Свет настольной лампы окрашивал стены небольшой уютной комнаты в матовые тона выхватывая из темноты то угол книжного шкафа, то старое кресло с прямой спинкой и деревянными подлокотниками. «Вот почти такое же кресло было и у нас дома. И отец любил сидеть в нем», - подумал Сергей. Еще раз обведя глазами комнату, он вновь склонился над рукописью, лежащей перед ним.
«Я помню, как будто это было вчера», - («Боже, какая избитая фраза», - подумал он, не прекращая писать.) – «хотя прошло уже почти четверть века. Я входил в комнату, прокуренную до такой степени, что в ней тяжело было находиться, не закашлявшись. Отец сидел в своем кресле у окна и курил. Хотя на дворе стояла прекрасная погода, светило солнце, в этой комнате тяжелые портьеры были всегда задернуты, и лишь в узкую щелочку проникал солнечный свет. «Заходи, заходи, малыш», - ласково говорил мне отец. «Давай посмотрим, давай посмотрим вместе». Он глубоко затягивался сига-ретой и выпускал дым в направлении солнечного занавеса. Из полумрака было отчетливо видно, как клубится дым в лучах света, закручиваясь в немыслимые спирали и на доли секунды создавая из ничего волшебные замки над бездонными пропастями».
«Бездонными…» - подумал Сергей, - «ни про что бездонное я вроде здесь писать не собирался. Как-то само получается. Я ведь пишу об отце, а не о Доме и Комнате». Он снова взял ручку.
«Что ты видишь, малыш?» - спрашивал он меня. Я лишь растерянно улыбался. Я очень любил его».
Сергей снова задумался. Отец умер десять дней назад прямо на улице, трех шагов не дойдя до своей квартиры на Остоженке. «Скорая» приехала слишком поздно, и его увезли прямо в морг. Вчера они отмечали девять дней. Было довольно много людей – все знали отца по работе. Говорили много теплых слов, одна женщина даже всплакнула. Сергей не знал никого из этих людей, а они знали о нем лишь понаслышке. Перед смер-тью отец довольно долго болел, хотя работы и не бросал, и вполне успел подготовиться. Квартира давно были приватизирована и естественным путем переходила к Сергею (который к тому же, вроде бы, был там и прописан), и единственной просьбой отца было не устраивать там похорон и поминок.
… Говорили, что уходят лучшие, уходят в самом расцвете творческих сил, не оставляя ничего… Конечно, кто-то сказал: «Кроме памяти», конечно, все стали упрашивать Сергея написать об отце… А что он мог написать? Именно это – как отец весело и («Ласково? Верное ли слово?» - подумал Сергей) посылал колечки дыма в солнечные лучи, и как этот дым говорил ему о…
«Что ты видишь, малыш?» - спрашивал он меня.
«Что же я на самом-то деле видел?» - Сергей отложил ручку. «Сначала я видел толь-ко его. Человека добрее и умнее не было. Тогда не было…»
Он вычеркнул: «Я очень любил его».
«Потом, потом… я стал смотреть на дым внимательнее – ведь он просил меня быть внимательным – и я почувствовал… Что-то смутное. Какую-то смутную тревогу. Воронки закручивались, водопады струились вверх. Я говорил ему об этом, он кивал доброжелательно вроде. А потом я перестал приходить к нему в такие часы. Потому что уже учился во втором или третьем классе, все интересы были во дворе: мальчишки, футбол. Сколько же он там проводил времени?»
В конце концов я пишу это не для его сотрудников, а для себя. Надо писать все - честнее, может, тогда станет хоть что-то понятно. Боже, как наивно».
Сергей перевернул несколько страниц тетради и стал писать с чистого листа.
«Невозможно говорить об отце, не говоря о Доме и Комнате («А о том что внутри нее?» - подумал он). Я не знаю, как часто мы были там, четыре или пять раз, последний раз тогда, когда он выгнал меня из дома».
