Мария и Мари.
Весна 1979 года.
В глубоких проталинах посиневшего сугроба у самой дальней от штаба казармы возились трое пьяных матросов под веселое «е-пана». Болтающаяся в подворотничке бушлата русая голова иногда пыталась петь о девчонке, которая ждет, на что чайки, наведавшиеся поближе к камбузу, испуганно вскрикнув, срывались с голых деревьев. Темные воды залива Большой Улисс погружались в сумерки, вспарываемые проблесковыми огнями семафоров кораблей, стоящих на рейде порта Владивосток.
Я попивал горячий чаек из матросской кружки и играл в Кошу (разновидность игры в Нарды – зам автора) с лейтенантом Петренко на знаменитый роман Александра Дюма - «Дама с Камелиями». Книга была обещана замполитом для прочтения в первую очередь, если последнее воскресенье перед выходом на боевое дежурство, кто-то из нас двоих, останется с личным составом подводной лодки вместо него - "Обеспечивающим". Без лишних придирок к прическам и форме одежде годков (матрос – старослужащий – зам.автора) Петренко выдал им увольнительные записки, пока я возился с ключом от ленинской комнаты, где "первогодки или караси" должны были смотреть телевизор.
Канцелярия береговой казармы была забита дефицитным провиантом готовым к авральной погрузке на подводную лодку. В офицерской каюте мичман Стрельцов по заданию командира проявлял и печатал фотографии, поэтому пришлось расположиться для игры в глубине спального помещения матросов под кумачом с надписью большими белыми буквами «В МОРЕ ДОМА». На самом деле для молодых лейтенантов в море намного лучше, чем на берегу, хотя бы потому, что не надо «через день на ремень» ходить в патруль по городу, или выслушивать от своры проверяющих камбуза (столовая личного состава – зам.автора) ярких обещаний быть гноимым вечно в подобного роде наряде. Вариант - морозить сопли в ограждении рубки, будучи дежурным по кораблю, при постоянных перешвартовках с пирса на пирс в ночное время, было тоже не сахар, но почетнее ответственного по автопарку. Отсюда для моряка правильный вывод всегда – at sea – home, когда ,субмарина, прорезая толщ темных вод, плавно скользит над бездной. Вот тогда, в эти редкие часы отдыха и только с хорошей книгой в руках можешь вырываться из ограниченного железом пространства и остро почувствовать необходимость свободы и земной тверди под ногами как высшей ценности. Лишь вахта, да рев учебных тревог может нарушить единение с ее величеством Словесностью, ибо других развлечений в прочном корпусе подводных лодок отродясь не было, за редким исключением магнитофона в кают -компании и говорливого зама. Особым спросом пользовались у офицеров нашей подводной лодки романы Кона Дойля, Дюма, Рафаэля Сабатини, Пикуля. Надо отдать должное замполиту, что все эти романы не красовались на полках румынского гарнитура его шикарной квартиры на Окатово, а пополняли библиотеку подводной лодки на период автономки.
Фамилия Петренко говорила сама за себя. Игровые кости выпадали ему в нужной комбинации чаще, чем мне. К тому же хохол уже читал роман еще до училища. Жизнь в Киеве предоставляла иные возможности в отличие от моей в деревенской глуши, где библиотеки забиты книгами в соответствии с инструкцией райкома партии.
«Не хай Моха, с этим французом, кажись Аргоном или Арманом – не помню точно». - Это его проблемы, что любимая оказалась куртизанка или ****ью, проще говоря». - Я в пол-уха слушал Петренко и усиленно тряс костяшки, пытаясь выбросить так необходимые «пять-пять» белых точек на отполированном, черном кубике. - В романе, за который бьемся насмерть - дело в батьке. Он бедняга мечется, сестру этого француза замуж сплавить не может. Просекаешь: общество, свет, а сын с куртизанкой живет. Подкуп, угрозы, скандалы – все до фени.
— Ну и, кто дама с камелиями?! – Бросаю изящным жестом кубики: «Нет, определенно не мой день!»
— Що, нукаешь? – Петренко счастливо улыбается. - Она самая куртизанка, кидает на хрен своего возлюбленного и уходит к городскому богачу. Опять двадцать пять, все по новой - безумный образ жизни, чужие постели, пьянки - гулянки. А силы не те, чахотка и смертное ложе. Дальше абзац! Как, впрочем, и тебе! Шеш-бешь, товарищ лейтенант! (Самый удачный бросок – зам.автора). Набирайте в моря книги Леонида Ильича Брежнева и, - продолжение с претензиями на юмор было прервано выкриками и отборным матом, разносившимся в противоположной стороне казармы. Переглянувшись, мы сорвались с коечки и рванули в проем темного коридора.
В огромную комнату - умывальник, в которой вдоль стен белели раковины и отдавали позолотой водопроводные краны, усердно надраенные вахтой, ввалилась пьяная тройка матросов и начала качать права перед молодым дневальным. Дежурный по береговой казарме старший матрос Пупцов в это время сидел на толчке за стенкой и все слышал. Парень призыва из Ростова был не из пугливых, к тому же уже черпак (матрос, отслуживший полтора года из трех – зам. автора). Он и заступился за своего дневального. Началась драка. В тот момент, когда блондин попытался наотмашь ударить Пупцова, мы и влетели в умывальную комнату. Пупцов пригнулся, в результате чего удар пришелся в зеркало, которое обрушилось на кафельный пол и рассыпалось в мелкие осколки. Увидев офицеров, остальные матросы юркнули в кабины гальюна, только дневальный сплевывал в раковину кровь из разбитого рта.
