гальюны буду проверять особо.
Боря должен был и постели им перестилать. Поэтому он сообщил, что раз в неделю, по субботам, к 13 часам дневальные по кубрикам должны являться к нему для смены постельного белья.
Чтобы прапор, командовавший Бориными квартирантами, делал вид, что не замечает этого беспредела, часть кремового потока пришлось перенаправить к нему.
Тут и для Бори по прозвищу Маточкин Шар началась не жизнь, а малина.
Так, пропустив почти весь семестр, Юрик и Боря Маточкин Шар прибыли в Питер как раз к началу экзаменационной сессии.
Тревожная осень 75-го была на исходе. В мире по-прежнему было неспокойно. Хунта свирепствовала. Пол Пот бесчинствовал. Обцелованный Брежневым людоед Бокасса готовился провозгласить себя императором Центрально-Африканской Империи. Но на горизонте уже брезжил свет. Бывшие португальские колонии, сбросив оковы, вступали в новую фазу своей истории. Правительство наконец-то объединённого Вьетнама наводило порядок в освобождённом Сайгоне. Мир с волнением и надеждой прислушивался к голосу разума, прозвучавшему в Хельсинки. Распустив по ветру флаги Василеостровской Гавани, Советская страна радостно встречала своих сынов.
Год 2002-й.
- Немало пожив, - говорит Юрий Николаевич Питинько, в прошлом посудомой, штурман, директор «Интуриста», а ныне – руководитель службы пассажирского флота одного из пароходств, - убеждаешься, что в жизни любой опыт пригождается. И этот опыт плавания на «Балтике» пригодился мне страшно, когда в 1992 году я был назначен директором атлантического круиза на пассажирском лайнере. И вот тут-то я уже на всех них отыгрался! Ведь я не только был знаком с работой рядового персонала, и не только знал, кто с кем спит на пассажирском лайнере, но и познал тайные пути распределения крема.
СКАЗАНИЕ О КАМЕННОМ ИНДУСЕ
Рассказывает Юрий Питинько.
На каком-то этапе своей жизни я слегка изменил судоводительской специальности и переквалифицировался в управдомы… Шучу – я был управляющим, а затем, после реорганизации, генеральным директором Архангельского отделения «Интуриста». Был 1989 год. При советской централизации мы управлялись из Москвы. Я сидел в Архангельске, занимался делом, налаживал новые направления работы, организовывал бизнес в новых условиях, и первые 2-3 года никуда не ездил. Все партийные и профсоюзные лидеры рвались за границу, а мне это было не надо. Поездки в Японию, в США? Да я там не раз бывал во время флотской службы, и мне они были неинтересны. Вся Европа и Куба – вообще как дом родной. И первым моим заграничным выездом в новом качестве стала поездка в Индию в 1991 году.
В 1991 году отменили возможность покупки заграничных путёвок за рубли. А ведь тогда не было ни обменных пунктов, ни свободной конвертации. И 88-ю статью никто не отменял. Ну, у кого может быть валюта? А если у кого и есть: обнаружишь свою валюту – тебя тут же и посадят. А мне сказали: «Вы на хозрасчёте? Ну и хозрасчитывайтесь!» То есть практически круг замкнулся, и как делать бизнес, было неясно.
Потом всё-таки я умудрился организовать несколько групп за валюту. За этих туристов платили предприятия, имевшие зарубежные экономические связи. Кто это в Архангельске? В первую очередь, лесоэкспортная индустрия, а конкретно – архангельские лесозаводы. И мне, в порядке поощрения за то, что я успешно организовал эти группы, московское руководство «Интуриста» выделило две путёвки в Индию. Путёвки достались нам за рубли, к тому же оплачивались профсоюзом.
Сформированная группа опять же формировалась через профсоюз, а там как: кто смел – тот и съел. То есть в основном группу составляли люди, особо приближённые к руководству. И когда мне предложили две путёвки, я тоже решил поощрить особо отличившихся людей: себя и своего друга. При этом московское руководство назначило меня руководителем группы. И не просто руководителем, а предложили совместить обязанности руководителя и переводчика. Ну, с моим приличным языком в Англию или, скажем, в Штаты я бы без опаски согласился ехать переводчиком. Но быть переводчиком в Индии – с русского на английский, и особенно с их английского на русский – отнюдь не сладко. Группа из 40 человек на 80% состояла из женщин, и я окончательно понял, что лёгкой жизни ждать не придётся.
