Вскипятив воду, Шелковкин заварил чай. Он рассматривал чаинки сквозь стекло граненого стакана, положив перед собой большие, узловатые как корни руки. Он часто моргал, и его глубоко посаженные голубые глаза напоминали два ночных фонарика, мерцающих в предрассветных сумерках. Было очень тихо. Шум города не долетал до этой окраины, где ютились старые почерневшие и покосившиеся дома. Здесь не было даже собак. Если бы кто-то заглянул с улицы в единственное освещенное окно дома, то он бы увидел чистую, но пустую кухню, где на единственном табурете, сгорбившись, сидел человек. У такого любопытного не хватило бы терпения наблюдать эту картину, потому что она могла оставаться без изменений и час, и два. И от этой картины могло сделаться так жутко, что найдись такой любопытный, он убежал бы без оглядки, и долго бы еще его передергивало от какого-то чувства похожего на то, когда заглядываешь в темную, сырую, пахнущую землей пещеру.
Шелковкин был молод. Но, глядя на его шаркающую походку, необычайную сутулость и уже заметную лысину, могло показаться, что ему не меньше пятидесяти лет. На самом деле, ему шел всего тридцать третий год.
Через пол часа Шелковкин очнулся от раздумий и отхлебнул уже давно остывший чай. Мысли, как какие-то искры вспыхивали в его голове фейерверком и заслоняли реальность. Сколько прошло времени, пол часа? Хорошо, что не больше, подумал Шелковкин. Он злился сам на себя, на эти мысли, которые затуманивали его сознание и на то, что он не может по своей воле выйти из этого ступора. О чем он думал? Почти не вспомнить, какие-то обрывки. Мама, детство, разговор с Семенычем. Причем здесь Семеныч? Просил в долг. Точно. Сегодня утром. А мама? Она выплывала откуда-то из далекого детства, молодая, наряженная. Она улыбалась и говорила: Сашенька, вставай, пошли завтракать.
Шелковкин потряс головой и скривил лицо. Мысли о матери раздражали его. Но они приходили очень часто. Шелковкин любил маму любовью своего детства и памятью об этой любви. Но он ненавидел мать ненавистью всех последующих лет своей жизни. После мыслей о матери начинала болеть голова и появлялась агрессия такая, что в это время он старался никуда не выходить, боясь наброситься с кулаками на первого встречного.
Близилась полночь. На улице все так же было тихо. Только один раз тишину нарушили два громких голоса, что-то доказывавших друг другу пьяниц: Падла, не дала мне денег! А я говорил, к этой суке не пойдем, хули зря время терять. Нет, подожди, бля, я же ее просил по человечески, понимаешь? А я говорю, пошли к Володьке, у него точно есть. Да пошел ты со своим Володькой, козел он, твой Володька. А ты Володьку не трогай, понял.
Шелковкин вылил остатки чая в раковину и пошел в комнату смотреть телевизор. Он лег на диван и пощелкал кнопками, разыскивая что-нибудь интересное. Остановившись на фильме с де Ниро, он стал смотреть, надеясь, что вскоре уснет. Шелковкин пришел сегодня со смены, но, как обычно, спать за весь день ему так и не захотелось. Хотя ночью он не сомкнул глаз. Это все нервы, думал он, но к врачу так и не мог собраться. Через час он уснул.
И приснился ему очень плохой сон. Кошмар, который часто мучил его ночью, но о котором Шелковкин почти никогда не вспоминал днем. Снилось ему, что он маленький мальчик, лет двенадцати. В шортах и футболке он сидит на качелях. Жарит солнце. Пионерский лагерь наполнен детским гомоном. Маленькому Саше хочется пить. Он спрыгивает с качелей и идет в столовую спросить, не осталось ли после полдника компота. В столовой прохладно и тихо. Почему-то никого нет. Он проходит дальше, в служебное помещение и видит старую повариху, которую он всегда боялся. Саша хочет уйти, но она замечает его. Чего тебе, мальчик, - спрашивает она хриплым голосом и мерзко улыбается. Ничего, я так… попить хотел, - лепечет он и делает шаг назад. Пойдем, пойдем, у меня остался компот, - манит повариха. И он невольно поддается, идет к ней. А она, взяв его за руку своей потной мягкой рукой, ведет куда-то вглубь столовой и как-то странно дергается. Пойдем, здесь вот, - быстро говорит она и втаскивает его в какую-то полутемную комнату. Саше страшно, он хочет закричать, позвать маму, чтобы она защитила его, но мамы, конечно, нигде поблизости нет, а есть только одна старая повариха, которая задумала что-то ужасное. Компоту захотел, деточка, сейчас… - слышит он у самого уха шепот старухи. Вдруг она стаскивает с него шорты и гладит своей рукой там, ниже живота. От неожиданности и стыда Саша зажмуривает глаза, он задыхается, пытается вырваться. Но повариха крепко держит его и продолжает свое дело. Мальчик чувствует в паху жжение и еще что-то новое, непонятное. Но вот, ужасная старуха валит его на пол, сама садится верхом, и мальчик чувствует, что погружается во что-то мокрое и теплое. Он парализован ужасом, а повариха начинает быстро двигаться вверх-вниз, и все быстрей и быстрей. Саша видит прямо перед собой лицо в морщинах, искривленный рот и затуманенные звериные глаза. Что-то нарастает в нем с невиданной силой, захватывает целиком, и он взрывается, в глазах темнеет и изо рта вырывается несмолкаемый, пронзительный крик… .