Я закричал, на что белобрысый Косолапов развязано бросил: «А, голубая кровь салаг прибыла воспитывать настоящих годков-мореманов, а хуху не хохо!» - И выкинул в нашу с Виталием сторону кулак, перехватив себя за локоть с обозначением известного жеста. Далее события развернулись столь быстро, что я опомнился, когда Петренко, вцепившись в светлые кудри старшины, уже с силой двинул несколько раз коленом в пьяную, оскаленную рожу.
— Хохол, ухи объелся! Прекрати, челюсть сломаешь! Пупцов, ко мне!– Дежурный не растерялся и окатил ледяной водой Петренко и первостатейного Косолапова.
«Давай алконавта в каюту офицеров. Он, кажется, без сознания, Петренко подсоби!» - Моряка пришлось тащить через всю казарму под руки, оставляя на полу кровяные разводья.
Мичман Стрельцов после сбивчивого рассказа понял все с полуслова. Он осмотрел разбитое лицо застонавшего моряка и рявкнул ему в ухо - Косолапов, слухай сюда! Ты рожей попьяне врезался о бордюр на плацу! Об этом доложишь в госпитале куда я тебя везу или не везу на своей машине. Все зависит от ответа?! – Старшина закивал головой в знак согласия и нечленораздельно пробормотал. Челюсть, похоже, была действительно сломана.
"Так, товарищи офицеры, простите меня, но выслушайте теперь старшего по возрасту!" -
Петренко нервно курил, а я бессмысленно вынимал из ванночки с проявителем почерневшие фотографии. - Один из вас направляется в медсанчасть, там сегодня дежурит фельдшер Мария Яковлевна.
— На кой нам это надо? – Петренко криво усмехнулся, вытирая голову вафельным полотенцем. - Все равно в госпиталь Косолапова повезете, как я понял. Еще погоны из-за этого негодяя снимешь!
—Все верно. И партбилет из кармана достанешь. Вот, чтобы этого не случилось, фельдшер засвидетельствовает падение пьяного матроса с сопки, если действительно хотите служить, и не дай бог сесть! - Боцман повысил голос. – Договаривайтесь с дежурной по мед.части как хотите - по мне хоть через ресторан, или еще как там, но ЧП на экипаж вешать не стоит – командиру перед походом надо второго ранга получить. На себя возьму остальных моряков, чтобы помалкивали!
— Не каркайте, мичман, про тюрягу, в нашей стране это на два пальца – был бы человек хороший! – Виталий с силой содрал с себя мокрую тельняшку. – Запомните, воспитатель: "Моряка, куда не целуй, везде жопа!"
— С такими мыслями на лодке служить не рекомендуется, лейтенант! - Стрельцов вышел из канцелярии.
— Вот экипаж, ****ь, одна семья называется! Сундуки офицеров жизни учат! Матросы водяру жрут. Кэп и зам дома с бабами в постельке, только мы, два бравых и честных офицера, коммуниста и в дерьме по самое не могу! Думаю, мой флотский коллега, вы дадите показания, что старшина первой статьи Косолапов перв----ый….
— Ну, продолжай, - я был в растерянности. С одной стороны в жизни никогда не врал, а с другой теперь придется поступиться принципами или дружбой.
— Що, опять нукаешь, иди за Мари Дюплесси?!
— Кто это, не понял?
— Эх, ты валенок сибирский! - Петренко потрепал меня за шею. – В санчасть иди, увидишь скоро Машу со «станком» как у героини отца Дюма из романа «Дама с камелиями»....
Осень 1844 года.
Каждую субботу, проведя весь день за городом в занятиях верховой ездой, высокий широкоплечий молодой человек, когда, казалось, улеглись все страсти и ревность, а усталость набрасывает путы на все тело, вместо заслуженного глинтвейна у жаркого камина, не помня себя, устремлялся в Париж. При приближении к кварталу, где проживала Мари Дюплесси, борьба для молодого Дюма заканчивалась поражением, потом борьба при входе на бульвар Мадлен, за углом которого выступала ограда ее фешенебельного дома, - тут второе поражение и, наконец, самая тяжелая борьба – когда три или четыре раза он отнимал руку от дверного молотка. И вот в один из таких дней двадцати - летний юноша оказался победителем. В тот осенний вечер он не помнил точно, что произошло раньше: его решение отойти от двери, не постучавшись, или встреча у самого вестибюля с женщиной его мечты, окликнувшей его словами: «Вы не узнаете меня господин Дюма?».
Он действительно видел ее всего два раза – в театре «Варьете» и в доме богатой куртизанки мадам Пра.
Молодежь Парижа знала, что большинство женщин этого типа желали истиной страсти с привлекательными, хотя и бедными юношами, а содержание у богатых мужчин, как правило, зрелого возраста, придавали любовным романам особую привлекательность.