Обида, казалось, давно забытая, вновь нахлынула на Сергея с такой силой, что он в ярости отшвырнул ручку и сжал кулаки. Он снова увидел подростка, почти мальчика («Мне ведь только исполнилось пятнадцать!»), в истерике бьющегося в дверь на ледя-ной лестничной клетке, ночующего то на вокзалах, то опять у этой проклятой двери, ворующего хлеб с лотков и разгружающего вагоны, пьющего водку в каких-то вонючих подсобках и отбивающегося от банды подмосковных отморозков. Как он вообще не опустился? Как у него хватило сил – совсем одному – без крова и родительского тепла – не спиться, не сесть в тюрьму, не быть убитым – а поступить в институт, с отличием закончить его, стать снова нормальным, снова поверить в возможность простых человеческих чувств, жениться в конце концов. «Все-таки кровь, воспитание», - чуть самодовольно подумал Сергей.
… Простить отца…
«Конечно, при сверхъестественном обострении чувства можно было и догадаться. Где-то за полгода до той трагической зимней ночи, когда он выставил меня за дверь, я вернулся с какой-то тренировки (постоянно занимался каким-нибудь спортом, спасибо ему (Сергей вычеркнул «ему» и написал: «отцу»)) раньше обычного; он, видимо, не слышал – сидел в зашторенном кабинете и что-то отрывисто говорил. Никогда раньше за ним такого не водилось. Я поневоле прислушался. «Убирайся из моего дома», - гневно, но наигранно. «Ноги твоей здесь больше не будет». Я очень удивился и подошел ближе. Он говорил, как плохой актер периферийного театра. «Ноги твоей здесь больше не будет». Пауза. «Пока я жив». Снова наступила тишина, потом какие-то сдавленные звуки, и снова еле разборчиво: «Господи, господи, что же мне делать, господи, укрепи меня. Дай мне пройти этот путь. Господи, я не смогу без него, господи…» Причитания стали совсем неразборчивы. Я боялся пошевелиться. Через несколько минут он, видимо, успокоился ( на самом деле самоуверенности ему было не занимать), и снова раздалось властное: «Так, продолжим… Ты опозорил меня!!! Так нельзя посту-пать с людьми!!! Убирайся из моего дома!!!» И так далее в том же духе. Нельзя сказать, что это меня напугало. Зная широту его интересов, я вполне мог допустить, что он вдруг стал заниматься театром или писать пьесы, и вообще, у меня в тот вечер была куча других дел (Люся в те времена, кажется), поэтому я покинул дом таким же незамеченным, как и вошел в него».
«Последняя фраза какая-то неестественная», - подумал Сергей и тут услышал, как из детской возвращается его жена, Наташа, укладывавшая спать маленького Максима.
- Уснул? – спросил Сергей.
- Да, - ответила он и улыбнулась. – Как получается? – Наташа кивнула на тетрадь.
- Хочешь – посмотри.
Она встала у него за спиной, положила руки ему на плечи и начала читать.
«Как я ее люблю», - подумал Сергей с необъяснимым оттенком грусти. «Я хочу, что-бы она всегда была рядом. Мы бы жили в Доме…» Он на мгновенье задумался. «В Доме бы жили, а в Комнату бы не заходили. Что там делать-то: при восьмикомнатной-то квартире. На черта нам лишние двадцать метров». И тут же посмеялся над самим собой: «Двадцать: ну-ну».
- Ну как? – спросил он Наташу.
- А что за Комната такая? Ты никогда об этом ничего не говорил.
- Увидишь сама, - он обнял ее за талию. – Хотя я не уверен, что будет правильно тебе ее показывать.
- Ты меня заинтриговал, - Наташа поцеловала его за ухом. – Все по плану: завтра туда идем?
- Да, конечно. Завтра сходим, все посмотрим и будем готовиться к переезду. Хватит этих съемных квартир, хватит. Возвращение блудного сына… - он усмехнулся.
Наташа погладила его по голове, как гладят маленьких детей.
- Не волнуйся. Все будет хорошо. Я знаю, ты должен ненавидеть эту дверь, у которой провел столько часов…
Сергей запротестовал.
- Нет, нет. Я ненавидел отца. Он входил и выходил через эту дверь, не замечая меня. Я, собственно, и двери-то не видел, только его. Ты не можешь себе представить, каким он был хорошим отцом до… той ночи. Кстати, удивительно, что я понимал это уже тогда. Он был одновременно – другом, старшим братом, спорщиком, болельщиком любимой команды… Всем, чем угодно, без примеси высокомерия, пошлости… Никогда не бывало, чтобы ему не хватало на меня времени или сил. А ведь ему было нелегко – без матери…
- Кстати, - сказала Наташа, - твоя мать погибла, когда тебе было…
Сергей все глубже погружался в воспоминания.