Мои опасения укрепились, когда я просмотрел список участников группы по должностям: начальник погрузки, зам. начальника погрузки, пом. зам. начальника погрузки, 4-е лицо после пом. зам. начальника погрузки. А что такое цех погрузки на лесозаводе? Это, надо сказать, дело очень боевое. Если женщина командует погрузкой, то она должна, как минимум, быть из тех, кто коня на скаку и в горящую избу. Командуя суровыми пьяными мужиками, эти женщины разве что только брёвна крючьями не таскают. А ведь пьяному мужику надо суметь объяснить, что он должен и чего не должен делать, причём на понятном ему языке, и главное – добиться, чтобы он именно это сделал или не сделал. Примерно такого склада женщины были там. А самая главная женщина, начальник погрузки Алла Михайловна, во всех отношениях подпадала под понятие неформального лидера. То есть я был лидер формальный – назначенный руководитель. А она уверенно лидировала в группе помимо меня и вопреки мне. На всех этапах нашего движения к Индии и по самой Индии это её лидерство проявлялось со страшной силой.
Например, я говорю:
- Внимание, садимся все в самолёт в 16 часов 30 минут.
- А ЗАЧЕМ В 16 ЧАСОВ 30 МИНУТ?! Нет, мы сядем в 16 часов 25 минут!
И вот этот громовой голос Аллы Михайловны всё время отравлял мне жизнь.
На 10-й день нашего путешествия по Индии предполагался недельный отдых в курортном местечке Пури на берегу Бенгальского залива после напряжённой экскурсионной программы. А когда мы туда приехали, буквально в первый же день пришло известие о том, что убит Раджив Ганди. Обстановка в стране была неспокойная, поэтому немедленно поступило указание из нашего консульства запретить советским гражданам всякие передвижения и посещение людных мест: кто где есть, пусть там и сидит.
Я немедленно довёл это сообщение до членов группы: убит Ганди, в город нельзя. А надо помнить, что на дворе стоял 1991 год: не было свободы предпринимательства, кооперативное движение в зачатке, рост дороговизны и дефицит импортных товаров. И, конечно, всех в немалой степени интересовала материальная сторона нашей поездки: многое там покупалось и продавалось, отечественные фотоаппараты, мыло, тапочки, одеколон улетали со свистом. Мужчины в основном выпивали, а женщины, как более практичные, торговали, и к началу отдыха у них уже скопилось изрядно денег, вырученных за продажу всего этого. Кое у кого имелись и свои доллары. И поэтому, когда я сделал такое объявление на собрании, тут же услышал от неформального лидера:
- А ПОЧЕМУ НЕЛЬЗЯ?! А мне надо Лорику трусики купить!
- Нельзя, указание свыше.
- А МЫ ПОЙДЁМ!
- Нет, вы не пойдёте.
- А МЫ ВСЁ РАВНО ПОЙДЁМ!
- Ну, раз вы отказываетесь выполнять такие распоряжения, - отвечаю, - я не могу пообещать, что будет назначен экстренный авиарейс, чтобы немедленно забрать вас отсюда на Родину, но всякую ответственность за вас снимаю, и неприятности впоследствии вам гарантирую. И транспорт до города я заказать вам не смогу.
- А мы пешком пойдём! Мне для Лорика надо трусики купить!
В течение следующих трёх часов группа женщин, водительствуемая Аллой Михайловной, собралась, нашла попутку, съездила в город и вернулась.
Городок Пури – это, в общем-то, маленький посёлочек: маленькие домики, мелкие лавчонки, в которых продают изделия местных ремесленников – циновки, глиняные горшки, сувениры и прочую дребедень. Когда наши женщины приехали в Пури, они не нашли там никаких шикарных супермаркетов, как я и предполагал.
Но Алла Михайловна сказала:
- Девки, не волнуйтесь. Вот тут я, и вот тут я вам всё найду. За мной!