Но в этот раз все было иначе. Зайдя слишком далеко в разговоре, они зашли еще дальше в поступках. Мари ни за что не соглашалось отпустить его, не напоив чаем. Чай заменили поцелуем, без единого сердечного слова, без малейшего намека на искренне чувство. Дюма вспомнил свои первые подвиги на этом поприще, когда ему было четырнадцать, и он прочитал книжку «Felicie ou mes Fredaines». Следующие книги, еще более откровенные «Привратник Шартезы» и «Воспоминание Сатурнина», погрузили его в неизвестное дотоле состояние. Теперь, возвращаясь после нетрезвой пирушки с друзьями, он чувствовал в себе опасного зверя, и часто на третьем этаже Ново-Люксембургской улицы он боролся с этим зверем и успокаивал свои страсти чтением книг и упорным стремлением уйти с головой в сочинительство. Однако ему доставляло истинное удовольствие сознавать в себе присутствие этого огромного и сильного животного, ощущать небывалую чувствительность нервов. Опытная Мари поняла это сразу и дала этому зверю вырваться наружу, прейдя в неописуемый восторг от божественных ласк этого первого настоящего любовника. Волны черных волос перекатывались по округлой белой спине; упругие ягодицы вздрагивали, когда его мощные бедра прикасались к ним; на личике блуждала счастливая улыбка, и припухшие от поцелуев губы издавали слабый стон, заставляющий зверя еще чаще припадать к обворожительному телу. Неизвестно сколько раз, после короткого отдыха с креветками и шампанским, Дюма и Мари бросались бы в объятия друг друга, катаясь уже на полу, если бы не крики из сада: «Милая Мари, граф Штакельбург возвращается от нас, спешит к тебе….».
Увидев очередной раз на пороге дома Дюплесси молодого человека, такая же дама полусвета - мадам Пра из соседнего особняка, поняла все сразу, потому что была, не прочь сама затащить к себе в постель красавца Дюма еще с их первой встрече в театре.
Лето 1980 года.
Подводная лодка вторые сутки стоит на якоре в бухте напротив хмурого и неприветливого мыса. Люди шторм выдержали, а правый дизель нет. От вынужденного безделья я рассматриваю в бинокль низкий берег, усеянный большими черными камнями, о которые с шумом разбиваются волны. Дальше, за камнями, видны желтые песчаные проплешины. На самом краю мыса раскачиваются на ветру полузасохшие низкорослые деревья, и тут же, красуются могучие с пышными зелеными кронами.
« Верхней вахте от механиков физкульт-привет! - Тщательно вытирая ветошью промасленные пальцы, лейтенант - механник Петренко здоровается поочередно со всеми в ограждении рубки.
— Смотри, просто чудо, как таким великанам удалось вцепиться в каменистый мыс и выстоять под напором постоянных ветров! – Я протягиваю бинокль. Петренко вскидывает бинокль к глазам и долго всматривается в сторону противоположную от мыса.
— Полюбуйся, здесь по - интереснее, одинокий морской лев. Шум прибоя забивает его рык.
— Где, товарищ лейтенант, где? - Вахтенный сигнальщик тоже поднимает бинокль к глазам.
— Во блин, а чего он один. У него же гарем должен быть! Я по телику смотрел.
— Разрешите, - замполит настраивает оптику под свое зрение, - да действительно один. На примере семейной жизни морских львов лишний раз видна великая премудрость матери – природы. Судите сами, взрослый самец содержит гарем, как правильно заметил Пупцов, из двадцати, тридцати самок. Постоянная половая активность и бдительная охрана гарема от чужаков приводит к тому, что "султан» быстро слабеет. В этом случае он добровольно покидает гарем и удаляется на остров холостяков.
— Все амба, спекся как мужик? – Петренко закуривает, наклонившись от порывов ветра.
— На острове холостяков находятся только взрослые самцы. Там их агрессивность исчезает, там они набираются сил для организации нового гарема.
—Товарищ капитан 3 ранга, разрешите за борт, и присоединиться к самцам! – Сигнальщик от шутки Петренко засмеялся и чуть не уронил бинокль в море.
— Кривляться офицеру особенно при подчиненных, - и замполит, подбирая нужные воспитательные слова, закрутил пальцем невидимую спираль, но подходящих слов так и не подобрал и миролюбиво продолжил: «Вам то зачем на остров? Насколько мне известно, Олег Анатольевич примерный семьянин, и его ждет очаровательная жена!»
— Теперь уже нет. Разрешите, товарищ капитан 3 ранга. Лейтенант Петренко мостик покинул! – Исполнив уставную команду, Олег запустил окурок далеко в море и быстро спустился к рубочному люку. Замполит вопросительно посмотрел на меня. Я молчу. А что остается делать, оправдываться? « Мол не знаю, не ведаю, да и вообще после того случая в казарме - отношения сугубо формальные. Но врать для меня хуже пытки!»
— Как сказал третий президент США Джефферсон: «Каждый гражданин имеет право на погоню за счастьем. Это не означает, что он станет счастливым. Но право, как путешественника, пусть и незадачливого, отменить может только сам». – Замполит воспринял молчание, как деликатность и сменил тему на еще более провокационную. - А вы знаете, Александр Иванович, что Джефферсон, как первый партийный вождь, провел мирным путем смену власти. При этом были соблюдены правила новой федеральной конституции, и не потребовалось революции в смысле насильственного переворота. Такие вот, братцы, порядки у нашего потенциального противника! – Замполит отдал бинокль и внимательно посмотрел мне в глаза. Я опять промолчал, потому что знал от других членов экипажа об умении зама «разговорить» моряков на откровения о политике, а потом иметь встречу по этому поводу с особистом. (Особый отдел – подразделение КГБ СССР в вооруженных силах).
Из налетевшего облачка посыпалась мелкая водяная труха, и заместитель командира поспешил скрыться в теплой утробе кают-компании.
