- Ну вот, ужо и за восемьдесят перевалило, - беззубо ворчал Кузьма, лёжа на печи, - Вся жисть сейчас кажется, вроде как день. А сколь было всякого! То революции, коллектизации, голод, война. Тьфу, всю жисть спокоя не было! Сколь было энтих вождей опосля войны - то энтот кукурузник, то бровятый с Малой земли, то трепач меченый с Райкой. Один другого лучше, а толку ни хрена. Да и энтот, Ельцин, хоть говорят, что иврей, но, видно пьянь та ишо.
Кряхтя, Кузьма слез с печи, надел выцветшие подштанники "Адидас", что давеча прислал сын Фёдор с Владивостока, и вышел на крыльцо. Солнечные лучи ярко и празднично пробивались сквозь цветастые гроздья двух раскидистых рябин, что посадила ещё жена. Уж лет пять назад, как похоронил он её, и жил теперь одиноко в избе на окраине пустой, забытой Б-гом деревни. Кроме него тут доживали ещё три старухи. Когда-то она, деревня, была дворов на двадцать, и детишек на лето бывало привозили из города.
- Да, тода всё веселей было, а счас, ужо года четыре, как никого. Ишо хорошо ко мне за медком хочь редко, но всё ж иногда заглядуют, хто так покупает, а хто привезёт с города хлеба, колбаски, водочки или ишо чего. Это то лучше, - соображал Кузьма.
Пасека его и впрямь выручала. Как жена померла, ударился он в пчеловоды. Соорудил пяток ульев и пчёл элитных достал у своего старого приятеля, с которым вместе партизанили. Правда обошлись эти пчёлы дороговато - пять поллитров распили.
Только нынче и солнце его не радовало, и всё вспоминалось не зря - причина была...
Позавчера, к вечеру, приехали трое мордоворотов на какой-то заграничной машине. Поначалу то всё было путём: попросили продать трёхлитровую банку мёда, распросили сколько мёда собирает за лето, а потом вдруг и заявили:
- Вот что, Кузьма! Обижать мы тебя не будем и другим не дадим. Только треть сбора будешь отстёгивать нам. И живи себе спокойно. Ну, а если будешь ершиться - пеняй на себя. Спалим все ульи вместе с твоей избой.
Взыграла у Кузьмы кровь, дед то он был не робкий, банку с мёдом поставил в угол и говорит:
- Ребятки! Мёд я вам ни счас ни апосля не продам ни за какие шиши, да и ни какой трети не ждите! Я, едрёный корень, не лопух. Вот и весь мой сказ!
Тогда тот, что помардастее, видно главный , саданул по банке ботинком и прохрипел:
- Смотри дед! Мы предупредили, а ты на свою жопу приключений не ищи. Подумай, ещё есть время, а послезавтра жди.
Уехали гости, а Кузьма собрал осколки от банки, да разлитый по полу мёд и задумался. Впервой с ним такое. Только город далеко, а тут и кому пожалуешься-то, старухам что ли? С горя выпил стакан водки, закусил чем бог послал и лёг спать. А уж когда засыпал, вспомнил, что давно и позабыл - в сарае, в погребе, как отпартизанил, спрятал завёрнутый в немецкий офицерский плащ свой смазанный автомат с диском патрон. То ли по молодости, то ли по глупости пожалел тогда сдавать его, сколько раз выручал он его, Кузьму. Ну а потом и вовсе забыл про него. Да вот вспомнил!
С утра достал его из погреба, промыл керосином, насухо протёр и задумался:
- С войны не держал его, родимого! А сколь разов он и не такую мразь давил! Эх, едрёна корень, пущай явлются, встречу как полагается! Мне терять-то уж нечего, коли что - порешу всех.
Для проверки стрельнул одиночным в воздух.
И вроде даже помолодел, вроде как и полегчало, вроде и не было этих восьмидесяти.
- Так,значит сегодня эти оболдуи и обещались приехать, - вспомнил утром Кузьма, глядя на любимые развесистые рябинки, - Ну, что ж, покажу вам кузькину мать, как казал фрицам!
Для храбрости выпил, как когда-то, свои боевые сто пятьдесят, достал из шкафа пилотку, да гимнастёрку с медалью "Партизану Отечественной Войны", надел её и сел на завалинке, поглядывая в бинокль куда-то вдаль.
Вечерело, когда подъехали те самые, "долгожданные" гости. Открыли калитку и неспеша, вразвалочку, словно хозяева,направились к избе.
Кузьма через окно сразу резанул очередью в небо. Мордовороты вмиг улеглись на землю. Старшой завопил:
- Дед ты што? Сдаёмся! Мы ж пошутили. Давай заплатим за мёд и уйдём!
- Не, - заорал Кузьма, - я в плен таких вонючих козлов тода не брал и щас не беру. Ползите отседова на хрен по-хорошему, пока не казал вам кузькину мать! Для острастки саданул ещё короткой очередью поверх них, в сторону калитки. Послышался хлопок разлетевшегося стекла машины.
Мордовороты, разодетые в костюмы, проворно выползли из калитки, автомашина взревела и унеслась, подняв за собой столб пыли.
Кузьма погладил автомат, аккуратно поставил его в угол, выпил ещё сто пятьдесят и, сидя у раскрытого окна, затянул свою любимую:
- Любо, братцы, любо, любо братцы жить!
И вдруг слёзы покатились по его давно небритому лицу...