И вот она, таща за собой женщин, двинулась по Пури. Представьте себе: русская женщина, а конкретно Алла Михайловна идёт по Индии – 189 см роста, в плечах раза в полтора меня шире, рука толщиной – как у меня нога. Ярко крашенная блондинка, макияж с голубыми тенями и чёрными бровями сделан ещё на погрузке – железно, чтобы на всю поездку хватило. Ну, девки идут за своей предводительницей.
- Это что, лавка? Лавка. Девки, заходим!
В дверях их встречает индус. Ну что такое индус в таком вот захолустном городке? Это примерно как в старом мультфильме-сказке «Золотая антилопа» - о том, как жадный жестокий раджа угнетал бедного честного мальчика: белые шальвары, жилетка, на голове – чалма с пёрышком, ручки перед собой со сложенными ладошками. Вот примерно такой индус её и встретил. Совершенно круглое, а вернее – эллипсоидное лицо, как у Чиполлино, маленькие, в щёлочку, заплывшие жиром глазки, усики. Выкатывается, делает ручками вот так и говорит:
- Мадам?
Она отвечает:
- Здоров! – и к своим: - Девки, заходи!
А он:
- Мадам?
Она, по-хозяйски пройдясь по лавке:
- Ну, чё у тебя тут есть?
А он, на всякий случай улыбаясь:
- Мадам?
Она говорит:
- Ну-ка, что тут у тебя? Много всякого, я смотрю, и тряпки есть. А мне вот нужны трусики. Для Лорика.
Чудак:
- Мадам?
- Ну, - говорит Алла Михайловна, - ну, трусики. Может, не понимаешь? Ну, плавочки!
Для того, чтобы было более убедительно, она всё это орёт громовым голосом, склоняясь к уху индуса:
- ПОНИМАЕШЬ?! ПЛАВОЧКИ! ДЛЯ ЛОРИКА! ЛОРИК! ДОЧЕНЬКА МОЯ!
Индус, внимательно прислушавшись ко всему этому и прикинув что-то в голове, опять осклабился и говорит:
- Мадам?
Это, видно, означало: Can I help you? Чем могу Вам быть полезен?
- Ну, понимаешь, - говорит Алла Михайловна, - МНЕ. НУЖНЫ. ПЛАВОЧКИ. ДЛЯ ЛОРИКА. ЛОРИК. ДОЧЕНЬКА. ЛОРИК!
- Мадам?
- Девки, ну как ему объяснить? Ну, понимаешь, плавки?!
- Мадам?
- Ах, ёлки-палки!
Мадам поднимает подол платья, задирает его выше головы. Из-за подола доносится громовое:
- Вот! Видал?!
Когда она опустила юбку, этот индус, впав в прострацию, стоял совершенно окаменевший.
Алла же Михайловна, когда увидела, что с индусом уже бесполезно толковать, что у него уже и зрачки на свет не реагируют, и что стал он окаменелый, сказала:
- Девки, пошли отсюда на фиг! Ни хрена у него тут нет.
Недавно очередная группа вернулась из Индии. Говорят, тот индус до сих пор там стоит. Каменный.
UZBEGI PEOPLE
- Когда я в 1992 году был директором морского круиза, - говорит Юра, - там было много удивительных случаев. Но больше всего меня поразили Узбеги пипл - узбеки, которые присутствовали среди пассажиров в некотором количестве. При заходе в Антверпен они отварились коврами на полную катушку.
Какой казак без лошади, какой узбек без ковра?!
А тут Антверпен!
Ещё свежи в памяти воспоминания о том недалёком времени, когда советские моряки страстно жаждали попасть в Антверпен, чтобы накупить ковров по бросовой цене – это был самый выгодный бизнес из доступных совковым морякам легальных форм; уступал он разве что покупке вожделенного автомобиля, на которую, однако же, надо было получить разрешение после пяти лет безупречной работы.
И, естественно, когда дурацкие советские ограничения были сняты, и узбеки дорвались до дешёвых ковров, да ещё когда эти ковры были представлены в неописуемом ассортименте, можете себе представить, что там творилось.
После Антверпена вышли в море, а море было неспокойно. Потом и вовсе начался шторм.