Лето 1844 года.
Александр Дюма не мог и предположить, что его сын влюблен в одну из самых богатых куртизанок Парижа. Мари Дюплесси могла тратить, не задумываясь сто тысяч франков в год, ведя роскошную жизнь. К тому же свет всегда запускал одну сплетню за другой. Звучавшие фамилии знати, щедро платившие за ее услуги, постоянно менялись: то престарелый граф Штакельберг, то граф Перрего. Отцу Дюма слухи о влечении сына к Мари казались вымыслом, и он не обращал на них внимание. Но однажды, он понял, что видимо толика правды в болтовне некоторых дам все же есть, когда увидел, как сын его побледнел, услышав за спиной в ложе ипподрома воркующий голос мадам Клеманс.
«Белая камелия на платье Мари Дюплесси символизирует ее готовность принять романтическое предложение; красная предполагает потерпеть».
— Значит, она охладела к Дюма?
— Мне думается, что нет. Таких любовников не бросают. Скорее наоборот, он залез в долги, и сам начал отдаляться от Мари. К тому же мадам Дюплесси больна и ее преследует страх смерти……………
Грянул гонг, и лошади сорвались с места. Мадам Пра, обмахиваясь веером, сделала вид, что не заметила укоризненного взгляда Дюма младшего. Дюма - отец поднял бинокль к глазам и начал рассматривать гостей в дальней ложе. Стройная и бледная, по моде того времени Мари была неземной красавицей. Александр Дюма знал, что свет не принимает куртизанок в свое общество. Направленные в сторону дальней ложи окуляры биноклей и, подносимые к вздернутым носикам монокли, могли означать только одно, что любовница его сына присутствует на скачках. Действительно в окружении композитора Ференца Листа, графа Перрего еще двух молодых офицеров он скоро увидел Мари Дюплесси с подругой Зелией, услугами которой пользовался года два тому назад.
Вечером тоже дня, Мари получило письмо от возлюбленного. Строчки прыгали и растворялись в слезинках, скатывающихся по щекам.
«Дорогая, я не настолько богат, чтобы любить Вас так, как хотелось бы мне, и не настолько беден, чтобы быть любимым так, как хотелось бы Вам. Вы слишком благородны, чтобы не понять причин, побудивших меня написать Вам письмо, и слишком умны, чтобы не простить меня. Дюма.» - Мари отшвырнуло письмо на диван, и забилась в удушливом кашле. В серебряной чаше с водой, стоявшей рядом, была кровь.
Лето 1980 года.
Замполит словно накаркал про американцев. Не успели механики погонять вхолостую отремонтированный дизель, как акустики доложили о приближении к нашему укрытию в бухте двух американских эсминцев. Пришлось срочно погружаться и идти полным ходом на выход в открытое море.
Однако поведение аккумуляторной батареи, верой и правдой служившей нам на протяжении всего похода, заставило насторожиться. Количество выделяемого ей водорода не уменьшалось, а увеличивалось. За два часа пребывания под водой процент водорода стал увеличиваться настолько, что приборы для определения его процентного содержания становятся бесполезными – их стрелки просто зашкаливали. Приняли все доступные меры, чтобы снизить его концентрацию, но безуспешно. Ясно, что старушка батарея испускает дух и, если так будет продолжаться, то скоро воздух, в котором мы находились, должен превратиться в гремучий газ, способный взорваться от малейшей искры.
— Товарищ командир, прошу перейти на управления рулями вручную, остановить электромеханизмы, - говорю тихо, словно от тембра голоса возможен взрыв.
— Есть вахтенный офицер, - командир сосредоточен до предела. - Акустики, штурман, расстояние до цели!
— Товарищ командир корвет над нами!
Почти шепотом командир проклинает америкосов, но я слышу его и понимаю – всплывать нельзя.
— Скорость цели?
— Пять узлов!
— Начать циркуляцию влево! Ложиться на курс 180!
— Товарищ командир, акустики! Цель начинает поворот влево!
— Обнаружили, суки, - в подтверждение слов старпома по легкому корпусу словно долбанули кувалдой так, что я от неожиданности присел.
— Товарищ командир, американцы работают по нам в активном режиме гидролокатором. Долбить будут пока не охереем и не всплывем!
— Отставить разговоры, Сергей Иванович, не на привозе! Акустики доложить гидрологический разрез моря в точке нахождения лодки и в районе десяти минут хода на курсе 180! – Командир стремительно устремляется в рубку акустиков, за ним следует бледный замполит.
Понимаю, что старпом прав на все сто. Американцы не знают, что у нас на лодке нештатная ситуация, как прелюдия к катастрофе, но лучше об этом сейчас не думать…. Рулевые, часто сменяя друг друга, вручную управляют горизонтальными рулями. Лодка управляется плохо, она тяжела. Но пустить помпу для откачивания лишнего балласта, ни увеличить ход нельзя. При пуске механизмов малейшая искра может вызвать взрыв. На помощь рулевым приходит боцман Стрельцов. Он подбадривает матросов и сам становится за штурвал. От тяжелой физической нагрузки с ребят течет пот. Разрешаю скинуть робу, а взгляд невольно бегает от глубинометра до газоанализатора. Чертовы мысли лезут в голову: «На одной нити говенной судьбы сейчас нанизаны еще два «Г», от которых зависит жизнь. – Все так предельно просто под килем 400 метров, в отсеке взрывоопасная смесь и всплыть нельзя, потому что возможное неминуемое столкновение. Ситуация патовая….».
