DOSTOYEVSKY.RU. По мотивам «Записок из Мёртвого дома». Пьеса А. Енукидзе. Режиссер Андро Енукидзе. Сценография лауреат Государственной премии Грузии Автандил Варсимашвили, художник по костюмам лауреат Национальной театральной премии «Золотая маска» Ольга Верёвкина.
DOSTOYEVSKY.RU. По мотивам «Записок из Мёртвого дома». Пьеса А. Енукидзе. Режиссёр Андро Енукидзе. Сценография – лауреат Государственной премии Грузии Автандил Варсимашвили, художник по костюмам – лауреат Национальной театральной премии «Золотая маска» Ольга Верёвкина.
В современных спорах о том, быть цивилизации или нет, готовиться ли ей к Апокалипсису или к Золотому веку – трагический оптимизм Достоевского звучит громче многих упаднических и агрессивно-гедонистических голосов. Однако почти во всех романах Достоевского событийная составляющая весьма и весьма незначительна. Главное действие происходит внутри человека, скрыто от глаз. Примется драматург добросовестно раскладывать голоса по персонажам – скукотища получается. Не сценично. Как же превратить внутренние монологи в увлекательное зрелище? Как донести слово Достоевского к читателю, особенно молодому читателю? Ведь для того, чтобы внять пророчествам Достоевского, надо хотя бы взять в руки книгу, открыть её и прочесть. А попробуй оторви сегодня молодёжь от компьютеров!
Повседневные размышления на темы Интернета и судьбы литературы в современном мире позволили мне название спектакля Омского государственного камерного Пятого театра не принять в штыки, а задуматься над ним. Что это? Новая попытка озвучить сюжет, вырванный из сетей всемирной информационной паутины? Так там такое можно иногда прочесть – дурно станет человеку, знакомому с биографией и творчеством писателя не понаслышке.
Программка спектакля сужает круг предположений – он поставлен по мотивам «Записок из Мёртвого дома». Для Омска это указание знаковое – автор книги на протяжении четырёх лет отбывал каторгу в местном остроге. Зритель и читатель с нетерпением ждёт начала спектакля. Обозначена загадочная связь Достоевского с дорогим его сердцу Интернетом, какие-то неведомые неискушённому читателю «Записки из Мёртвого дома»… Какова степень условности? Ведь, отталкиваясь от Достоевского, можно, заигравшись, забыть, от чего начинали движение…
Первый взгляд на сцену подтверждает – да, действительно, Мёртвый дом. В глубине – пали, сбитые вместе и заострённые к верху бревна (они имели высоту шесть метров и составляли ограждение острога). Между ними в центре – ворота. По обеим сторонам – кровати, они же в ходе действия превращаются в столы. Справа в глубине – караульная вышка (в омском остроге при Достоевском не было никаких караульных вышек). Сцену увенчивает фронтон, изображающий сеновал с гнездом аиста в навершии. Боковины сцены нарезаны из белых полос, сквозь которые входят и уходят персонажи. Справа вход в «клеть». Туда удаляются актёры по ходу действия. Выходят четверо в малиновых халатах (кстати – почему халаты именно малиновые?). Пятый – в чёрном длинном пальто. Все длинноволосы (а каторжанам, между прочим, обривали полголовы). Встав в кружок, как делают хоккеисты перед началом матча (тоже современная аллюзия), склонившись лбами, поют «Черного ворона».
По команде военного они разбредаются. Малиновые халаты идут по койкам, чёрное пальто – на авансцену. Он же резонёр, некто Ф.М., мещанин (Владимир Остапов, засл. артист РФ, лауреат премии им. нар. арт. СССР А. Щёголева). Он же по ходу превращается в участника действия. Ему даны реплики, он вдовец. Остапов, как всегда, точен, даже в суетливости своего персонажа, и вполне органичен.
Действие происходит в арестантской палате военного госпиталя. Перепалка больных с врачами. Одного симулянта заставляют выйти под очередную тысячу палок. Зритель наверняка не поймёт, почему из больницы людей отправляют под какие-то палки, и если это наказание, то за что оно назначено? Однако вопросы гаснут в сознании по мере того, как спектакль набирает темп и становится некогда задумываться о постороннем. Только вперёд!
Арестант Шишко (Василий Кондрашин) рассказывает свою историю буднично, как будто о погоде говорит. Как здесь не хватает настроения «Записок из Мёртвого дома»! «Ночь была уже поздняя, час двенадцатый. Тусклый, маленький свет отдалённого ночника едва озарял палату. Почти все уже спали. В отдалении, в сенях раздались вдруг тяжёлые шаги приближающейся караульной смены. Брякнуло прикладом об пол ружьё. Тут только я заметил, что неподалёку от меня, слева, двое не спали и как будто шептались между собою»… И ведь ввести последующую животрепещущую историю «по-достоевски» можно было всего несколькими штрихами!