И вот в Норвежском море во время 9-бального шторма эти узбеки пришли ко мне и говорят:
- Мы знаем, ты тут самый главный. Ты скажи этому мальчику, - показывают в сторону капитанского мостика, - чтобы он остановил пароход – мы выйдем.
Ну, думаю, дают! Что это им: трамвай? «Останови – выйдем!» Куда их посреди моря высаживать?
И отвечаю:
- Нет, это невозможно!
- Возьми все наши ковры. Мы выйдем.
В глубине души я оценил это нелёгкое решение, но что ж я могу поделать?!
- Не могу, - я говорю.
Узбеки разочарованно:
- А, так ты здесь не самый главный…
В Ташкенте у меня есть очень хороший приятель Володя. Он много лет отработал переводчиком в «Интуристе». Очень образованный человек. Когда мы начали осуществлять первые проекты полётов из СНГ в Объединённые Арабские Эмираты, ему поручили свозить туда группу депутатов из Узбекистана. Что это такое: узбекский депутат, выехавший за границу? Это лицо, как луна, с раскосыми глазками, обязательно чёрный костюм, подчёркивающий серьёзность намерений, шапка каракулевая чёрная, узенький галстук с солнцем, заходящим за гору Ахун.
Володе говорят:
- Владимир, Вам поручено очень ответственное задание: отвезти группу депутатов в ОАЭ.
Володя отвечает:
- Хорошо, только, раз это ответственное задание, вы их предупредите, что они должны во всём меня слушать. Они люди очень важные, каждый имеет свой вес и своё право, но поскольку это заграница и не вполне дружественная нам страна, они должны во всём меня слушать.
Узбекских депутатов строго накачали: слушать во всём Володю. Володя – опытный, Володя – умный, Володя знает языки, Володя – наш человек. Без его разрешения нигде ничего не трогать и не брать.
Узбеки оказались очень дисциплинированными. Пока долетели до Эмиратов, они Володю настолько достали, что он был как выжатый лимон.
- Володя, скажи, а?
- Володя, этот ручка можно трогать?
- Володя, эта газета можно взять или нельзя?
И когда после прибытия все добрались до гостиницы, спрашивают:
- Володя, а чай попить можно, а?
- Да, сейчас вам всем будет предоставлен чай. После дороги фирма всех вас бесплатно угощает чаем.
Когда пришли в ресторан, всем подали чашечки, кипяток и чай в разовых пакетиках.
Все узбеки сидят чинно, важно, в барашковых шапках.
- Володя, что делать, а?
Володя отвечает:
- Пейте чай.
- Пить… А как пить, а?
- Вот чай, вот стоят пакетики.
- А как эти пакетики делать, Володя, а?
Володя говорит:
- Вот, смотрите, берёте пакетик, кладёте его в рот, наливаете в чашку кипяток и запиваете.
Вот представьте: сидят эти бабаи, 16 человек, в каракулевых шапках, у каждого изо рта на ниточке свисает лейбл «Липтон», и чинно запивают кипятком. Да ещё, причмокивая, говорят друг другу:
- Ай, шайтан, вкусно, а?
Директор ресторана заснял всё это на плёнку, и снимки попали в газету.
После обнародования узбекского способа использования чая «Липтон» Володя три года был невыездным. Я потом время от времени встречал его в гостинице «Ташкент» и всегда спрашивал:
- Ну, как дела, Володя-джан?
А он отвечал:
- Да ничего, ещё полгода осталось.
РАССКАЗ О ВОЕННОЙ ТАЙНЕ
(Со слов, опять же, Юрика).
Американца звали Стив. Было удивительно, как он ещё не лопнул от своего высокомерия.
Какой же год стоял на дворе? Кажется, семьдесят восьмой. Президент Картер как раз незадолго до этого повздорил с Брежневым, и США объявили эмбарго на экспорт в СССР многих товаров. Потом большую часть запретов сняли, но пик разрядки уже безвозвратно прошёл, и отношение к советским у американцев резко испортилось, появилась подчёркнутая настороженность. А у нас в то самое время, после отмены эмбарго, пошли рейсы с зерном из США на Союз. После выгрузки на Кубе наши пароходы отправлялись для погрузки в Новый Орлеан. Во время следования с лоцманом вверх по реке Миссисипи американская береговая охрана с пристрастием досматривала советские суда, пытаясь обнаружить шпионское снаряжение и оборудование военного образца. Особо американцев интересовала фотоаппаратура. Все они были наслышаны о том, что на советских гражданских судах прячут фотооборудование высокой разрешающей способности, с помощью которой русские, не выходя на палубу, тайком фотографируют американские стратегические объекты. А всю подрывную деятельность направляют таинственные политические комиссары, скрывающиеся под маской безобидных палубных офицеров. Иной раз приходили сразу человек 10 офицеров береговой охраны и начинали шерстить пароход сверху донизу.