«Машкин!» – Голос старпома режет слух. - Не спи - замерзнешь! - Шутка проходит, моряки смеются. Некоторая все же разрядка наступает для них, но не для меня. Липкий страх змеем вползает в душу. Чтобы отвлечься смотрю на термометр над головой. Температура в отсеке – плюс 38 градусов. Из рубки акустиков выныривает счастливый замполит и разрывает громогласно тишину: «Благодарю товарищи подводники. Экипаж выдержал серьезное испытание…..».
Его голос прерывает череда команд: «Стоп моторы! Ложимся на жидкий грунт». Чувствую, как лодка клюнула носом: «Держать дифферент полтора градуса!»
— Боцман спокоен как мамонт. Его тельняшку серую от пота хоть выжимай. На устах блуждает улыбка: «Мол, говорил, салаги, что кэп у нас лучший, потому и нашел единственно верное решение».
Мне стало ясно, командир по резко выраженному скачку скорости звука в воде, замеренному акустиками, предположил о наличии слоя "жидкого грунта", пригодного для покладки на него подводной лодки. Дизельные ПЛ использовали жидкий грунт – как тактический прием скрытности и экономии энергоресурсов ещё в период второй мировой войны.
Слышу за спиной голос вахтенного у клапанов заполнения балласта: «А что такое жидкий грунт?»
— Жидкий грунт это слой воды, плотность которой значительно выше других слоев, тем самым лодку будет держать само море, но под водой, - замполит пытается объяснить молодому матросу, но череда команд в центральном отсеке заглушает его голос.
— По местам стоять на ЖГ становиться!
— Стоп моторы!
— Дуть из кормы в нос, создать дифферент 10 на нос!
— Принять балласт в уравнительные цистерны. – Люди и механизмы слились в единое целое, имя которому «Подводная лодка».
— Глубина 40 метров, осмотреться в отсеках! Лодка легла на жидкий грунт в точке координаты места: долгота, широта….. Записать в вахтенный журнал…... - Командир падает в кресло. Его лицо кажется серым от усталости. Лица - маски остальных моряков начинают оттаивать. Хотя опасность и не миновала, но вероятность взрыва сведена до минимума.
«Внимание личного, состава на лодке объявлен режим тишина» - Каштан щелкнул, и голос старпома был последним звуком внутри прочного корпуса подводного корабля на целый час.
Американцы, посчитав, что русские в очередной раз оторвались от слежения, ушли с опасного для нас района, и лодка успешно всплыла под перископ. В открытое море мы вышли без приключений.
Вечером того же дня в первом отсеке появился лейтенант Петренко. Во внутреннем кармане кителя у него была бутылка сухого вина, а в руке он держал пакет сливового сока.
«У помощника выиграл». - Давай стаканы минер, а морякам сок! Сам понимаешь, шило в автономке не принято, а винцо самый раз.
Я достал из загашника алюминиевую кружку и плитку шоколада. Сок отдал вахтенному торпедного отсека.
— За что пьем?
— За жизнь, Машкин. За жизнь, море, свежий воздух, и земную твердь, а что еще подводнику для счастья надо!
Я пригубил, потому что через час должен был менять в ограждении рубки начальника радиотехнической службы, вахтенного офицера первой боевой смены. Мы уже часа три в надводном положении резали форштевнем лазурную волну. Петренко осушил стакан до дна и налил снова. Я чувствовал напряжение и неискренность в поведении Олега, но выпроводить его не мог.
— За нее! Мою бывшую, ненаглядную половину Марию Яковлевну, которую я звал, как Машкин?
— Молчишь, а то! Напомню, Мари Дюплесси из романа «Дама с камелиями из-за схожести в одной слабости!
— Какой же?! – Злость начала бурлить во мне, потому что внезапно захмелевшая рожа была противна, как никогда. - Вот курва, поет про традиции - не жрать крепких спиртных напитков в океанском походе, а сам явно накатил втихаря шильца грамм двести, а теперь еще и винцом усугубляет Отелло хренов!
— Любишь больше передок, как он тебе, или лучше задок?! – Пьяная физиономия начала расплываться и растягиваться в моих глазах, словно в кривом зеркале. Привстав с торпедного стеллажа, одной рукой схватил Петренко за ухо, другой за волосы и саданул коленом под дых. Согнувшись пополам, Олег упал и засипел: «****ец, Моха, теперь уже точно пристрелю!».
Плюнул в перекошенное от боли и злобы лицо и перевел тумблер «Каштана» на связь: «Центральный, первый!» - За те пять секунд до ответа старпома сомнение терзало душу: «На бывшего друга стучишь!» Другой во мне твердым голосом успокаивал: «Твой поступок соизмерен опасностью, которую несет на подводной лодке психопатическая личность, к тому же склонная к пьянству».
Через час, будучи вахтенным офицером, смотрю в окуляры бинокля в сторону берега.