Сцена преображается. Арестанты надевают «костюмы». Театр в остроге! «В «Записках из Мёртвого дома» одна из центральных сцен. Но здесь пьеса вовсе не «Кедрил-обжора» и не «Филатка и Мирошка соперники», как у Достоевского… Пьеса – «Акулькин муж», одна из самых драматических историй в книге о каторге. Картина первая. Отмечаю удачные попадания – роли Шишко, его матери (заслуженная артистка РФ Татьяна Казакова), Анкудим Трофимыч (Игорь Малахов), Марья Степановна (заслуженная артистка РФ Лариса Гольштейн), несомненная режиссёрская и актёрская находка – Микита Григорьевич (Борис Косицын). А вот Филька… Артист Евгений Фоминцев вроде бы делает всё, что в его силах. Но то ли типаж здесь нужен совсем иной, то ли артисту навязали режиссёрское прочтение роли. Так или иначе, но нынешний Филька выглядит внешне почти как абрек, горский разбойник. Не веришь его русской удали и молодечеству, которые даже по внешним проявлениям отличаются от кавказских. То, что он смотрит исподлобья, угрожающе сутулится, ходит вразвалочку, делает гадости и хамит всем подряд, ещё не означает, что «он Бог знает, какой член». А у Достоевского Филька олицетворяет тип именно русского безудержного разгула. Он – воплощение силы, вызывает уважение широтой души и масштабностью разгула. Нынешний же Филька – просто мелкий дворовый пакостник. И поэтому его покаяние, в котором зритель должен бы разглядеть и будущее публичное покаяние Раскольникова перед Сонечкой, – не трогает. В сцене, когда его отрезвили и отправляют в солдаты согласно уговору, Филька – нашаливший мальчик, вынужденный признать, что его шалостям пришёл конец. Он всё ещё пытается пыжиться, но уже никому не страшен. Ответный земной поклон Акулины выглядит нелепо. О таком Фильке не слёзы лить, а в лицо рассмеяться. Генералом он через десять лет вернётся… Как бы не так! Здесь нужна страсть, с которой Ульянов играет Дмитрия Карамазова в легендарном фильме Пырьева, и соответствующая типу характерная внешность.
Зато на роль Акулины (лауреат премии им. нар. арт. РФ Т. Ожиговой Мария Долганёва) актриса подобрана безупречно. В ней чувствуется большой внутренний потенциал, яркая энергетика. Несколько сказанных слов выдают глубокий сильный голос. Думаю, зритель ещё не раз будет аплодировать успеху Марии Долганёвой в ролях самого разнообразного репертуара.
Первая картина сразу бьёт зрителя по нервам. Скончался старик Морозов. Его сын Филька пускается во все тяжкие – пропивает отцовское наследство, отказывается идти по стопам отца. Требуя от делового партнёра своего папеньки остаток долга, он запальчиво заявляет, что отказывается брать в жёны его дочь, Акулину, потому как он «и без того с ней спал». Скандал! Акулине мажут дёгтем забор, родители бьют её каждый день (в спектакле только грозятся, а в книге порют насмерть), знакомые презирают, дразнят и задираются на улице. Мать Шишко предлагает своему сыну жениться на Акулине, потому как свадьбой любой грех покрывается и такая жена перед ним всю жизнь виновата будет. Заканчивается первая картина.
Картина вторая – история арестанта Баклушина (артист Сергей Зубенко) – который на каторгу попал, потому что влюбился, да при этом немца убил. Между картинами сумасшедший арестант (Виктор Черноскутов) с текстом из «Бесов» произносит монологи о смысле жизни. На него орут, затыкают рот. Резонёр делает вставки, произносит короткие речи, образуя необходимые связки между мизансценами. После истории Баклушина, в которой зрители отмечают отлично сыгранную характерную роль немца Шульца (артист Николай Пушкарёв) наступает кульминация спектакля. Действие спектакля, как в добротном психологическом детективе, постоянно таит в себе загадки и оборачивается перевёртышами. Акулина невиновна, и – все вокруг не нарадуются. Но снова дерзкая интрига Фильки – и Акулькин муж опять полагает её виновной.