- Что-то около года… Все эти бессонные ночи, бутылочки, прогулки, болезни – все было на нем. Но он смог сделать так, что я никогда в жизни не задумался о нехватке материнского тепла. Никогда – даже после той ночи.
- А ты напишешь о ней? – спросила Наташа.
- Что? – казалось, мысли его витали где-то далеко-далеко. – Да, наверно, но там ничего интересного не было. Ты же все знаешь. Я должен был вернуться из театра в одиннадцать вечера, провожал какую-то девочку и пришел домой около половины первого. Отец демонстративно выдвинул ногу вперед, произнес монолог вроде того, что тут описан (Сергей ткнул в тетрадку), но чуть более правдоподобно, сунул мне в руки мое свидетельство о рождении и денег – довольно, кстати, много, - и выставил за дверь. Я часа три в нее звонил, в ответ – тишина, потом пошел спать на вокзал, на завтра все это повторилось и продолжалось так недели две или три без изменений. На лестнице он делал вид, что я – пустое место. В конце концов мне все надоело, перекипе-ло, окаменело, деньги кончились, и я ушел – в настоящую ночь. И жил в ней, - Сергей улыбнулся, - пока не встретил тебя.
Он сказал ей не всю правду. Он не сказал, где беседовал с отцом, и что отец не выставлял его, а предлагал кое-что другое, но Сергей сам предпочел улицу.
Наташа задумчиво качала головой.
- А завтра блудный сын возвращается…
- Блудный – от слова блуд, - сказал Сергей, - все-таки я не блудный.
- А какой? – она стряхнула оцепенение и кокетливо качнула бедром.
- Не хулигань, - сказал он. Ему справиться с воспоминаниями было гораздо труднее. Он встал и взял ее лицо в свои ладони. – Наташа! Прости меня, пожалуйста, я хочу еще немного поработать.
Она поцеловала его ладонь.
- Это ты меня прости. Я понимаю, как это важно для тебя.
- «Они смотрели друг другу в глаза, и было ясно, что более близких людей трудно найти на белом свете». Похоже на цитату из твоих любимых дамских романов, - сказал Сергей.
- Дурачок ты, - ответила она. – Ведь это правда. Все, садись, пиши. Я буду на кухне. Если ты чего-нибудь захочешь – крикни.
- Спасибо, - улыбнулся Сергей и склонился над тетрадкой.
Медленно, как будто в полусне, он вывел на бумаге: «Комната».
В Доме мало что изменилось. Детская Сергея вообще осталась нетронутой. Было очевидно, что за ней тщательно присматривали – пыли практически не было, как не было и ощущения необжитости. Казалось, хозяин оставил Дом лишь вчера. Огромные ключи от Комнаты висели на привычном месте. Сергей безразлично прошел мимо, чтобы Наташа не догадалась, что это не проста очередная гостиная или столовая. «Какая примитивная уловка», - подумал он.
- С ума сойти, - радостно воскликнула она. – Восьмикомнатная квартира. И мы тут будем жить. Кстати, а как получилось, что такая большая площадь, а прописаны толь-ко вы с отцом?
- Не знаю, - ответил Сергей. – Деда репрессировали, а квартиру почему-то не отобрали. Отец остался в ней.
- А раньше что тут было? Дом-то дореволюционный…
- Дом-то – да, - задумчиво произнес Сергей. – Дореволюционный. Вроде прадед жил…
Они переходили из одного помещения в другое, пока не добрались до кабинета отца. К письменному столу была прикреплена записка: «Вторая спальня. Комод. 7А.» поря-док на столе был идеальный.
- Это что значит? – спросила Наташа.
- Наверное, там что-то лежит, что он хотел переложить или разобрать.
- А может, это для тебя?
- Он мог все сказать на словах. Сколько времени прошло, как мы стали общаться снова – где-то с рождения Максима, что ли? И вообще – он же не мог знать, когда его настигнет приступ, - Сергей говорил, прекрасно понимая, что это ложь. Отец никогда не писал сам себе записок. Отец не мог хранить нужных ему вещей во «второй спальне» (Комнате). Там могло находиться только то, что не предназначалось для чужих глаз.