Шелковкин проснулся в холодном поту. Он сел на кровати, всматриваясь в темноту. Сон пропал, осталась привычная еле ощутимая усталость и пустота. Посидев немного и смахнув с лица пот, он встал и на ощупь, в полной темноте сменил трусы. Потом выпил воды и снова лег. Он лежал с открытыми глазами и снова думал о матери. Хорошо, что она умерла молодой. Как бы она выглядела в старости? Наверное, омерзительно. Так лучше и для нее и для его памяти. Красивая и в модном платье, улыбающаяся и энергичная. Этот оставшийся образ важнее долгой и глупой старости. Да и сама мать была ему уже не нужна. Кумиры, разочаровавшие своих фанатов, должны уходить в тень. Мама была его кумиром, но в один прекрасный день она не смогла помочь ему, ее не оказалось рядом, и вера во всемогущество матери погасла. Тем более что она даже не поняла, какой кошмар пережил он. Она беспокоилась и со слезами склонялась над кроватью, где маленький Саша метался в бреду, но он все же уловил каким-то неизвестным органом, что ее участие и понимание поверхностны. Ее сердце не чувствовало так, как думал и чувствовал он. С тех пор Шелковкин возненавидел мать. А она и этого не поняла. Или не хотела понять. Она была слишком жизнерадостной и уверенной в себе. И она стала ему не нужна.
Шелковкин закрыл глаза и укрылся одеялом с головой. Он вспоминал, как после смерти матери его допрашивали и задавали много глупых вопросов. А он тихо и спокойно отвечал, думая, что с неумными и ничего не понимающими людьми нужно вести себя именно тихо и спокойно. Это же был несчастный случай, очевидный и со многими происходящий. Причем здесь он, Шелковкин? А когда его оставили в покое, он перебрался в старый, пустовавший после смерти бабушки дом. В этой квартире он не мог жить и раньше, но теперь, как сбросивший оковы каторжник, бежал из нее не оглядываясь.
Он уснул. И больше в эту ночь ему ничего не снилось. А утром он встал, наскоро перекусил и пошел бродить по городу. Без маршрута, куда пойдут ноги, Шелковкин часто гулял так и, когда останавливался, обнаруживал себя в таких местах, что сам удивлялся. Прохожие не замечали его, потому что он был слишком обычным. Простая одежда, невыразительная внешность, идет с краю, не толкается. Кто обратит внимание? Разве только подвыпившие малолетки с чешущимися вечером кулаками: Вон идет лох, пошли отколбасим.
А зачем он бродил по улицам, Шелковкин толком не смог бы ответить. Ему нечего было делать дома, у него не было знакомых, потому что он ни с кем не знакомился. Даже на работе никто не мог бы сказать об этом человеке что-нибудь определенное. И родственников тоже не было, после смерти матери он стал абсолютно одиноким человеком в глазах окружающих. Сам же он так не считал. Даже не задумывался над этим вопросом. Он был равнодушен к людям и не испытывал потребности в общении. Мыслей, бродивших в его голове, Шелковкину хватало с излишком, чтобы проводить жизнь, не замечая своего одиночества.
Так проходили годы, в какой-то спячке, пустоте, в сумерках. Жизнь протекала незаметно, и так могло бы оставаться до самой смерти этого человека.
