С великим страхом приступаю я к записи слов, слышанных мной, рабом Божьим, в лето 2004 в городе Москве, третьим Римом нареченном.
Свидетельствую: погряз град сей в грехе и гордыне, и жители его поклонялись тельцу златому и предавались разврату. Благочестие почитали они за скудоумие, а изощренность порока – за добродетель. И никого не миновал этот удел.
Меня же поразил грех гордыни. Уверовал в избранных удел народа моего и искал знаков. Сходился с норманнами, армянами, греками, евреями, турками и почитал – русских – выше их.
В дни мои встретились мне – еврейская женщина, имя ей – Гали, и еврейский юноша, имя ему – Лев. Гали, как и весь город, погрязла в пороке – забыв традицию, металась она в суетных и неправедных делах и не было ей покою. Имела она ребенка десяти лет от мужа русского, который бросил ее, прельстившись азартом и алкоголем. Отец ее тоже был русским, но не имел Бога в сердце. Я говорил с ее родственниками.
Свидетельствую – в гордыне своей вопрошал я их – какого колена род ваш – и молчали они. И, насмехаясь, говорил – не Данова ли? – и молчали они.
Она же и не ведала слов Иаковых – «будет змеем на дороге, аспидом на пути», и не понимала, о чем говорил я им.
Лев же учился в мирских богохульных учреждениях, но пытался обрести мудрости у духовных учителей. Он не был знаком с Гали. И над ним я смеялся, когда слышал о субботе и молитве.
В день любой я пил вино и избегал поста, и сквернословил, и куражился.
И вот – вечером вместе с Гали был я в одном месте на окраине города. И по обыкновению пил и бахвалился. Но увидел, что она взволнована необычайно, и спросил – Что с тобой? Что омрачает тебя? И подняла она глаза, и ответила:
- Сон.
И рассказала его мне.
Говорю вам – с первых ее слов я почувствовал вокруг леденящий холод, и тьма стала чернее.
Будто «стоит она на высокой горе и знает, что гора эта – в Греции, и пред ней старец в одеянии служителя, и имя ему – Данаой, говорит ей – Ты – дева падшая, но избрана совершить выбор.
Ибо в сроки назначенные зачнешь и родишь. И будут это два мальчика. И один будет величайшим бедствием для света, а другой – спасением.
И только ты будешь знать, который есть – спасение, и его ты оставишь, а другого своей рукой должна будешь погубить.
И жертва эта будет жертвой твоей собственной души во спасение народа, к Богу приготовленного».
Не знал я, что ответить ей, потому что в трепет вошел. Она же добавила.
Свидетельствую: она сказала – я обману.
Я оставлю не того.
В великом смятении пришел я ко Льву и рассказал то, что услышал. Он же спросил меня – Кто она? и я ответил о том, что знал. Тогда он заметался по жилищу своему, восклицая – Горе, горе!
Ибо «если сон этот – знамение, то один ребенок может быть Мессией иудейским, а другой – христианским Антихристом, пределом порока к жизни вызванным».
Я же ответил – Отчего ты так размышляешь? Разве можно греховный сон возводить в откровение?
Лев сказал – Нет таких снов и не бывало вовсе. Не может от множества забот ее явиться эта <<забота>>.
Но не это угнетает меня. Если такое <<произойдет>>, кого оставит она?
Я же спросил – Почему даже еврейский Мессия должен прийти с Антихристом. И наоборот – если суждено ей родить Антихриста, почему другой ребенок – Мессия?
Он сказал – Потому, что мера уравновешивается мерой. И если <<их>> двое, и святость одного искупает все грехи мира, то второй – погибель и тлен, и плач, и страдание вовеки.
Сказал – Ибо откроется Мессия здесь, как сказано: Москва – третий Рим, а четвертому не бывать.
И возрадовался – И принесет Святая Русь избавление от Антихриста, ибо что есть Антихрист, как не раздор и неверие, а если явится здесь иудейский Мессия – прекратятся ссоры и убийства, и поклонение идолам, и вражда. И выбор падшей спасет мир.
Но омрачился – Отчего она сказала – оставлю не того?
И снова в гордыне своей я возразил ему - Не может не случиться предсказанное в Иоанновом Откровении. Антихристу предстоит явиться, ибо на то воля Божья.
А иные утверждают, что иудейский Мессия и есть Антихрист, и в одном уравновешено добро и зло.
И тогда он сказал –
Свидетельствую – он сказал – Мы должны убить ее.
Свидетельствую – первый же человек, которому я рассказал о том, что старец предсказал Гали рождение младенца, призванного спасти мир, предложил убить ее.
И я опечалился сердцем и покинул дом его.
Он крикнул мне – встретимся в Шеоле!
Я ж усомнился – Погрязшие в грехе, обуянные гордыней, забывшие слова молитв своих отцов!
Чем спасетесь?
Греховным ли выбором греховной женщины? Которой лишь одной ведомо, который из младенцев – спасение?
На другой день я пришел к Гали и спросил ее: - Вот ответь мне, если обманешь – кого ты хочешь обмануть?
И ответила – Боже, Боже! Ужели ты лишился разума? Или в злобе готов погубить мою душу? Может ли мать погубить дитя свое? Хоть и ради спасения мира? И если кто заставит меня сделать такой выбор – это будет его выбор.
Ибо нет меры в руке моей.
И возрадовался я, и покинул дом ее.
Но с той поры поселилось в душе моей сомнение – солгавший раз – солжет, и кто знает, сколько учителей неправедных окружает нас.
И вот – увижу ее бледной и растерянной, и скажут – она понесла, и мир затаит дыхание.