Остров открывается взору невысокими холмами с округлыми вершинами. По мере приближения все отчетливее вырисовываются и красно-коричневые горы вдалеке, и берег изрезанный небольшими заливами. Их, словно бессменные часовые, сторожат скалы причудливой формы, выступающие из кипящей от прилива воды с гребнями волн, одетых в белые шапки. Одна скала напоминает шахматную ладью. По лоции остров называется «Башня». Он усыпан гнездовьями птиц. На траверзе покачивается на волне корабль - плавмастерская, видимо готовая к авралу по перезагрузке аккумуляторной ямы с нашей лодки, и сторожевой корабль, на который и предстоит сдать лейтенанта Петренко. Командир воздал по заслугам каждому: Олегу трое суток ареста в корабельном карцере сторожевого корабля; мне неполное служебное соответствие за драку; помощнику строгий выговор за проигранную в «Кошу» бутылку сухого. От безделья счастливый замполит развил бурную деятельность по привлечению всех к партийной ответственности. В общем, вахта предстояла тоскливая. «Досадно, после шестимесячного похода вместо трех звездочек на погонах, три паршивые буквы «НСС» в личное дело». - Отгоняя грустные мысли, я начал думать о Маше.
Весна 1980 года.
Потоптавшись на крыльце медсанчасти, не имея малейшего представления, как выполнить поручение мичмана Стрельцова, чтобы спасти друга от последствий сегодняшнего вечера, я постучал. Дверь открылась моментально. В проеме света стояла она. Понял это сразу, ее притягательная красота завораживала. Из головы вылетели моментально все мысли; обнаружилась осязаемая внутренняя пустота. Вид, наверное, у меня был наиглупейший, потому что в уголках слегка подкрашенных и чуть припухших губ, обозначилась милая улыбка. Белый халат слегка распахнулся, обнажая точеные ноги, спрятанные в маленького размера ботики. Мария Яковлевна сделала шаг в сторону и приветливо предложила войти в комнату, чтобы не выстужать лечебное учреждение и без того отапливаемое неважно. Поднявшийся с залива ветер, толкнул меня в спину, и я вошел в коридор медсанчасти, погрузившись в больничные запахи, смешанные с едва уловимым запахом ее духов. Калейдоскопическая картинка сверкнула ярким лучом воспоминаний, когда тридцатилетняя медсестра, оставшись наедине в палате с выздоравливающим курсантом, поведала ему все прелести и таинства обладания женщиной. Я невольно прикрыл глаза и остановился.
— Вам действительно плохо?
— Теперь да.
— Присаживайтесь на кушетку. Измерим температуру, давление……
Ее удивительный грудной голос был со всем рядом. Все остальное потом казалось сном: береговая казарма и осмотр матроса Косолапова; любование с высоты сопки ночным заливом в желтых бликах огней кораблей рейда с контрастным безмолвием черных силуэтов подводных лодок, прижатых к пеналам пирсов; трепетное ожидание Марии у КПП; полет в утробе такси в череде мелькающих фонарей большого города и безудержное веселье портового ресторана –вместилища круглогодичного праздника морских бродяг и их очаровательных земных подруг.
Очертания реальности стали возвращаться вместе с постукивающей в окно голой ветки ранета из серого промозглого утра, которое я встретил в ее постели.
Лето 1844 года.
Переливающаяся трель боцманских свистков утонула в хлопках фор-стень – стакселя, самого малого из носовых парусов кливера, уже вздутыми белыми треугольниками, впорхнувшими на бушприте от свежего марсельского бриза. (Бушприт – горизонтальная мачта, выдающаяся впереди носа корабля – зам.автора).
Александр Дюма постучал в каюту к сыну, который вчера, устроил пьяный скандал, все время, порываясь выпрыгнуть из дилижанса и вернуться в Париж к своей единственной возлюбленной Мари Деплюсси.
«Я жду вас к завтраку, мой друг. Корабль ложиться на курс к берегам Испании», - и словно в подтверждении слов отца, Дюма почувствовал, что на смену теплому, терпкому от запаха канатов воздуху, по каюте побежал свежий ветерок.
Вороной жеребец лениво перебирая ушами, встряхивал головой, отмахиваясь от назойливых мух, и нежно касался влажными губами высокой холки в серых яблоках. Оставив коней под ветвями раскидистого дуба, красивая молодая пара, взявшись за руки, брела среди разнотравия благоухающего ароматов цветов посреди огромного луга, синью васильков сливающего с синью неба на горизонте.
«Дорогой Ференц, я восхищаюсь вашим божественным дарованием сочинительства любимой музыки, но поверьте мне, когда в душе саднит рана от поступка другого сочинителя - господина Дюма, я не могу ответить вам взаимностью, как человеку искусства». – Девушка сорвала цветок и поднесла его к лицу.
— Милая Мари, быть рядом с вами хотя бы час в день и есть награда за мой труд композитора. Время лечит, а я подожду. Музыка научила меня терпению, но умоляю вас не выходить за графа Перрего. Он невежествен и груб, да к тому же и стар.
Вороной, выставил напоказ свое достоинство, которое раскачивалось из стороны в сторону, не принятое пока, но и не отвергнутое.
— Ох, каков бесстыдник, мой любимый Аракс! - Рассмеялась Мари Дюплесси, увлекая Ференца Листа за собой в высокую траву.
Лето 1980 года.
Вечер угасал. Разлившийся по небу закат скоротечно менял краски – становился малиновым, потом зеленоватым и, наконец, лиловым. Опустившиеся фиолетовые сумерки на "Башню" с ее братьями островами, погружали их вместе кораблями в мир безмолвия и покоя. Зеленые бортовые и белые топовые огни советских кораблей мирно покачивались в черных прибрежных океанских водах. Стрежь мелодичной волны, фосфорирующая изумрудными проблесками от набегающего луча прожектора, облизывала легкий корпус подводной лодки, лениво перекатываясь в шпигатах. (Шпигаты – отверстия в легком корпусе, через которое забортная вода попадает в балластные цистерны для погружения и всплытия подводной лодки - зам. автора).