В один из вечеров Шелковкин никак не мог уснуть. Он почему-то лег рано, но через час понял, что сна нет. Он оделся, выпил воды и вышел из дома. Было уже десять, смеркалось. Город начинал жить ночной жизнью, под мерцание уличных фонарей. Сутулясь, Шелковкин брел по тротуару, погруженный в свои мысли и мало что замечавший вокруг. Он размышлял о женщинах. Не о каких-то конкретных, у него не было знакомых женщин, а о женщинах, как о явлении. Ему казалось странным, что женщинам уделяют столько внимания, носятся с ними, как с драгоценностями, совершают ради них безумные поступки, не могут без них жить. Лично ему, Шелковкину, женщины были не нужны. У него когда-то была одна женщина – мать, но и она в один момент перестала для него что-то значить. И с тех пор в его жизни не было ни одной женщины. И это было для него так же естественно, как то, что он был единственным уникальным существом на земле. Зачем нужны подруги, любовницы, жены, он не понимал. Потребности общаться с ними он не испытывал, влечения к ним тоже не было. Напротив, часто его посещало чувство брезгливого отвращения, граничившего с ужасом, когда ему приходилось находиться рядом или разговаривать с какой-нибудь женщиной. И со временем Шелковкин стал избегать случаев, когда приходится сталкиваться с ними. Не удавалось это лишь в магазинах.
К мужчинам он относился ровно, как к чему-то само собой разумеющемуся, и не имевшему к нему, Шелковкину, никакого отношения.
Когда мысли прерывались, Шелковкин замечал, что идет уже по такой-то улице, и начинал соображать, как он сюда попал. Потом снова начинал о чем-то думать.
Часа через два он понял, что устал и захотел спать. И не спеша направился домой. Было уже за полночь, люди попадались редко, и в тишине шаги одинокого сутулого человека звучали гулко и зловеще. Проходя мимо автобусной остановки, Шелковкин увидел, что на скамейке кто-то сидит. Это была женщина. Она была не молода и неважно одета. Запах алкоголя чувствовался за два метра. Женщина не спала, а находилась в каком-то полузабытьи. Она сидела, упершись руками в скамейку, и смотрела перед собой.
Шелковкин поморщился и ускорил шаг. Неожиданно, женщина вскинула голову и увидев перед собой мужчину, хрипло и громко сказала:
- Молодой человек, можно вас на минутку ( у нее вышло «мжно»).
Шелковкин отпрянул и весь сжался. Этот окрик что-то напомнил ему. Зацепил какую-то струну, которая была глубоко спрятана, и которая вдруг зазвенела, оглушив Шелковкина. Он хотел убежать, но не мог сдвинуться с места. Женщина обессилено наклонила голову, потом, вдруг, снова вскинула, и, попытавшись улыбнуться, сказала:
- Ну что же ты стоишь как буратино, помоги даме подняться.
От нее исходил какой-то флюид, до боли знакомый Шелковкину, и как будто давно забытый. Его охватил ужас, и в то же время, его повлекло к этой пьяной женщине с неудержимой силой. Он пошатнулся, сделал шаг к скамейке, и тут в его голове появилось как будто облако, которое заполняло мозг, и, разросшись, полностью захватило сознание. Шелковкин как сквозь мутную пелену видел, что он делает, и не до конца понимал, что это делает он.
Когда туман стал понемногу рассеиваться, Шелковкин обнаружил себя около дома, своего дома. Он быстро вошел, и, не зажигая свет, не раздеваясь, повалился на кровать. Он почувствовал такую усталость и опустошение, что почти сразу уснул. Но, засыпая, Шелковкин отметил и необычное чувство радости, какой-то правильной радости, которая, вспыхнув, растворилась в темноте долгого сна.
Утро тянулось очень долго, оно никак не хотело перетекать в день. Уже давно было светло, когда Шелковкин открыл глаза. Он перевернулся на живот, и, окончательно проснувшись, увидел себя одетым. Это озадачило. Но поднявшись, умывшись и поставив чайник, он начал припоминать вчерашние события. И понял, что к чему. Шелковкин ходил по дому медленно и осторожно, как будто он был только что рожден или вышел из комы, и все движения, звуки и ощущения казались ему новыми и необычными.
Попив чаю и взбодрившись, Шелковкин почувствовал, что новые ощущения проходят, и ему стало скучно. Он подумал, что ему сегодня идти на смену, и что привычное однообразие снова вступит в силу. И он понял, что есть смысл нарушать его иногда, тем более, что это правильно. И как это он не пришел к этому раньше. День он провел как обычно, а вечером, идя на смену, захватил с собой газету. Ночью, сидя в каморке и попивая чай, Шелковкин читал свежий номер с кричащим заголовком на первой странице. Он хмурился, представляя себе бесполезную суету журналистов и фотографов, и поражался их болезненному воображению. Ну и ужасы же они расписывают, только людей пугают, думал он.
В коморке было жарко, скрипело радио. Склонившись над газетой, и, по- видимому, уже не читая ее, сидел человек. Рядом стояла кружка чая, уже остывшего. Человек был погружен в свои мысли, и время остановилось для него. Жить на свободе ему оставалось еще целых шесть лет.
2005.