- Вот здесь можно будет сделать маленький ремонт, а в этой комнате разместить книги. Представляешь, как в Англии – чай подайте в библиотеку. – Наташа была счастлива. – А тут…
Она дернула запертую дверь.
- А тут что?
- Тут, - Сергей изо всех сил старался быть естественным. – Это вроде кладовки. Там всякий хлам.
Наташа посмотрела на него серьезно.
- Вторая спальня? – спросила она.
Сергей был поражен.
- Нет, с чего ты решила? – Он довольно уверенно махнул рукой с направлении настоящего чулана-кладовки. – Вторая спальня – там. И комод этот. – Он понимал, что она должна быть намного заинтригована запиской. – Можно, кстати, посмотреть, что там в ящике 7А (Благо, он знал, каким барахлом завалены все чуланные комоды).
- Я хочу посмотреть, что там, - уверенно сказала Наташа.
- А ключа-то нет, - он двинулся по коридору вглубь квартиры, чтобы не встречаться с ней взглядом.
- Сергей, ты врать не умеешь. Это, - она еще раз дернула за ручку, - Комната, и тебе это известно гораздо лучше меня.
Сергей остановился и повернулся к жене. Их уже разделял довольно длинный коридор.
- Хорошо, ты права. Это Комната (кстати, чулан тоже). Ключа действительно нет, - он твердо посмотрел ей в глаза, - и я не хочу ее открывать. И не буду этого делать. И когда я замурую ее, только тогда, слышишь, только тогда я смогу что-нибудь тебе об этом рассказать.
Она молчала.
- И ты знаешь, что примерно в таком духе я высказывался всегда. Делать там абсолютно нечего.
Наташа сильно рванула дверь на себя. Еще и еще раз. Потом вспышка прошла, так же внезапно, как и возникла.
- Да-а-а, сделано надежно. – Она чуть натянуто улыбнулась. – Хорошо, мы все сделаем, как ты хочешь.
- Вот и отлично, - Сергей подошел к ней и протянул руку. – Пойдем смотреть дальше.
Они еще немного побродили по квартире и вернулись в огромную кухню. Новейшие достижения технологической мысли не разрушали ощущения уюта. Наташа быстро приготовила что-то простенькое, они поужинали, за окном начинало темнеть. Бутылка вина действовала расслабляюще.
Сергей рассказывал (в который уже раз) смешные истории из своего детства, она слушала, улыбаясь, и он был счастлив.
… Про железную дорогу, одна станция которой находилась в детской, а другая – в кабинете отца, про ежедневную домашнюю газету, про свои детские игрушки, елочные флаги и пластмассовых поросят, каких уже сейчас не делают, про пятицветного (!) кота Мурзика, который потерялся – «Наверное, убежал через форточку» («Зачем снова лжешь?» - подумал Сергей) – про то, какие узоры рисовал зимой на этих окнах мороз…
- Сергей, - тихо сказала Наташа, - все равно об этом придется говорить. Что – там?
Он вздрогнул. Она внимательно смотрела на него. Руки потянулись к рюмке.
- Не хочешь отвечать?
- Не хочу, - сказал он, - но отвечу.
Сергей налил себе и ей. Сумерки сгущались.
- Хотя, что толку об этом говорить… - Он немного помолчал. – Там лестница. Куда-то вниз. Куда – неизвестно.
Он залпом выпил.
- Как это? – не поняла Наташа.
Ему захотелось произнести что-нибудь грубое, но он сдержался.
- Из середины Комнаты уходит неширокая, метра три, лестница, - тоном лектора объяснил он, - куда она ведет, никто не знает.
- Как не знает? А что внизу – в конце лестницы?
- У нее нет конца, - Сергей встал и зашагал из угла в угол. – Нет конца, - громка повторил он. – Она уходит в никуда, понимаешь? – последнюю фразу он почти кричал.
- Может быть, надо просто было чуть ниже спуститься?
- Что? Ниже? – Сергей засмеялся и долго не мог остановиться, - ниже! Вот это здорово! Ниже! Куда ниже?
- Прекрати!
Сергей взглянул на жену, и сумасшедшая улыбка исчезла с его лица.
- Прости, - серьезно сказал он. – Об этом очень трудно говорить. Именно поэтому я и не хотел. Прости.
Он сел, прикурив сигарету, грустно усмехнулся.