Ощущение времени исчезло, казалось, оно остановилось, застыло. Я чувствовал себя во власти только одного измерения – Пространства. Но вот на строжевом корабле пробили склянки, и о себе властно напомнило Время…..
Наш с Машей роман был взрывом страсти. Любовь опутала и околдовала обоих. После бессонных ночей и томных постельных баталий качало. Корабельный доктор, проявивший заботу о моем здоровье из-за синевы под глазами, по счастливой улыбке все понял и махнул рукой. Я не мог без Марии, более суток, а она без меня. Если служба разлучала на некоторое время, то мы мчались друг к другу без выбора обстоятельств и возникающих из-за этого проблем. Она подменивалась на дежурство, я просто удирал в самоволку на пару часов или за «шило» менялся нарядами с другими офицерами. (Шило – спирт с водой фифти – фифти, часто употребляемый на флоте. – Зам. автора).
Нам повезло, что медсанчасть на время приютила влюбленных. В такие минуты наваждения, сдирая на ходу китель и снаряжение вместе с пистолетом, бросался в объятия изнемогающего от нетерпения тела либо прямо в сестринской на кушетке, либо на штабелях больничных простыней в комнате сестры-хозяйки.
Маша клялась, что я лучший из мужчин, которых знала до меня, потому что была замужем. Я никогда не спрашивал за кем, меня это просто не интересовало. Я хотел и ждал только ее волшебного тела, изгибающегося на мост, когда заряд взаимной страсти достигал апогея. Счастье и любовь, замешанная на ликующей радости от осознания, что доставил женщине удовольствие, доводили меня до состояния духовного экстаза. Физическое удовлетворение всегда скоротечно по сравнению с чувствами, которые опрокидывали меня в бездну от ее сладостных стонов и нежности после.
Но время неумолимо подвигало нас к длительной разлуке. Чем меньше его оставалось, тем жарче проходили наши свидания, и я не удивился бы тогда, что мы занялись любовью в последний день перед походом, где-нибудь на крыше казармы или в каюте списанного тральщика. Но этого не произошло, Мария не пришла на базу. Я весь извелся на погрузке боезапаса и получил от старпома столько «лестных» реплик в матерном исполнении, что их хватило бы на всю оставшуюся лейтенантскую пору, включая каплейскую. Хотя и схода с корабля не было, потому что рано утром ставали лодку на размагничивание, я рванул в город, чтобы увидеть Машу. С нетерпением звонил в дверь, но ее не открывали, хотя в окне на втором этаже и горел свет. Взобравшись на то самое дерево, которое вернуло меня в то радостное утро к реальности, я увидел картину, которая, чуть было, не сбросила меня на землю.
Мария сидела в кресле, склонившись и зажав уши руками. Перед ней стоял на коленях Олег Петренко и умолял начать все сначала. Форточка единственного окна была распахнута настежь, и я отчетливо слышал его страстный монолог, из которого уяснил одно – лейтенант тот самый ее бывший муж. Опомнившись, что совершаю нечто грязное и недостойное, спрыгнул на землю и побрел из темноты двора в сторону проспекта Столетия. У таксиста, который вез в Улисс, купил коньяк и выпил из горла целую бутылку. Все работы по размагничиванию проспал в казарме на той самой койке, на которой с Петренко двадцать дней назад резались в Кошу.
Проспавшись, я снова уехал в город, окинув печальным взглядом рейд, где у корабля - станции размагничивания стояла родная подводная лодка, а рядом чакал дизелями буксир, поворачивая лодку на очередной румб.
Маша была дома. Мы не обмолвились и словом о вчерашнем дне. Я просто открыл Шампанское, подарил ей обручальное кольцо и попросил ждать меня с дальнего похода. Она долго плакала, и мне казалось от счастья. Наша встреча была короткой, надо было торопиться на базу за раздачей командирской милости сполна за отсутствие на корабле, как командира швартовой партии. В тот момент было наплевать на все разборки вокруг моего имени. Счастье переполняло сознание из-за того, что Мария дала согласие быть невестой.
Воспоминания отвлек вспыхнувший огонек внизу ограждения рубки и запоздалое: «Мостик, центральный. Поднимается замполит».
— Вахта спокойная, уделите пару минут, Александр Иванович?
— Если речь пойдет о моем проступке, то в рапорте все подробно изложено, товарищ капитан 3 ранга.
— Все - да не все, товарищ вахтенный офицер. Давеча, лейтенант Петренко бросил фразу, что он развелся с женой, а вы сделали вид, что не знали об этом. – Я молчал. Пауза затягивалась
— Маленькая ложь рождает большое недоверие, подумайте лейтенант. Случай безобразный и неизвестно чем для вас закончится на берегу вся это история, когда политотдел начнет разбираться с моим рапортом о морально-политической обстановке экипажа Шелковенко. Можете и пойти под суд за хулиганство. Вы хоть знаете, кто у Петренко отец?
— Если честно, то мне начихать на него и на его родословную! – Злость приливом ударила в голову.