Итак, слово Юрику.
- Когда я вышел на вахту, судно шло по Миссисипи с лоцманом. Капитан говорит мне:
- Я тут на мостике и без тебя справлюсь. А ты давай-ка займись другим делом. У нас на борту офицер американской береговой охраны, надо показать ему пароход. Покажи все помещения – всё, что попросит, ничего не утаивай!
- Хорошо, - говорю, - есть, всё понял, будет исполнено, - и отправился исполнять.
А у помполита были свои, совершенно секретные соображения. Он ещё накануне заперся в каюте и никому не открывал. А американцам, если спросят, а есть ли на судне помощник по политической части, велел отвечать, что нет, на судне нет помполита, у нас есть только первый помощник, и тот сейчас очень сильно занят. Он решает очень серьёзные проблемы, и для контакта недоступен.
Офицера звали Стив, и самодовольство пёрло из него через край. Когда я повёл его по судну, он начал досмотр буквально с клотика. Показывает на мачту, где размещена антенна радиопеленгатора, и спрашивает:
- Что это?
-Это пеленгатор.
- Это военный пеленгатор?
И так во всём. Видно, американцы были ориентированы своим командованием так, что на русских судах всё либо секретное, либо военное, либо каким-то иным образом предназначено для подрыва мощи Соединённых Штатов.
Когда американец увидел наш радар, он очень обрадовался. Наш радиолокатор был образца 1958 года, а если учесть, что первый локатор в СССР появился где-то чуть позже атомной бомбы, то можно себе представить, что вид у нашего радара был допотопный. В представлении американца радар – это небольшой аккуратный пластмассовый ящичек типа телевизора, с телевизионным же экраном. А у нас это был огромный громоздкий агрегат на лампах, с малюсеньким, как у телевизора «КВН-49», кинескопом, к тому же его стальной корпус был покрашен в шаровый, типично военно-морской цвет.
Когда мы к нему подошли, Стив спрашивает:
- Что это?
- Это радар.
- О, это не радар, это секретная радиостанция!
- Ну, как хочешь, - говорю, - но это радар.
Американец, должно быть, подумал, что, хотя русский прибор и замаскирован под радар, но если его развернуть на 180 градусов и, к примеру, откинуть заднюю стенку, то он превратится в секретную радиостанцию. Уж он его и щупал, и смотрел, и нюхал, и что бы он ещё ни осматривал, во всём чувствовал подвох.
- А это что? – спрашивает американец, доставая с полки книжку.
- А это, - говорю, - таблицы приливов на воды США.
- Где издано?
- В СССР.
- Фу! – брезгливо сморщившись, Стив берёт томик двумя пальцами и отбрасывает в сторону. В его представлении всё, что не сделано в Америке, было чем-то таким, к чему и прикасаться-то западло.
В конечном итоге этот американец своим поведением начал меня раздражать. И если вначале я держался подчёркнуто предупредительно, то постепенно расслабился и начал ему похамливать.
А потом он и говорит:
- И последний вопрос, Юрий: а есть ли у вас на судне фотолаборатория?
А я фотоделом не очень увлекался. То есть совсем не увлекался. И хотя, пробегая по жилой палубе комсостава со стороны механиков, и видел надпись на двери фотолаборатории, но поскольку мне она не нужна, то я туда и не заглядывал. Но помню, что на судне фотолаборатория есть. Естественно, для печати любительских снимков. Американец же ожидал совсем другого, он рассчитывал раскрыть русский шпионский секрет.
- Да, - говорю, - фотолаборатория на судне есть.
- А можно туда пройти?
- Да, конечно!
Подходим к фотолаборатории. Дверь закрыта на замок.