- Мой личный рекорд – шесть тысяч двести семьдесят пять ступеней вниз. Там тишина могильная, хотя и не темно. Кстати, откуда свет – тоже неизвестно. Голубоватый такой. Начинается примерно с двухсотой ступеньки. Стены покрыты, наверное, краской – цвета неразборчивого. Касаться их не хочется… Ступени каменные, ни одного изъяна. Сверху – как в метро… Вообще, на эскалатор похоже. Слава Богу, не движет-ся…
Сергей замолчал. Было слышно, как на улице заработала сигнализация.
- Ты разрешишь мне посмотреть? – спросила Наташа.
- Посмотреть? – неожиданно ехидно ответил Сергей. – Или спуститься, а?
- Ну, конечно, я бы хотела немножко спуститься, а что?
- А то! То! – заорал Сергей. Он вскочил и рывком поднял Наташу с табуретки. – Что никто, слышишь, никто, кроме меня, не возвращался оттуда! Никто не возвращался! И то же самое сказал мне отец ту ночь! Иди, иди туда! Туда тебе и дорога! Только он не знал, что я туда уже лазил и не один раз, но я не видел никого, кого туда не тянуло бы и кто, зайдя туда – вернулся! Ты хочешь этого – вперед, ключ на стене в прихожей!
Наташа пыталась вырваться из его рук. Он не отпускал ее.
- Ты сумасшедший, - кричала она, - и ты, и твой отец!
- А ты нормальная, да? Шлепать вниз по бесконечной лестнице – это нормально? Знаешь, сколько там таких – топ, топ – до сих пор, наверное! Годы идут, а они все вниз! Или уже дошли! Куда ты хочешь дойти, - он тряс ее за плечи, - куда ты хочешь прийти?
Наташа ударила его в грудь, и он на секунду отпустил ее. Схватив сумочку, она побежала к входной двери.
«Сейчас я буду кричать то же, что отец кричал мне», - мелькнуло в голове у Сергея. – «Ноги твоей… пока я жив…Господи, я не могу этого сделать».
Хлопнула дверь. Сергея трясло. Только через несколько минут он понял, какая тиши-на стоит вокруг.
Ящик 7А открылся без усилий. Сергей вынул из него толстую папку и, стараясь не ог-лядываться на голубеющий провал посреди «второй спальни», вышел из Комнаты.
Положив папку на письменный стол, он чуть дрожащими руками развязал старомодные тесемки. Сверху лежал незапечатанный конверт, надписанный рукой отца. Сергей не решился взяться за него сразу. Ниже были практически бессистемно свалены ста-рые фотографии, выписки из домовых книг, какие-то ордера, искусно выполненное генеалогическое дерево их семьи, списки…
(«Что это?»)
«Список лиц различных сословий, отправившихся вниз по Лестнице и доселе не вернувшихся»: творение прадеда Сергея; триста восемьдесят четыре имени или фамилии с указанием даты, социального положения, иногда должности. Кое-где проскакивали примечания – «комиссия Министерства внутренних дел», «слуга вороватый», «гувернантка». Сергей нашел в списке двух прадедушкиных жен и трех дочерей.
… Копии прошений к градоначальнику с планом Комнаты, включающим и Лестницу, с просьбой разобраться, что же это такое. Решения о создании комиссий в составе… («Топ-топ»). Потом, слава Богу, отписки – «не представляется возможным». Ордера на обыск – «лейтенант ГБ Петренко, сержант ГБ Смирнов, см. список № 4». Решение об уплотнении – ордера на семь комнат из восьми, выписанные на новых жильцов (список № 5). Заявление о краже из квартиры: капитан Дергач, участковый (список № 5).
«Главное – решить: держать дверь всегда открытой или не открывать никому» - записки дедушки; «потом почитаю», - решил Сергей.
… Список отца.
Он примерно знал, что найдет в нем. Его мать шла под номером три, под номерами семнадцать и восемнадцать шли два его одноклассника (Сергей сказал им – «захлопните дверь», они заходили его навещать, когда он болел. Отец, наверное, зазевался на кухне…). Какие-то сантехники, навязчивые дамы… сто семнадцать имен.
«Но я ведь вернулся, вернулся», - Сергей потянулся за пачкой сигарет. Она была уже пуста.
«Здравствуй, малыш!»