— Спокойнее Машкин. Держите себя в рамках хотя бы устава. - Зам закурил. - Просто хочу искренне помочь, потому что вы симпатичны мне как перспективный морской офицер. К тому же будете скоро нуждаться в защите от гнева капитана 1 ранга Петренко Анатолия Эдуардовича, начальника политотдела Киевского военно – морского училища, при этом человека со связями не только в Министерстве обороны, но и в ЦК! - Набегающий ветер ударил волной о корпус, и россыпь брызг упала на мостик. - Как вы догадались это папа Олега. В этой связи меня интересует один вопрос, кто сломал челюсть матросу Косолапову в марте месяце? Я уверен, что мальчик из такой семьи не может быть садистом.
— Отвечу вам, совершенно искренне, Евгений Эдуардович, что не я избил старшину первой статьи Косолапова.
— Хорошо, тогда я склонен думать, что это сделал мичман Стрельцов. Хм, любимец командира, да Александр Иванович?! – Зам ухмыльнулся, и луч прожектора с соседнего корабля выхватил из темноты злобный оскал с потухшим окурком во рту. Мне стало противно, и я процедил сквозь зубы: «Вы прекрасно знаете, что это не так. По возвращении на базу, товарищ третьего ранга, я подам рапорт военному прокурору, в котором подробно изложу о причинах инцидента, к которому вы имеете непосредственное отношение, если только тень упадет на Пал – Палыча, клянусь честью. Так что не берите на дешевый понт и простите за курсантский слэнг!»
— А вы штучка лейтенант, ну-ну!
«Мостик, центральный! Поднимается командир!» - Замполит растворился в темноте ограждения рубки.
Осень 1980 года.
Вступив на дощатый настил пирса г. Полярного я вдохнул полной грудью уже морозный воздух и радостно засеменил в сторону штаба за проездными билетами Мурманск – Владивосток. Поход закончился, и лодка пришла по велению высокого начальства на север. Впереди экипаж ждал долгожданный отпуск, а старый корабль встал на мертвый прикол консервации. Прощание с кораблем было трогательным, и суровый старпом в местной кафушке с красивым названием «Ягодка» малость перебрав, пустил скупую мужскую слезу по этому поводу. Последний раз я взглянул на свою единственную лейтенантскую обитель, и больше не оборачиваясь, устремился к штабным зданиям. На душе было весело и радостно от того, что уже сегодня вечером буду потягивать пивко в московском пивбаре, что на Калининском проспекте, и коротать время до ночного рейса во Владивосток. У штаба меня окликнул замполит: «Товарищ лейтенант, во избежание неприятностей, которые навредят всем, я прошу вас не вмешиваться в семейные дела Петренко!»
— Послушайте, Евгений Эдуардович, ваше скрытое желание перевестись в Киев по связям Петренко шито белыми нитками. Мария Яковлевна свободный человек в отличие от нас с вами. По всей видимости, она просто не хочет жить с куском дерьма и в дерьме. Простите, но роль парламентера простого советского летехи, вам не к лицу.
— Что же я уже говорил, что каждый человек имеет право на погоню за счастьем. Вы выбрали себе не самый верный путь, лейтенант! - Я вскинул в взаимном приветствии руку к кокарде на пилотке и, спросив разрешения убыть, бегом помчался в штаб под злым прищуром замовских глаз.
Дать телеграмму, чтобы Мария встречала, было просто огромным искушением, но я справился с ним, и теперь летел в ночном такси, возбужденный до предела фантазиями нашей встречи.
Таксист, веселый красивый парень всю дорогу от аэропорта трещал о футболе, рыбалке на Шаморе, но более всего о женщинах. Действительно это был настоящий мачо, при чем как оказалось с университетским образованием.
«Абсолютно уверен, что в истории человечества, когда падший ангел или некий мощный демиург имел женщин с той же сластью, которая и теперь сводит с ума морячек, студенток, респектабельных и эпатажных дам при одном созерцании запретных картинок с порно журналов, натащенных в порт со всего света. Тебе остается только на практике реализовать все немыслимые там позы и фантазии. Вот я уже устал от двоих. Одна сущий дьявол в постели, другая помолвлена, но очень любит этот спорт». – Таксист рассмеялся
— Сравнение секса и спорта удачное сравнение.
— А то, вот с двумя уже тяжело, а здесь еще жена требует, сам понимаешь. – Может быть, составишь компанию, здесь недалеко у магазина «Сказка».
Волга летела уже по ярко освещенному проспекту «Столетия». Озноб побежал по всему телу, и волна страшного предчувствия ударила в голову. Как можно беспечнее я назвал адрес дома Марии и номер квартиры.
— Адрес тот, старина, а вот квартирой ошибся!
Мир ушел в бездну от счастья! - Ждет, ждет любимая уже долгих семь месяцев.
Я лежал подле Марии гладил округлость живота и слушал, как живется там моему малышу. Маша тихо читала: «После разрыва с Дюма Мари Дюплесси сошлась с композитором Ференцем Листом, а затем получило предложение руки сердце от графа Перего. Они обвенчались в Лондоне. Свет гудел, что благородный граф пожалел куртизанку, сгорающую от чахотки, возможно это и так. По возвращению в Париж, они развелись и Мари осталась одна, распродавая часть огромного имущества, чтобы кредиторы оставили ее в покое….
В спальне она поставила скамеечку для коленопреклонения и молитв и наконец позвала священника. 23 летняя куртизанка скончалась 3 февраля 1847 года, а за стенами ее дома бульваре Мадлен пел и смеялся захлестнувший улицы карнавал».
«Фелиси или мои проказы» - (франц.)1