Наверное, надо сказать, что наступила осень. Надо мной кружился мёртвым пропеллером кленовый лист. Стеклянный неживой вокзал пусто и равнодушно подал мне холодный поезд.
В моём купе сидела старуха и вязала. Узловатые пальцы мелькали так быстро, что у меня закружилась голова. Она была деревянная, только пальцы её управлялись каким-то диковинным механизмом.
Поезд тронулся, в купе спиной вошла проводница и поставила подстаканники на приготовленный мной билет. Какая невежливость! Знала бы она, чего мне стоило достать билет на этот поезд! Сдерживая дрожь негодования, я поправила неровно стоящие подстаканники. Только тут я заметила, что подстаканников было три. Значит, в купе есть кто-то ещё? Разве что осень, которая свистит окном и бормочет опавшей листвой, как забредший на огонёк алкоголик. Деревянная старуха кивнула головой, цокнулась спицами и улыбнулась.
Со времён, когда паровозы перестали запрягать лошадьми, а химический состав воды стал известен каждому, пытливые души наших современников бьются над разгадками тайн пустых небес. Но это не по мне. Деревянная старуха напротив ближе мне, чем живая сила вдохновения. Она дышит своими деревянными лёгкими, взлетая над обрывами сознания, пляшет над ночными тополями вдоль дороги, разговаривает с конями, тянущими наш паровоз. Её немощное тело извивается лентой реки, через которую едет наш поезд.
Внезапно солнце, через рваную дыру в убегающем облаке, осветило насквозь и меня, и деревянную старуху, и три подстаканника на нашем столике. Только осень, покрытая мглою неудач, попыталась бежать, но была сбита эти лучом навылет. Царапая тёмной рукой ветхую скатерть на нашем столике, она затихла, бессмысленно страшная в своей нелепой кончине. Крайний подстаканник не удержался и со звонким шумом ударился об пол.