(Сергей почувствовал, как предательски задрожали губы).
«Всегда считал и считаю, что есть вещи, о которых нужно говорить только в письме. Ты, возможно, уже просмотрел содержимое этой папки (а если нет - поглядишь чуть позже) и, вероятно, многое понял из того, чего не понимал раньше.
Факты заключаются в следующем:
1. Никто (за редчайшими исключениями, о которых ниже) не в силах противиться стремлению пройти несколько ступеней по Лестнице вниз.
2. Никто не в силах остановиться и вернутся назад.
3. Выброшенный ключ от Комнаты возвращается на место. Лестницу разрушить нельзя, стены Комнаты – тоже. (Я пробовал)».
(Сергей грустно усмехнулся. Стиль письма напомнил ему те редкие разговоры с от-цом, когда тот пытался казаться строгим).
«4. Самое главное. Об исключениях. Эти исключения – наша семья, точнее, мужчины нашей семьи. У всех твоих предков было много детей, и только по одному сыну. Все дочери рано или поздно уходили вниз – и только сыновья могли возвращаться.
Но! (Это уже не факты). Все они (твои предки) предполагали, что в жизни каждого мальчика имеет место такой период, когда он не может полностью себя контролировать, и есть опасность, что лестница унесет его».
(«Как он аккуратен в выражениях», - подумал Сергей.).
«Именно поэтому я выставил тебя тогда из дома. То же самое сделал со мной твой дед. Прости меня или хотя бы постарайся понять.
Прости меня!
Я очень любил твою мать. Я очень любил (и люблю!) тебя.
Никто, кроме нас с тобой, никогда не поймет, что такое настоящий ловчий во ржи».
(«А вдруг и я не пойму», - мелькнуло у Сергея).
«Он один, всегда один, потому что, если хочешь сберечь тысячи ребятишек от падения в пропасть, надо, чтобы никто не знал, где она.
А наши любимые – знают.
А если у нас не будет любимых – кто будет охранять пропасть завтра?
Не очень связно, да, малыш?
Я не знаю, зачем нужна Лестница, я не знаю, почему именно мы – такие. Где эта дьявольская грань, отделяющая нас от остальных?
Так или иначе – теперь ты – страж.
Будь сильным.
Любящий тебя папа».
- Папа, - повторил вслух Сергей. Комок подступил к горлу, но глаза были сухи. За окном мирно дремал город.
Наташа вернулась на следующий день, ни словом не обмолвившись о событиях вче-рашнего вечера.
Началась рутина с мелким ремонтом, оформлением прописки, разбором старых вещей. Чего только не находилось на антресолях и в кладовке, начиная от бронзовых загадочных бюстов и театральных костюмов до старой игрушечной железной дороги и огромных, в общем-то, не детских, санок на деревянных полозьях.
Неделя текла за неделей, и все было хорошо. Сергей сначала прятал ключ от Комнаты у себя в кармане, но, каждый раз неожиданно обнаруживая его на привычном гвозде и задним числом припоминая, что сам повесил его сюда из-за неудобства, оставил эту затею.
Пару раз даже гости заходили, и Сергей сам себе казался смешным, провожая каж-дого до туалета и обратно в гостиную, где все они были у него на виду.
Он уже начал успокаиваться. Наташа ничего не проявляла своего интереса к Комнате, а для Максима окружающий мир представлялся таким огромным, что вряд ли его сейчас могла заинтересовать скромная дверь в глубине коридора.
Первый гром грянул на день рождения Сергея. В обновленную квартиру съехались два десятка гостей. Сергей и Наташа готовились к этому заранее. Она занималась столом, а он установил две видеокамеры: одна была направлена на дверь Комнаты, вторая – на гвоздь с ключом. Изображение выводилось на маленький монитор, умещавшийся в Сергея на руке наподобие часов.
Сначала все шло замечательно. В окружении друзей Наташа была еще прекрасней, и Сергей любовался ею. Она делала все, чтобы создать именно для него атмосферу праздника, и все гости необъяснимым образом помогали ей в этом. Много пили, гово-рили, танцевали (Сергей посматривал на монитор – никто не приближался к ключам), ближе к ночи начали разъезжаться, толпились в прихожей, кто-то пытался затянуть песню.
Сергей взглянул на монитор и привлек к себе Наташу. Шум в прихожей не смолкал.