В спектакле от начала до конца ощущается уверенная рука сценариста и режиссёра. Текст эпизодов, о которых в «Записках» повествует рассказчик, в спектакле расписан на необходимые диалоги. Более того, диалоги появляются и там, где их у Достоевского не было, хотя они вполне могли быть. Режиссёр неоднократно сводит в мизансценах матерей Ивана Шишко и Акулины. Любо-дорого наблюдать за «дуэлью» двух заслуженных артисток РФ Казаковой и Гольштейн! Появляется и становится интересным персонаж, лишь обозначенный в «Записках» – Микита Григорьевич (который на Акульке жениться хотел, да потом позору испугался). То и дело персонажи пляшут и поют русские народные песни. Правда, эти песни явно младше героев Достоевского. Зритель с недоумением обратит внимание на пластмассовые снегоступы и ярко-красные лыжные палки, неизвестно откуда возникшие в первой половине девятнадцатого столетия... Видимо, режиссёр вполне сознательно создавал ощущение лубочной картинки, некоторой невсамделишности, даже водевильности происходящего. Впрочем, и то, и другое вполне уместно в спектакле, поставленном по мотивам произведения Достоевского, да ещё и с выраженным интернетовским акцентом. Хочется надеяться, что у постановщиков спектакля имелись осознанные интенции относительно русской народной культуры и способов её театрального воплощения. В противном случае весь «народный» антураж в сочетании со взглядом на великого русского писателя с заоблачных далей Интернета выглядит здесь как точка зрения чужака, человека иной культуры, иных традиций. Только не хватает на сцене цыган и пляшущего медведя… А между тем Достоевский открывал и себе, и читателю самую что ни на есть народную правду, причём открывал изнутри, проникая в самую суть, не только анализируя, но влюбляясь в неё, откликаясь всей душой. В спектакле есть ещё одно весьма странное режиссёрское решение. В финале истории про Акульку три пары рассказывают друг другу о драматической встрече Фильки и Шишкова. При этом все три пары вдруг начинают изображать сексуальные движения, обмениваясь репликами и усиленно подчёркивая жестами и взглядами, что встреча, о которой они говорят, происходит где-то за пределами сцены. Мол, душой они там, а вот телами… Зритель вполне уверен, что сейчас они, не глядя друг на друга, завершат своё интимное дело и отправятся в сторону, куда устремлены их взгляды… Конечно, трудно придумать шестерым актёрам свежую и органичную мизансцену, но, извините за выражение, «трахалки» вызывают лишь недоумение. Если режиссёр хотел сказать зрителям, что от скуки можно чем угодно заняться – и неважно, будут ли это сексуальные действия или распространение убийственных слухов, и тем самым обличить обывательское душное и грязное равнодушие, то надо бы уж пойти ещё дальше… Эта сцена покоробила даже неискушённого (по смыслу – искушённого) зрителя. Он уже привык к тому, что с ним заигрывают и то и дело показывают ему что-нибудь фривольное. Мода ли сейчас такая или режиссёры преодолевают свои юношеские комплексы – кто знает? Но в данной мизансцене спектакля этот эпизод никак не мотивирован. И никакой «народной речевой стихии», усмотренной в этой сцене некоторыми «специалистами», здесь нет и в помине.
Возрастающий темп, динамика – полтора часа и одно действие, душещипательный финал – обеспечивают зрителю интересное зрелище. Спектакль называется «Доstoyevsky.ru». Этим режиссёр оправдывает игривую, как будто несерьёзную, интонацию спектакля. «Вы бываете в Интернете? А вот такое видали?» – как будто спрашивают у зрителя создатели спектакля. Но все актёры играют хорошо, спектакль сделан прочно, чему способствуют и эффектная сценография, и грамотно подобранные костюмы. В результате энергетический заряд, заложенный Достоевским в текст, до зрителя доносится. Зал стоя рукоплещет, не отпускает актёров и требует режиссёра.
Может быть, современному зрителю нужен именно такой гарнир к основному блюду – разговору о «делах давно минувших дней, преданьях старины глубокой», чтобы как можно незаметнее проглотить лекарство от подлости и равнодушия, изготовленное Достоевским, и даже вопреки своему желанию стать лучше, чище и порядочнее?
Долго ещё в ушах звучал отчаянный крик двух девушек, провожавших Фильку ли в солдаты, Баклушина ли на каторгу: «Я дождусь тебя!» Такая она была и есть, матушка наша «Рассея», – стояла и стоит на любви. Ею одной, любовью, и жива. И чем больше страдает, тем сильнее и любит. В какие обёртки Достоевского ни заворачивай, хоть даже интернетовские портки на него надень, а всё равно он как был великим, таким и останется.