- Надо же, - говорю, - закрыто.
- А где ключ?
- А ключ, естественно… (чуть было не сказал – у помполита). Ключ у одного уважаемого человека. Сейчас, - говорю, - поищу ключ. Жди меня здесь.
А ещё когда мы только к фотолаборатории подошли, что-то мне не понравилось, отчего-то в носу защекотало. Что-то ядовитое в воздухе завитало, запах невыносимый, и щиплет в носу.
Ну, пошёл я за ключами. Прихожу к помполиту. Он сначала боялся дверь открывать, потом приоткрыл, сделав малюсенькую щёлочку. Я говорю:
- Нужны ключи от фотолаборатории.
А он шепчет зловещим голосом:
- Нету ключей. Скажи – нету!
Я говорю:
- Невозможно сказать, что нету, потому что уже стоит там американец и, если не откроем, будет дверь ломать.
- Скажи, чтоб не ломал!
- Тогда дайте ключи!
- Нету ключей!
В итоге такого вот долгого препирательства помполит дал мне ключи. Я вернулся к американцу, вставил ключ, он повернулся, замок, щелкнув, открылся, но дверь не отворяется. Интересно! Чувствуется, что чем-то завалена изнутри. Наконец, когда я нажал, появилась маленькая щёлочка. Но запах, который поначалу ноздри щекотал, стал просто по мозгам шибать. Запах хлорки и какой-то ядовитой гадости. Чем дальше мы раздвигали дверную щель, тем невыносимее становился этот запах. И наконец дверь настолько подалась, что появилась возможность заскочить туда одному человеку. Ну, естественно, первым оказался американец. Заскочил, но не прошло и минуты, как он завопил:
- О-о-о! Юрий! Юрий!
Вдвоём, он изнутри, а я снаружи, мы налегли на дверь и кое-как ещё расширили проход, чтобы он смог вылезти назад. Стив вывалился в коридор, обливается слезами. Я тоже сунулся туда, дверь ещё сильнее подалась. Я пролезаю в помещение и что же вижу: на полу валяются горы пропагандистской литературы. На судах загранплавания в то время возили неимоверное количество хорошо изданной литературы на иностранных языках, восхваляющей советский образ жизни. Во время шторма это всё упало с полки и привалило дверь.
Но поскольку фотолаборатория была вотчиной помполита, то он использовал служебное помещение и в чисто личных целях. Во время стоянки на Кубе мы наловили массу каракол – огромных морских раковин. Но раковину эту, поймав, надо довести до кондиции – в ней же внутри находится живой моллюск. Его надо непременно извлечь, чтобы он, когда неминуемо подохнет, не разлагался, и после этого окончательно вычистить раковину. Для этого есть много разных хитроумных способов, которые нет нужды перечислять. А помполит был настолько ленивый, что он этих каракол наловил, а вернее, даже не наловил, а ему их дали, и он бросил их в это помещение. А фотолаборатория расположена рядом с контуром дымовой трубы, вплотную проходят выхлопные трубы главного двигателя, температура там держится этак градусов 50. И эти караколы на такой жаре начали интенсивно разлагаться и вонять. Помполит, видно, однажды туда зашёл и понял, что совершил ошибку, и решил для дезинфекции сыпануть туда хлорки. И вот эти гниющие моллюски, присыпанные хлоркой, плюс грязное бельё, брошенное туда же ленивым помполитом ещё раньше, плюс все эти книжки упавшие, пахнущие свежей полиграфией – всё это перемешалось во время шторма, а шторм был очень сильный, и взбилось, как коктейль. При этом перемешались и запахи, создав устойчивый омерзительный эффект.
Стив выскочил и говорит:
- Юрий, где там фотооборудование?
Я отвечаю:
- Подожди, сейчас выясним.
Глотнул воздуха, нос зажал и снова нырнул туда. Смотрю: у переборки стоят два больших ящика, обитых чёрным дерматином, закрытые на блестящие замочки-карабины. Я видел, что кинопроекционная установка упаковывается в похожий ящик. Может быть, и фотоувеличитель хранится в таком же?
- Вот оно, - я говорю, – фотооборудование.