- Я так тебе благодарен. Я бы не смог жить без тебя.
- И Максима, - подсказала она.
- Конечно, - согласился Сергей и потянулся к ней.
Мир вокруг исчез, когда его губы коснулись ее.
Это был последний счастливый день в его жизни.
Через две минуты он понял, что в прихожей неестественно тихо.
Из двери Комнаты торчали ключи.
Сергей не пустил Наташу в Комнату. Он запер дверь за собой и вгляделся в ровно освещенный бесконечный лестничный пролет.
- Эй! – от безнадежности тихо позвал он. Ни звука. Он спустился ступеней на пятьдесят и еще раз крикнул. Не было даже эха.
На белом чистом листе он вывел печатными буквами: «Список № 7».
Не ходить на работу было нельзя. Во-первых, не прокормиться, а во-вторых, бессмысленно. Сидя в квартире, можно было сойти с ума. С таким же успехом можно бы-ло не спать, не принимать душ.
Наташа говорила ему, что ее совершенно не тянет в Комнату. Особенно когда два следователя, приходившие к ним по поводу исчезновения их друзей, практически с по-рога отправлялись вниз по Лестнице. Третьего не прислали. Сергея вызвали повесткой, он дал какие-то бессвязные показания, и дело заглохло.
Он знал, что обречен. Он дарил Наташе дорогие подарки, они даже съездили втроем во Францию, но каждая ночь казалась ему последней, и черные круги под глазами удивляли коллег.
Все случилось внезапно. Всего-то за картошкой сходил.
- Ау, я пришел, - с напускной веселостью закричал он с порога. Из своей комнаты вышел Максим.
- А где мама? – спросил Сергей.
Сын посмотрел на него удивленно.
Ключ торчал в двери.
Теперь уже не недели – годы текли бессмысленной чередой.
Посвятив жизнь сыну, Сергей пытался найти в ней какой-то смысл, оправдание. Получалось плохо. Когда Максим был на занятиях, Сергей сидел над Лестницей и кидал вниз камешки, считая число ударов по ступенькам. Образ Наташи со временем изменился в его сознании, но ощущение потерянного счастья было таким же острым, как и в день ее исчезновения.
Когда Максим был в детском лагере, Сергей предпринял две попытки разобраться с Лестницей. Взяв отпуск на работе и набив рюкзак провизией, он отправился вниз. Неделя вниз, десять дней вверх, сорванный голос, галлюцинации, накачанные мышцы ног, чуть не провалившиеся от бессонницы глаза – вот и весь результат. Потом он пытался забаррикадировать Лестницу. Кирпичная кладка разрушалась на следующий день, а деревянные щиты как по маслу скользили вниз. Кстати, никаких следов – вещей – в своем походе он не отыскал.
Максим перешел уже в седьмой класс, и Сергею страшно было подумать, что подступает время, когда должен будет выгнать сына на улицу. Можно было бы отправить его за границу, но где гарантия, что, оставаясь с отцом в прекрасных отношениях, Максим вдруг не вернется, а Сергея не будет дома.
Он тянул время, как мог, но нужно было решаться. Отослав Максима – на месяц, к бабушке – Сергей твердо решился больше не пускать сына в квартиру.
Солнечный свет не радовал, и все чаще вспоминался отец в прокуренной комнате за тяжелыми шторами.
Максим вернулся на неделю раньше срока, Сергей был на работе. Лестница молчала.
«Зачем все это?» - думал Сергей. – «Что это за боги?»
Почему-то часто стала сниться Наташа. Она смеялась и призывно махала рукой. Смеялась…
«Ты страж». Сильные люди…
Снова завести семью, вырастить другого стража?
Не смешно…
«Смешно? А вдруг они так шутят, просто шутят? Лестница без дна – не смешно ли. Волшебная гора!» - Сергей чувствовал, что сейчас начнется истерика.
«Горка! Жаль, не ледяная! А почему, собственно…»
Санки из чулана поражали дореволюционной добротностью. Накатанные полозья блестели. Призывно мерцала бездна.
Сергей поставил санки на верхнюю ступеньку и сел в них.
«Это будет незабываемо», - подумал он и оттолкнулся от края.
- Русь! – закричал он во все горло, набирая скорость. – Куда-а-а!
Русь стремительно удалялась. Сани неслись.