Стив, зажав нос, снова нырнул ко мне. Мы вдвоём этот ящик кое-как открыли, расковыряв заржавевшие карабины. Приподнимаем крышку, глядь – и оба обмерли!
Там баян!
Американец от неожиданности спрашивает:
- What is it? – Что это такое?
А как по-английски баян? Ну вот, и я не знал. И до сих пор не знаю. Я и говорю:
- It is баян.
- What is bayan?
- Мьюзик, - отвечаю, - играть!
- What?!!
- Ну, чтобы матросы играли, - и показываю руками, как играют.
- Юрий, - говорит Стив, - мне не надо мьюзик! Мне нужно фотоэквипмент! Оборудование!
Я отвечаю:
- Ты знаешь, должно быть, во втором ящике.
Давай мы этот второй ящик доставать. Доставали, доставали, обревелись оба, обсопливились от хлорки. Нелёгкий это хлеб – раскрывать русскую военную тайну. Достали, наконец, открываем – и опять обмерли: там – второй баян!
Он разинул рот и говорит:
- What is it?
- It is, - отвечаю, - it is second баян!
- Юрий, - говорит американец, - я всё понимаю, но скажи: зачем на пароходе два баяна?
Я говорю:
- Чтобы два матроса играли. Вери гуд мьюзик! Один баян – гуд, два баяна – вери гуд!
Он говорит:
- Я всё понимаю, но почему в этой фотолаборатории такой запах? И два баяна стоят? И нет фотоэквипмент?
- Я не знаю, - говорю.
Побежал к помполиту, он опять для переговоров щёлочку приоткрыл. Я уже не столько на американца, сколько на этого помполита злюсь.
- Там, - говорю, - твои грязные трусы, тухлые караколы и баяны! Где фотооборудование, признавайся! Капитан велел ничего не утаивать! Или нам кранты! Пароход арестуют, радиорубку – под пломбу, капитана – в тюрьму, а тебя повесят за яйца, как агента Коминтерна!
Помполит заблеял:
- Я, - говорит, - знаю, знаю, как же я тебе сразу не сказал! Фотоувеличитель у электрика!
Я на мгновение представил себе нашего помполита в застенках буржуинов, на месте Мальчиша-Кибальчиша, и мне стало стыдно за свою страну.
А пароход всё идёт вверх по Миссисипи.
Приходим мы со Стивом в каюту электрика, а там такая фигня стоит: жестяной колпак с лампочкой на штанге, и проволочная рамка.
Я щедрым жестом указываю на это и говорю:
- Вот фотооборудование.
Американец глянул так… Вроде бы уже ничему не должен был удивляться. Видно, он смертельно устал.
- Ну, - говорит, - на хрен вас, русские.
Он-то ждал увидеть чудо-оптику высокого разрешения, позволяющую делать шпионские снимки, а там – жестянка с лампочкой за 14 рублей 50 копеек!
В общем, когда мы с ним прощались, он составил протокол из 15 замечаний. Последним из них было: «Не оборудована фотолаборатория». Получается, он надеялся нас разоблачить, найдя секретную фотолабораторию, а в итоге поставил нам в вину отсутствие таковой!
Уходил американец чрезвычайно гордый собой оттого, что нарыл столько замечаний. А по американским законам нашему судну, как впервые посещающему США, делалось послабление: всего 5000 долларов штрафа или 5 лет тюрьмы. На выбор. За каждое замечание. Нет, ну, или устранение замечаний до выхода в море.
Ну, мы выбрали устранение замечаний.
Но когда американец прощался, он сказал, сверкая своей американской улыбкой в тридцать два зуба, как у Керка Дугласа в роли Спартака:
- Ну, Юрий, бай-бай! Устраняйте замечания, - и вот это мне запомнилось: - I advise you shall spend the good time in the United States of America! – В противном случае ты проведёшь отлично время в Соединённых Штатах Америки!
Я тут же прикинул в уме, что пять на пятнадцать будет семьдесят пять лет.
Стив сошёл по трапу, бережно неся, как хрустальный сосуд, свою американскую спесь. А я, глядя ему вслед, вдруг подумал, что нам неслыханно повезло: американец ходил своими собственными ногами по грудам подрывной литературы, но ничего не заметил! Не обратил внимания. А то помполиту были бы точно кранты.